— А Лучинин?

— И они были…

— Разговаривали?

— Куда там!.. Наша прынцесса на них и не глядит.

Уже расчесывая густую черную косу хозяйки, Поля таинственно шепчет:

— Филипповна вас дожидается.

— Да н-ну?.. Зови ее!.. Вот только бандо заложи, да дай капот!.. Нет, ты сюда зови.

— Только она совсем несуразное предлагает, имейте в виду!.. Откупщик-миллионщик, а сын в руку сморкается.

— Ну, что врешь-то!

— Сама видела… Зачем мне врать? Не все ли мне равно? Она вам будет петь свое. Но только это нашу барышню краше в гроб положить, чем за сиволапого выдать.

— И без тебя сообразим, — тонко усмехается Неронова. — Твой-то претендент хорош!

— А чем плох? Человек солидный.

— То-то что солидный… Да вдовец… Такой красотке да чужими объедками питаться!.. Верочка еще не встала?

— Никак нет… У них положение до двенадцати. И чтоб кофий в постель…

— А тебе что?.. Не ты несешь, Аннушка… Эка злобы-то в тебе, Пелагея!.. Ступай… Да смотри ты у меня, если ты хоть слово Верочке поперек скажешь!

— Да где уж там!.. Вы б ее, как икону, в киоту поставили… Мы бы лбами перед нею стукались.

— Ступай вон!.. Зазналась… Дрянь!.. Неси кофе скорей!.. Да чтоб горячий был!

— Знаем… знаем… чтоб губы да язык обжигать… Поищите другую, чтоб так ваши вкусы изучила!.. Найдете на том свете… на этом ни вовек! А все Полька плоха…

— Ну… завела волынку… Зови Филипповну!

Скоро тайна этих визитов раскрывается перед негодующей, смущенной Верочкой.

Первое слово сказано Полей. Она старается подготовить почву.

Верочку сватают… У нее есть женихи… Кто? Она их никогда не видала. Она ни разу не говорила с ними. Что до того?

— Все так выходят замуж, — сладким голосом утешает ее Поля. — И еще как счастливы-то бывают!

Она уходит. Аннушка озирается, потом припадает к плечу Верочки и шепчет ей на ухо:

— Вы не соглашайтесь, барышня!.. Польке дорого заплатила Пафнутьевна. А женишок-то старый да вдовый… А у Филипповны и того хуже… Купец… А вам за молодого да военного замуж надо идти.

«Спримон…» — точно крикнул кто-то… Верочка закрывает глаза… Нет!.. Нет!.. Она и его не хочет.

Она у матери.

Надежда Васильевна расстроена. Она суеверна по-прежнему. Нынче гранпасьянс три раза не сошелся, а Поля — ловкая гадалка — предсказала какие-то неприятности через трефового короля, пиковую ссору… Бог знает что!

Верочка дрожит. Но внутренне она уже насторожилась. Как в детстве, велик ее страх перед матерью. И слово Надежды Васильевны для Верочки закон.

Но есть что-то в ней «свое»… несогласное мириться с деспотичной волей, несогласное даже принести, жертву как доказательство дочерней любви. Верочка не может выйти замуж. Не хочет отдать свою свободу и одиночество. Она три месяца назад робко просила разрешения поступить в театральную школу. Это был тайный совет ее классной дамы, образованной и восторженной девушки, чуждой предрассудков. Она обожала Верочку и сулила ей как балерине блестящее будущее.

— Чтоб я об этих бреднях не слыхала! — сдвинув брови, ответила ей тогда мать.

Верочка покорилась с горечью в душе. Это было первое разочарование.

Но здесь она не покорится. Нет!.. Она не может забыть своей подруги Тонички Соколовой. Со школьной скамьи, через неделю после выпуска, родители отдали ее замуж за толстого бородатого помещика, вот вроде этого противного Лучинина. И он увез Тоничку в деревню.

Надежда Васильевна осторожно начинает свой разговор. Она жалуется на годы, на возможность скорой смерти… «Все мы под Богом ходим…»

Острый ум Верочки тотчас подмечает смешную сторону. Как она ни взволнована, но глаза ее улыбаются… Это говорит красивая мамочка, такая нарядная, у которой такими искусными волнами лежат пышные бандо вдоль напудренных щек.

— Если я умру или разобьет меня паралич, ты останешься одна в мире. А кругом столько зла!.. Как я хотела бы пристроить тебя поскорее!

Дрожь отвращения пробегает по спине Верочки. «Пристроить». Какое гадкое слово!.. Кто его выдумал?.. Выйти замуж — значит уехать в деревню. Не видеть мамочку в драме. Не танцевать на балах. Не гулять по Большой Дворянской. Не встречаться каждый день с Федей…

Краска заливает ее лицо… Она сама не ждала такого вывода. Точно кто чужой подсказал ей его. Она испугана.

— Ну что же? — нетерпеливо спрашивает Надежда Васильевна, играя пальцами по столу.

Это признак нарастающего гнева. Верочка давно это подметила.

— Мамочка! — жалобно срывается у нее. — Я так молода… Дайте мне еще хоть год пожить на воле!

Надежда Васильевна хмурится.

Инстинктивно Верочка опускается на колени. Вся ее поза выражает покорность. Но когда она поднимает опущенную голову, в глазах ее столько мольбы и отчаяния, что Надежда Васильевна смягчается.

Девочка права… Принуждать ее жаль. Если б еще это был Федя Спримон… Нет!.. Пусть повеселится!

— Подождем, коли так, — говорит она.

Верочка горячо целует руку матери.

Артистка вдруг берет ее за подбородок и пристально глядит в ее. глаза.

— А тебе никто не нравится, Верочка?

Мраморное личико розовеет. Ресницы опускаются.

— Никто, мамочка!.. Конечно, никто! — горячо срывается у нее. Слишком горячо…

И опытная женщина задумывается.

Да… Ей часто приходится задумываться теперь. В ее красивую жизнь бессознательной эллинки вдруг ворвалась забота.

Она хотела бы, чтобы у Верочки был молодой красивый муж. Чтобы была между ними горячая, «алая» любовь. Все ее инстинкты язычницы подсказывают ей это веление.

Но вспоминаются Хованский и Садовников. Она так безумно любила обоих… Где прочность такого счастья?.. Сколько горя и обиды души ей эти люди с их маленькой любовью, не способной на жертвы и самообуздание!.. А Мосолов с его роковой страстью, доведшей его до могилы?

Через все это она сумела перешагнуть и построить себе новую жизнь. Но хватит ли на это силы у ее Верочки? Сколько горя ждет ее, если она выйдет замуж по страстной любви!

И тотчас эллинка исчезает. Выступает мать.

Образ Муратова встает перед нею, незабвенный образ пожилого, преданного друга, с его одышкой, с его сединой, с его душой, прекрасной и пылкой, как в двадцать лет… Вот это было счастье!.. Настоящее… Если бы Вере встретить такую любовь!.. Быть может, Лучинин?.. Угомонится же и он когда-нибудь и будет верным мужем.

В те дни, когда нет усиленной репетиции, и мать обедает вместе с дочерью, Надежда Васильевна все чаще, все пытливее вглядывается в наивное лицо Верочки, еще лишенное индивидуальности, — лицо без мысли и души, на котором только легкими штрихами намечены возможности.

И невольно Надежда Васильевна спрашивает себя: да есть ли у Верочки душа? То, что выделяет одну из тысячи других? Способность страстно любить и ярко ненавидеть?.. Отдаваться до самозабвения охватившему тебя порыву? Твердо идти к намеченной цели? Не гнуть головы перед судьбой?.. Не унижаться в любви? Знать себе цену?

Какие силы таятся в этом хрупком теле? Какие мысли дремлют в этой прелестной головке?

И опять эллинка в душе Нероновой стушевывается. Выступает трепещущая мать, полная мистического страха перед судьбой, полная ужаса перед жизнью и ее бурями.

Нет! Не надо борьбы. Не надо славы… Ни творчества. Ни страсти… Не допустит она Верочку вступить на кремнистый путь, которым женщина идет к известности! Пусть прозябает она, как полевой цветок, смиренно расцветший под солнцем, чтобы бросить в землю свое семя и покорно умереть.

Десять лет прошло с той памятной ночи, когда покончил с собой антрепренер одесского театра артист Мосолов; с той ночи, когда Надежда Васильевна бежала из Одессы.

Она ушла из дому с одним узелком в руках. Не только драгоценности, меха и мебель, даже ее платья и театральные костюмы — все пошло в уплату кредиторам.

В телеге контрабандиста, укрытая мешками с товарами, глухой ночью она счастливо миновала заставу, и следы ее затерялись в степи.