— Оставь свет включённым, — говорит тётя Уитни.

Моя ошибка. Отец не любит темноту. Наверное, в темноте кажется, что ты по-настоящему умер. Он перестал спать по ночам несколько лет назад. Вместо этого он вставал, ковырялся до восхода солнца в своём компьютере, а потом ложился в постель, оставляя мои сборы в школу и всё остальное маме. Я включаю свет.

На кухне мама разбирается с промокшими вафлями и грязной посудой в раковине. Она поднимает голову, смотрит на меня, потом трёт предплечьем бровь и тяжело вздыхает:

— Ей-богу, эти дети росли в лесу.

Я улыбаюсь, а мама закрывает воду и вытирает руки. Затем вытаскивает из банки с арахисовым маслом нож и качает головой. Я закручиваю крышку, а она бросает нож в раковину и открывает посудомоечную машину.

— Прости, мам, — говорю я, помогая вытянуть вымытую посуду. — Я бы убрал тут всё, но папа захотел, чтобы я почистил аквариум.

Она останавливается и смотрит на меня какое-то время, а потом ерошит мне волосы.

— Как прошёл твой день? Детям понравилась «ДжинглБеллз»?

Она убирает руку и выглядит немного виноватой, что прикоснулась ко мне. Это отголосок из прошлого, со времён средних классов, когда я требовал не трогать меня. Теперь я жалею об этом.

Детям понравилась «ДжинглБеллз»? Её вопрос заставил меня улыбнуться.

— «ДжинглБеллз» стала полным провалом, — говорю я ей, — но всё остальное в порядке. Я остался после занятий и сдал тест по математическому анализу. Получил сто баллов. Вроде как.

— Вроде как?

— Да. Мне помог мистер МакНелис.

Она улыбается и протягивает мне серебряную корзинку.

— И с каких это пор тебе нужна помощь в математическом анализе?

Я не отвечаю, но чувствую, что, пока раскладываю всё в пластмассовый контейнер в выдвижном ящике, мама наблюдает за мной. Она забирает у меня корзинку и прижимает её к груди.

— Прости, что тебе приходиться проходить через это.

— Мам, всё в порядке. Мне жаль, что эти спиногрызы продолжают разносить наш дом.

Она улыбается:

— Куда ты ходила?

— Сегодня раздавали подаркиновым семьям. Я не планировала участвовать, но им не хватало помощников и раз уж твоя тётя Уитни была здесь... Это моча на полу?

— Яблочный сок, — говорю я, хватая оставленные на столе бумажные полотенца. — Я надеюсь, что это яблочный сок.

Мама вздыхает и трёт глаза.

— Что ещё случилось, пока меня не было?

Тебе лучше не знать.

Позже я затаскиваю в дом сосну и ящик с украшениями. Мы наряжаем дерево, и я ей всё рассказываю. 

Я не могу уснуть. Слышу телевизор в комнате родителей, хотя громкость убавлена до минимума. А затем — другой шум, как будто отец ищет что-то наощупь на прикроватной тумбочке. Всё, как всегда. Я не знаю, как маме удаётся поспать.

После последней МРТ отца и дня, когда невролог подтвердил то, что мы все подозревали — рак вышел из под контроля, — прошло два дня. Отец требовал назначить ему дополнительно химиотерапию, облучение, что-нибудь сильное, ну хоть что-нибудь. Врач отказал, и отец рассердился. А когда мама попыталась его успокоить, он переключался на неё. Мама позвонила мне в школу, и мисс Линкольн отпустила меня домой пораньше. Тётя Уитни и тётя Оливия были уже дома — плакали вместе с отцом в его комнате, уверяя, что позаботятся о нём. А мама в это время яростно чистила плинтус на кухне.

Он собирается умереть дома. Именно этого он хочет. Завтра придёт медсестра из хосписа. Тётя Уитни говорит, что они сделают всё возможное, чтобы он не испытывал дискомфорта до самого конца.

Мне интересно, есть ли хосписы для семей.

Прозвучавшее «Чёрт побери!» заставляет моё сердце забиться чаще. Времени два часа ночи. Я тихо лежу в постели, прислушиваюсь и пытаюсь понять, что случилось.

Вопль мамы: «Почему ты меня не разбудил?»

Плач отца: «Прости».

Мама, уже более спокойно: «Оставь. Я сделаю. Я сделаю. Почему ты не попросил помочь?»

Отец говорит что-то бессвязное.

Мама: «Ради Бога! Пожалуйста, просто ляг. Я...»

Отец: «Чёрт, оставь меня в покое!»

Мама не говорит ничего.

Я слышу, как в коридоре открывается дверь в туалет, затем закрывается, на кухне включается кран, потом выключается. Через несколько минут в их комнате уже ревёт пароочиститель. И потом до меня доходит — отец снова опрокинул свою утку.

Когда всё замолкает, я встаю.

— Мам, я вынесу, — говорю, вынося пароочиститель в коридор. — Иди обратно в постель.

Она укладывает шнур питания вокруг крючков и уже готова расплакаться.

— Всё в порядке, сынок. Я уже встала. У тебя завтра школа. Постарайся немного поспать, хорошо?

Я разрешаю маме забрать у меня пароочиститель.

— Прости, — говорю.

Она грустно улыбается и возвращается в комнату. 

Обычно я сплю немного, но сплю. Утром я просыпаюсь не от сигнала своего будильника, а от адского звона колокольчика, который тётя Оливия дала отцу, чтобы звать нас, когда ему будет что-то нужно. Несколько недель назад тётя Уитни забрала у отца скутер, а вчера увезла инвалидную коляску в гараж, чтобы он не пытался использовать её самостоятельно. На самом деле мне не понятно, почему они больше не пытаются его защищать? Звук колокольчика уже невозможно игнорировать. Отец пользовался им только пару раз, но мне кажется, что сейчас всё изменилось.

Отец продолжает звонить, и я встаю и бреду в комнату спросить, что ему нужно. В душе слышен звук льющейся воды. Теперь понятно, почему мама не обратила внимание на звук.

У меня под ногами мокрый ковёр, и я вдруг вспоминаю прошлую ночь.

— Пап, что тебе нужно?

Когда он говорит, его лицо искажается:

— Помоги мне с уткой.

По крайней мере он просит. Но я не хочу этого делать. Действительно не хочу.

Он безуспешно пытается выпутаться из простыни и, похоже, ему нужна моя помощь. Здоровой рукой отец хватается за боковой поручень, установленный мамой год назад, но у него не хватает сил подтянуться. Я беру его за локоть другой руки и помогаю сесть. Когда отец усаживается, я спускаю его ноги с кровати. Под простынью он абсолютно голый: у него кожа какого-то странного цвета, вялая и в синяках, нерабочая левая нога в половину тоньше правой и совершенно потеряла форму. Я поддерживаю его, а потом, когда он отпускает поручень и подставляет утку, отвожу глаза. Прежде чем я слышу журчание, проходит несколько мгновений.

Он заканчивает и протягивает мне пластмассовый контейнер. Он держит его за ручку, поэтому я заставляю себя взяться за корпус — утку нужно поменять. Она тёплая на ощупь и от мгновенно нахлынувшего отвращения я покрываюсь мурашками. Отец берёт бумажную салфетку, стирает капли, а потом вручает её мне. Я помогаю ему вернуться в кровать и выбрасывают пенящуюся мочу и салфетку в туалет в ванной комнате, подавляя рвотный позыв.

Я совершенно не гожусь для такого рода близости со своим отцом.

Поэтому, когда через пол часа прямо перед моим выходом из дома мама вручает мне наружный катетер и просит надеть его на сморщенный пенис отца, я просто не могу этого сделать. Похоже, отец посреди ночи сделал жалостливый звонок тёти Уитни и рассказал о случившемся, поэтому, пока я спал, тётя по пути в поликлинику завезла катетер.

— Разве медсестра из хосписа не может это сделать?

— Нет, не может. Она появится здесь только после обеда.

— Мам, пожалуйста, не проси меня делать это, — я протягиваю ей катетер обратно.

Она смотрит на меня со смешанным чувством злости, разочарования и сочувствия, а потом выхватывает у меня из руки пластиковый пакет и открывает его. Трубка и что-то похожее на презерватив с воронкой с одного конца рассыпаются по полу кухни.

— Роберт, я больше не могу, — говорит она сквозь стиснутые зубы. Она футболит катетер босой ногой в столовую, потом в гостиную и потом снова в коридор.

— Мам! — я перехватываю её, поднимаю с пола катетер и скручиваю трубку. Трубка уже точно не стерильная, но, думаю, это уже мало кого беспокоит. Протягиваю всё маме. — Ма, я тоже не могу.