Я боролся с зевотой, когда чашка в её руке дрогнула, и чай выплеснулся на ковёр.

— Генриетта, умоляю тебя! — сверкнула глазами хозяйка.

Она вспыхнула:

— Прости, Клара. Я задумалась.

Клара передёрнула плечиком.

— Сделай милость, будь повнимательней. Ковёр только из чистки.

Мне пришло в голову, что когда женщина одевается так, как Генриетта, то либо потому, что бедна, либо потому, что, напротив, слишком богата, чтобы придавать упаковке какое-нибудь значение.

Общий разговор снова возобновился, и я повернулся к Холи Рурвису, сидевшему от меня по правую руку.

— Эта Генриетта не из семейства ли Бартонов, которые в прошлом году разорились?

— Боже сохрани, о чём ты говоришь! Она — Лоуэлл. Обитает в этом, знаешь, роскошном дворце на Лейквью-роуд, не меньше пятидесяти акров земельных угодий и целая орава слуг…

— Замужем?

— Нет, и никогда не была.

Я опять посмотрел в её сторону. Над ней как раз нависла горничная с чайником, и было видно, что Генриетта, напуганная тем, что придётся опять маяться с чаем, хотела бы отказаться, да не успела: её чашка снова была полна.

Наблюдая за этой сценкой, я задумчиво потёр подбородок. Пятьдесят акров? Орава слуг? Между тем, пригубив пару раз чай, она, похоже, опять унеслась мыслью неведомо куда. Чашка заскользила по блюдцу и, наконец, приземлилась — для себя без ущерба, но по ковру расползлось злополучное пятно.

Клара, побагровев, взвизгнула:

— Генриетта!

Та побледнела. Умей она падать в обморок, уверен, непременно бы упала.

Надо было действовать.

Я поднялся и демонстративно вылил на Кларин ковёр собственные опивки.

— Мадам, — сухо произнёс я, — отправьте ваш чёртов ковёр в чистку. Счёт пришлите мне.

И, предложив Генриетте руку, я вывел её из комнаты.

Главным препятствием к нашему браку оказалась не Генриетта, а её адвокат, Адам Макферсон.

Через неделю после того, как мы объявили о нашей помолвке, он явился ко мне на квартиру, сообщил своё имя и холодно уставился мне в лоб.

— Сколько вы хотите?

— За что?

— Сколько вы хотите за то, чтобы этот брак расстроился?

Я нахмурился:

— Вас прислала Генриетта?

— Нет. Я пришёл к вам по собственному почину. Предлагаю вам десять тысяч.

— Соблаговолите повернуться. Там, у вас за спиной, — дверь. Это выход.

Он ничуть не смутился.

— Услышав об этой авантюре, я навёл подробные справки. У вас нет ни гроша. Вы в долгу буквально у всех, включая счёт за чистку ковра. — Он поджал губы. — Вы женитесь на ней из-за денег!

— А что, помимо моего финансового состояния, убеждает вас в этом?

— Я опросил ваших знакомых. Все в голос заявили, что к сердечной привязанности вы склонны не больше, чем рыба. Причём мороженая. Итак, десять тысяч долларов!

Но что такое несчастные десять тысяч в сравнении с миллионами Генриетты!

— Мы с Генриеттой горячо любим друг друга, — твёрдо сказал я. — Я не расстанусь с ней, предложи вы мне… — я выдержал эффектную паузу, — хоть всё золото мира.

— Двадцать тысяч.

— Не смешите меня!

— Тридцать. И это моё последнее слово.

— Так же, как моё «нет». Кстати, это вы мне свои деньги предлагаете?

— Конечно.

— И из каких же побуждений?

— Не хочу, чтобы Генриетта сделала ошибку, о которой будет жалеть до конца своих дней.

— А сами-то вы, — пришло мне в голову, — не предлагали ей руку и сердце?

Он мрачно кивнул.

— До четырёх раз в год, все последние двенадцать лет.

— А что она?

— Говорит, что ценит меня как доброго и верного друга. Очень неприятно. — Его лицо озарилось догадкой. — А что, вы и в самом деле влюблены в Генриетту?

— Страстно, — употребил я в высшей степени несвойственное мне выражение.

Он потёр руки.

— В таком случае вы, без сомненья, не станете возражать, если я попрошу вас подписаться под документом, в котором вы откажетесь от всяких прав на её состояние?

— Генриетта никогда на это не согласится.

— Я спрошу у неё самой.

— Только попробуйте, и я сверну вам шею. — Держать себя в руках мне удавалось не без труда. — Если вас искренне заботит счастье этой достойной женщины, вы не могли не заметить, что с тех пор, как мы познакомились, она находится в состоянии, близком к эйфории!

При всём желании он не смог этого отрицать.

— Ну, ладно. — Последовал глубокий вздох. — Я не стану чинить препятствий вашему браку.

— Как вы любезны!

Он задержал на мне взгляд.

— Генриетта и в самом деле нуждается в защите.

— Она, прямо скажем, простовата, — согласился я.

— Скорее искренна и простодушна, — поправил он и уже от двери осведомился: — Полагаю, вам известно, что она преподаёт в университете?

— Генриетта? — изумился я.

— Ну, разумеется. Профессор ботаники. Всё своё жалованье жертвует на благотворительность.

Так вот почему в рабочие дни она бывает дома только по вечерам!

— Она мне не говорила!

— Забыла, наверное, — решил Макферсон. — В некоторых отношениях она ужасно рассеянна.

Через три недели мы поженились. Скромную церемонию несколько подпортило то, что Макферсон явился в подпитии и, когда я надевал кольцо на палец новобрачной, в голос разрыдался. Генриетта тоже была взволнована и тоже всплакнула.

Медовый месяц мы провели на Багамах, где моя благоверная собрала уму непостижимое количество разновидностей папоротника, и весь этот гербарий повезла домой, чтобы серьёзно заняться его сортировкой и изучением.

Целую неделю по возвращении я терпеливо сносил небрежное обслуживание и отвратительную еду, дотошно исследуя между тем счета на содержание дома. Наконец, в одно прекрасное утро, когда у Генриетты начались занятия в университете, все слуги были созваны в гостиную. Явившись, они дружно уставились на меня с самым непочтительным видом.

Первый удар пал на домоправительницу.

— Миссис Триггер? Пожалуйте в центр, на середину.

Она скрестила на груди руки.

— Что такое?!

Я сладко улыбнулся:

— Миссис Триггер, вы меня поражаете. Хотя бы тем, что всегда хмуритесь.

Она грозно сдвинула брови.

— На мой взгляд, вам следовало бы сиять и искриться от счастья. Свистать соловьём, разливаться малиновкой днём и ночью. Ведь за последние шесть лет вы ухитрились довести недельные счета на содержание этого дома до астрономической суммы в восемнадцать тысяч долларов.

Она изменилась в лице.

— Вы обвиняете меня в…

— Именно.

— Я немедленно подаю в суд! — разъярилась она.

— Сделайте одолжение. Можете заняться этим сразу, как только выйдете из тюрьмы.

— Ничего не докажете!

Да, доказать было бы трудновато, но я решил показать зубы.

— Очень даже докажу, мадам, поверьте, к полному удовлетворению присяжных. Однако я настроен не карать, а миловать. Скажите, у вас имеется чемодан?

— Да, — растерялась она.

— Очень хорошо. Укладывайтесь и уезжайте. Вы уволены.

Судя по оскалу, она собралась произнести что-то убийственное, но, видно, было в моей улыбке нечто такое, что заставило её переменить намерения. Она облизнула губы, обвела растерянным взглядом присутствующих, не дыша внимавших нашему диалогу, и очертя голову вылетела из гостиной.

Следующим на очереди был шофёр — небритый мужлан, привыкший, судя по виду, спать прямо в униформе.

— Симпсон!

— Чего?

— Как вы полагаете, Симпсон, не следует ли нам отправить на свалку все наши автомобили?

— Чего?

— Я, со своей стороны, искренне убеждён, что в интересах экономии мы должны поступить именно таким образом. Ведь, согласно счетам, на милю пробега каждая из наших машин сжирает больше галлона бензина.

Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Да что там смотреть-то на эти цифры! Всё врут, наверное.

— Возможно. Но я не собираюсь утруждать вас. Надеюсь, чемодан у вас имеется?

— Только мисс Лоуэлл может рассчитать меня, — окрысился он.