Она ушла, чтобы на обломках своей разбитой жизни создать новую; чтобы снять клеймо со своего имени и с памяти мужа, в несколько лет рассчитывая расплатиться; не имея в мире ни одного друга, ни одного покровителя; надеясь только на Бога да на собственные силы.

В записке, переданной Рухле — еврейке-факторше, — Неронова просила ее обойти всех кредиторов Мосолова и успокоить их. Через два-три года она обещала расплатиться с ними… А в залог оставила им свою дочь Верочку, которая училась в частном пансионе.

— Героиня! — говорили о ней одни.

— Бессердечная женщина! — восклицали другие.

— Оставить заложницей шестилетнюю девочку!.. Бросить ее на чужие руки!

— Это было ее высшей жертвой. Она знала, что делала, оставляя здесь свое сокровище. Все можно бросить без сожаления. А за дочерью вернешься когда-нибудь…

Так разделились мнения.

А в это время Надежда Васильевна без устали мчалась все дальше. Куда?.. Разве она знала определенно?.. Были товарищи по сцене в Казани, в Нижнем. Но все это далеко. А деньги были уже на исходе.

В N*** была остановка. Все колокола звонили. Город праздновал память святого Угодника, своего покровителя, мощи которого стоят в соборе.

Умывшись и переодевшись в единственное траурное платье, вынутое из узелка, с креповым вуалем на голове, Надежда Васильевна вошла в церковь. И как стала на колени с самого начала обедни, перед образом святого, так и не поднялась до конца службы.

Огонь от восковых свечей зыбился и словно зажигал искорки в глазах Угодника. Внимательно и ласково из ризы, усыпанной жемчугом, глядели карие очи на эту бледную, замученную женщину в черном. С кроткой улыбкой прислушивался, казалось, святой к этим горьким рыданиям, к этим далеким от него звукам земной печали. Его поднятая рука благословляла ее на дальнейший путь, полный борьбы и испытаний.

Губернатор Опочинин два раза оглянулся на незнакомку.

Кругом стояла разряженная толпа. Так торжественно гремел хор. Так щедро лило солнце свое золото в окна собора высоко вверху. День был такой красивый, с чуть заметной свежестью наступающей осени, когда так пышны астры на клумбах; когда в садах наливаются сливы, бергамоты и бель; когда под вечер так страстно стрекочут в поле кузнечики; когда все спешит жить и насладиться перед недалекой зимой.

Ему только минуло сорок пять лет. Он был в расцвете сил. Но осень уже шла. Он чувствовал ее дыхание. Он был пресыщен и властью, и удовольствиями. И все чаще страстная тоска охватывала его, — тоска, в которой он боялся признаться давно опостылевшей жене; о которой не смел сказать любимой, уже взрослой дочери. Эту жажду последнего счастья, это стремление к последним иллюзиям не могли заглушить ни дела, ни сознание ответственности, ни представительство, ни мимолетные развлечения.

Эта женщина в черном, лица которой он не видел под вуалем, своим горем, своей молитвой, своими слезами, вносила резкий диссонанс в окружавшую его обстановку. На праздничном фоне она была мрачным пятном. Но именно потому какая-то странная симпатия помимо любопытства потянула к ней этого человека. Он сам «хандрил», и его раздражала чужая радость.

Под предлогом, что солнце бьет ему в глаза, он переменил место, чтобы увидать лицо Нероновой.

Его поразили ее поднятые на образ полные экстаза глаза, ее скорбные брови, крупные слезы, катившиеся по лицу, ее руки, прижатые к груди, бессознательная красота ее позы… Чувствовалось, что она никого не видит, ничего не слышит кругом себя.

«Удивительное лицо!..» — подумал он.

— Узнайте, кто эта женщина, — шепнул он своему адъютанту. — Не сейчас, а когда кончится служба… Скажите ей, что я готов помочь… Понимаете? Я могу принять ее нынче же в четыре часа.

— Но, ваше превосходительство, нынче в четыре — завтрак у баронессы Вигель.

— Ах, Боже мой! Это успеется… Ну, идите же!.. И будьте осторожны… Будьте с ней внимательны…

И с первой минуты, когда она вошла в его кабинет и подняла на него свои длинные скорбные глаза, он понял, что судьба его решена. Пусть это смешно! Пусть это непонятно! Он знал теперь, что все эти годы тосковал только о ней. Только с нею ждал всю жизнь встречи.

Но если бы даже он не оказался рыцарем относительно этой женщины, если бы он отнесся к ней с тем легкомыслием, какое он вносил в свои прежние мимолетные связи, она заставила бы его уважать себя.

Два года он добивался ее любви… Верная себе Надежда Васильевна отдалась ему только, когда полюбила его сама.

В то первое свидание она все рассказала ему, повинуясь жажде облегчить душу, страшась своего одиночества. Одного она ему не открыла, что Верочка осталась в Одессе.

Он тотчас вызвался помочь. Отправил письмо одесским властям, прося не беспокоить Неронову в течение двух лет, ручаясь ее кредиторам за уплату долга полностью. Затем вызвал антрепренера.

С быстротой молнии в городе распространился слух о приезде знаменитой артистки. И вечером антрепренер уже сидел в дешевом крохотном номерке, предлагал Надежде Васильевне выступить на гастролях и совал ей в руку аванс.

А на другой день губернатор сам просил антрепренера закрепить хотя бы с января положение Нероновой в городском театре. Надо на три года, по крайней мере, заключить с нею контракт.

— Но ведь труппа уже в полном составе… Вы знаете наши средства, ваше превосходительство… Ведь то, что отпускает город…

— Ах, все это мелочи! Я берусь вам помочь во всем… Если нужна субсидия… потребуется оказать давление… Вообще рассчитывайте на меня! Но мы не можем выпустить Неронову.

«Вступило, стало быть», — понял антрепренер, низко раскланиваясь.

На другой день с утра громадные афиши возвещали о гастролях известной провинциальной артистки. За кулисами театра стоял гул, как в улье.

А Надежда Васильевна в своем убогом номеришке, заливаясь слезами, писала в пансион старушке-француженке, сообщая ей адрес и прося беречь Верочку, ее единственное сокровище. Не скоро еще она увидит ее… Два года!.. Два долгих года… Уцелеет ли ее крошка?

Потом она заехала отслужить благодарственный молебен. Она глубоко верила, что чудо совершил Угодник, кротко улыбавшийся ей из золотой ризы, унизанной жемчугом.

Из церкви она поехала на первую репетицию.

Так началась ее новая жизнь.

Конечно, с первого выхода она покорила публику. Конечно, все ее гастроли были сплошным триумфом.

Из Одессы сообщили губернатору, что маленькая Верочка осталась заложницей. Эта весть облетела город. Узнали о смерти Мосолова, об его разорении. Трагическая судьба артистки взволновала одинаково как мужчин, так и женщин. Неронову на сцене засыпали цветами. Многие женщины плакали, глядя на нее.

Губернаторша первая предложила своему кружку открыть подписку в пользу «бедной женщины для выкупа крошки-заложницы…». Начали собирать деньги.

Узнав об этом, Неронова приехала к губернаторше.

Та благосклонно приняла актрису, и все время глядела на нее в лорнет.

Надежда Васильевна скромно, заявила, что горячо благодарит губернаторшу за ее участие.

— Очень растрогана… И не забуду ваш прекрасный порыв… Но денег не возьму.

— Что такое?.. Но ведь мы уже там много собрали…

— Благодарю, Дарья Александровна! Но взять эти деньги я отказываюсь… И прошу вас больше о деньгах не беспокоиться!

Губернаторша и растерялась, и обиделась. Какая неблагодарность! И почему Дарья Александровна, а не ваше превосходительство?

— Вы уже где-нибудь достали эти деньги? — высокомерно спросила она, отодвигаясь от кресла гостьи.

— Где же мне достать?.. Вы видите это платье?.. У меня даже нет другого… Но я буду работать…

Губернаторша взволновалась и стала нюхать соли.

— Вы, значит, совсем не любите вашу дочь, моя милая?

Надежда Васильевна усмехнулась уголком рта.

— Мою честь люблю еще больше, Дарья Александровна… А что, кроме честного имени, могу я дать в приданое за моей Верочкой?

Губернаторша не верила своим ушам. И кто это говорит? Какая гордость, какая честь может быть у «актерки».