— Он самый… Сын его видел барышню вашу на гулянье… То есть так влюбимшись… то есть…
— У нас почище будут женихи, — важно бросает Поля, подвигая гостье сливки и крендели. — Зачем такой образованной барышне за купца идти? Есть и военные.
Филипповна багровеет.
— Ну так я и знала, что она мне дорогу перебежит! — вскрикивает она, стукнув кулаком по столу. — Ты за что же это, Пелагея Семеновна, продаешь меня? Ты что мне обещала?
— Не очень кричи!.. Не испугаюсь… Я и докладывать барыне о твоем купце не возьмусь… Он тебе, небось, пять сотенных посулил, вот ты его линию и гнешь…
— А тебе что Пафнутьевна посулила?.. Продажная ты душа!
— Ну-ну!.. Привяжи язык-то… Пей!.. Ужо потолкуем.
— Нет, ты мне скажи, кого она вам сватает?
— Майора Поливанова… Вот кого!
Филипповна глядит молча. Потом плюет.
— Вот нашла цацу!.. Сорок лет, да вдовец… да дочь подрастает… Ловко!.. Эдакую-то красавицу за старика?.. Да ведь о ней сейчас весь город кричит.
— Вот мы и будем выбирать… Куда ж нам спешить? Видали мы сиволапых.
— Да небось он тоже грамотный… А о деньгах-то забыла?
— И сквозь золото слезы льются, — подхватывает Аннушка. — Нашей барышне надо по мысли выходить, а не то, чтоб…
Они долго спорят, увлекаются, перекоряются, возвышают голоса… Аннушка бежит притворить двери. Сохрани Бог, услышит барышня!
— Да что уж так опасаться-то? — негодует Филипповна. — Не в рассоле солить вы ее собираетесь, вашу барышню! Чай самой еще пожить хочется. А тут дочь взрослая, как бельмо на глазу.
Поля поджимает губы и значительно качает головой.
— Совсем наша жизнь переменилась, — решительно заявляет она, протягивая свою чашку Аннушке. — Как барышня наша приехала, мы словно в монастырь попали.
— Неужто губернатор не ездит?
— Ну, вот еще!.. Каждый день, почитай… И по вечерам. Только уж редко засиживается… Стесняется сама-то.
— Само собой, зазорно, — подхватывает Аннушка.
— Ничего нет зазорного, — решает Филипповна. — Знамо, актерка… Кто с нее взыщет?.. Я еще гляжу на нее да удивляюсь. Десять лет это она с ним одним, словно с мужем, живет. Другие как путаются в ее положении-то! Пьют… да козыряют… да по ярманкам…
— Ну уж наша барыня не из таковских!
— Тоже, чай, машкерады любит?
— Ох, мы уж о них забыли, — вздыхает Аннушка.
— Эх, жаль!.. Расстроилось тогда это дело у них с разводом! Была бы ваша барыня теперь губернаторшей…
— Не знаешь ты, Филипповна, нашу Надежду Васильевну… Много она слез тогда пролила, как мамашенька его из Питера тогда прикатила, да родня вся скандалила…
— Что ж? Ей стоило слово сказать…
— То-то, что слово сказать!.. А он на коленках ползал. «Согласись, да согласись…» Сама в щелку все видела…
— Ишь ты!.. Ишь ты!
— А барыня уперлась… Затвердила: нет… да нет!.. Гордости в ней-то есть столько… Как это, чтоб ею гнушались?.. «Я, говорит, на своем месте первая и второй не буду… А выйду замуж за тебя, всем, — говорит, — в глаза должна глядеть, чтоб признали меня…» Да что еще!.. «Я, — говорит, — не ниже тебя, а выше… Губернаторшами-то, — говорит, — хоть пруд пруди, а Неронова на свете одна…»
— Ишь ты!.. Ишь ты!
— Вот она у нас какая!.. Характерная, — с гордостью улыбается Аннушка.
— Уж он и о Верочке поминал: «Для нее, дескать, согласись!.. Потому актерок теперь не уважают, и жениха хорошего ей, дескать, не найдешь!..» А она как вскочит, вся в лице сменилась!.. Как крикнет: «Пошел вон!»
— Ах… Ах!.. Это на губернатора-то!
— И Боже мой!.. Что тут было!.. Он плачет… прощения просит… Она по комнате так и мечется… Вся в лице потемнела… «Ступай вон! — говорит. — К жене ступай, да к маменьке твоей, коли ты меня не уважаешь… Знать тебя больше не хочу!..» Ушла и дверью шваркнула… Он за ней… Она заперлась…
— Скажи, пожалуйста!.. До какой отчаянности дошла!
— Что ж ты думаешь, милая ты моя?.. Неделю характер выдерживала… пока желчь у нее не разлилась и не свалилась она… А он-то каждый день да раза по два подъезжал. Звонит… Один ответ у меня: «Не принимают. Больны…» А сама в театр ездит… И он в театр каждый вечер… Ну, веришь ли, как мальчишка!.. И письма-то, и цидулки разные… А она и не читает… Разорвет и в печку. А потом уж возвращать стала нераспечатанными…
— Ну и ндрав же у нее!
— Да-да… смолоду такая была… То есть всех мужчин в страхе держала!.. Никому не покорялась… Ну, уж тут, как свалилась она, как ослабла… я впустила его.
— Чего уж, в самом деле?! Лица на человеке нет…
— Помирились?
— Он на колени бух перед нею!.. И она тут не выдержала… Заплакала…
— Жаль, стало быть?
— И говорит это она ему: «Не поминай мне о разводе!.. Я этого не хочу… Понимаешь?.. Не твоя маменька, а я не хочу. Так, — говорит, — поди и передай ей!.. И Дарье твоей глупой…»
— Ах… ах… батюшки!
— «…И Дарье твоей глупой, — говорит, — скажи: не льстилась я ни ввек ни на губернаторство твое, ни на богатство… Пусть успокоются, — говорит!.. И дочь твою, — говорит, — мне жаль. Она у тебя уже невеста, и срамить ее перед людьми незачем…»
— Совесть-то какая в актерке!.. Поди ж ты!
— Да еще что!.. «Поди, — говорит, — скажи им, что замуж за тебя не собираюсь, а жить с тобой буду, хоть бы десять маменек из Питера понаехало!..»
Филипповна трясется от смеха и качает головой.
— «И не ты меня, — говорит, — первый бросишь по их приказу. А я тебя сама брошу, когда надоешь!..»
— Вот так король-баба!.. Знай наших!
— Ну!.. Ну! Дела…
— И веришь ли, милая моя, с той самой поры губернаторша эта перед нею как шелковая!.. На гулянье встренется, на катанье либо в театре, всегда сама первая поклонится… Наша-то идет, бровью не моргнет… А поклонится та, и наша улыбнется.
— Вот у кого учиться надо, как их брата в руках держать! — вздыхает Аннушка.
— Ну, милая моя… Этому не научишь, — презрительно поджимая губы, кидает ей Поля.
— Гляди, и на нее найдется начальство, — посмеивается Филипповна. — Еще лет десяток пройдет, в мальчишку втюрится, и будет он ею помыкать… Знавали мы таких…
— Сохрани Бог и помилуй! — шепчет Аннушка.
Она очень влюбчива и пользуется успехом, несмотря на рябины. У нее прекрасная, стройная фигура, умение одеваться из обносков Надежды Васильевны и веселый нрав. Она всегда сопровождает свою барыню в театр, одевает ее в уборной, а во время представления выслушивает признания пожарных и статистов. В мире крепостных девушек она славится как портниха и кружевница. Многие дамы из общества завидуют артистке, добывшей себе такое сокровище.
Барышню она обожает, хотя втайне побаивается ее. И, обувая поутру ее точеные ножки, она не смеет фамильярно передавать ей городские сплетни, как это делает Поля у своей барыни. Как-то раз завела она было разговор о губернаторской дочке, безнадежно будто бы влюбленной в барона Нольде. Но Верочка строго поглядела на нее, приподняв слабо намеченные бровки, и холодно сказала:
«Мне это неинтересно… Пожалуйста, замолчите».
— Точно холодной водой окатила, — жаловалась Аннушка в девичьей.
— Н-да… Характерец у нее ой-ой!.. Почище мамаши будет, — ядовито замечала Поля. — Даром что с виду воды не замутит. Растим зелье… Кому-то достанется?
Издали доносится звонок.
— Сама проснулась, — говорит Поля, вытирая губы и крестясь на образ. — Пойду, доложу.
Обувая Надежду Васильевну, Поля ловко докладывает ей о всех событиях в доме, главное о Верочке.
— Как кушала вчера?
— Как полагается… Что за еда у них? Словно цыпленок… Там пощиплет, тут урвет… Вот только сладкое любит. От такой еды тела не нагуляешь.
— Ей и не надо… Она до старости не пополнеет. Такая порода… Ну, а как гуляла?.. Вчера мороз был. Не озябла?
— Да мы немного прошлись…
Она смолкает, выжидая расспросов.
— Н-ну?.. Чего тянешь?.. Кого встретила?
— Сами, небось, знаете… Фединька Спримон встрелся… Проводил нас до кофейной…