– О чем? Я, право, не помню… Кажется, о Кассандрове… Он говорил, что скоро наступят события.

– О, я не верю ему. Я не верю этому Марцианову. У него лживые глаза. Зачем он целовал твою руку? Зачем?

– Я не знаю зачем.

Людмила приникла к Елене, прижалась губами к ее губам. Она полуответила на поцелуй Людмилы, такой для нее непонятный.

Потом Людмила ушла к себе и заперлась, а Елена вернулась в гостиную. Проходя мимо зеркала, увидела свое лицо, раскрасневшееся и смущенное.

Марцианов успел спросить:

– Что с вами, Елена Сергеевна?

Она ничего не ответила.

Наконец, гости стали расходиться. Клавдия, прощаясь с Еленой, прошептала:

– Прости меня, ваш дом – дом умалишенных. Беги отсюда, пока сама не заразилась безумием.

– Однако я вас уважаю за статью о казни Бояринова, – сказал Андрюшин, обращаясь к Савинову, – мы враги, однако я вас уважаю. Спасибо.

А когда Савинов, по своему обыкновению, некстати засмеялся, Андрюшин посмотрел на него с испугом и, недоумевая, пожал плечами.

Марцианов вложил в руку Елены записку. Елена заперлась у себя в комнате и с любопытством прочла это послание.

«Сестра моя! – писал Марцианов, – я могу и должен называть вас сестрой моей. Я чувствую, что мы стоим с вами на одном пути. Приходите завтра в два часа в Эрмитаж Я буду у входа. Я должен поговорить с вами. Любящий вас брат Петр».

Записка эта не очень изумила Елену. После его поведения в этот вечер она ожидала от него чего-нибудь в этом роде.

Елена разделась и легла в постель.

– Что ж? Разве пойти?

Елена давно уж не молилась, но почему-то ей захотелось вдруг перекреститься. С минуту колебалась. Потом высвободила руку из-под одеяла и перекрестилась широко. Сама себе показалась смешной и трогательной.

«Ах, как все это странно, – подумала Елена, – и поцелуй Людмилы, и этот брат Петр, и мой отец, который так жутко смеется».

Когда Елена пришла в Эрмитаж, Марцианов был уже там. Он пошел навстречу. Елена нерешительно протянула ему руку.

– Ну, вот я пришла. Но зачем – я, право, не знаю. Вы говорите «брат». Если это так, объясните мне почему.

– Я все объясню, все.

Они пришли в пустынную залу и сели на диван.

– Я называю вас сестрой, потому что и вы и я – избранные. Не мне вас учить и наставлять. Анна Николаевна избрала вас, и она вам все откроет. А я обращаюсь к вам, как брат, за помощью.

– Но что я могу? – спросила Елена недоумевая.

Глава Марцианова сияли, и она невольно заражалась его волнением.

– В любви мы все можем.

– Я не знаю любви.

– Да, вы не знаете той любви, которая вся – темный грех и падение. Но вы знаете ту любовь, которая спасает.

– Нет, нет, я ничего не знаю.

– Елена Сергеевна, нам не надо таить истины друг от друга. Все мы связаны одними узами. Тягостна любовь косной земли, но легко иго нашей любви.

Марцианов взял Елену за руку. От его непонятных слов, от горячего прикосновения его руки и упорного взгляда у Елены закружилась голова.

– Вы можете выслушать меня?

– Да.

– Я говорю вам: мы накануне событий. Все, кому открыта истина, должны объединиться. Пробил час. Мы у входа в святая святых..

Елена вспомнила свой приезд в Петербург и как она гадала по «Seraphita» Бальзака, вспомнила первые слова: «L'heur a sonne, venez, rassemblez-vous!»

«Это пророчество», – подумала Елена.

И тогда она сказала:

– Да, я верю вам.

– Так, так. Вы должны верить. Ну, слушайте: мы должны положить начало союзу, союзу любви. Сергей Владимирович и Анна Николаевна – мудрейшие люди, но они старики. И мы – дети – должны взять на себя всю ответственность.

– Какой союз? Я не совсем понимаю.

– Не понимаете? Но, Боже мой, ведь нельзя же так жить, когда все с неудержимой быстротой мчится в бездну в этом кошмарном машинном прогрессе. Древняя мудрость гаснет. И мы должны спасти святые лампады от этого сумасшедшего вихря.

– Да, да, – проронила Елена машинально, чувствуя, что не слова Марцианова, а что-то иное покоряет ее.

– Ах, Боже мой. Вот идет Тарбут. Нехорошо, если он увидит нас вместе. Пойдемте отсюда.

Тарбут стоял на пороге. Высокий, печальный, со своей сфинксовой улыбкой на тонких губах, сияя мудрыми глазами.

Поклонился Елене.

Марцианов повлек ее к выходу. На улице назначил ей свидание у себя. Елена должна была к нему прийти через два дня – двадцать седьмого ноября.

Дома встретила ее Людмила, бледная. Торопливо спросила Елену:

– Где ты была?

– Но разве я должна непременно все рассказывать тебе?

– Как? Ты не хочешь?

– Нет, нет, почему же не сказать? Но я, право, не знаю, могу ли я.

– Вот как. Ты не можешь… Так я сама скажу тебе. У тебя было свидание с Марциановым.

Вопросы Людмилы почему-то обижали Елену, и она холодно ответила:

– Может быть.

Тогда лицо Людмилы неожиданно изменилось. Оно сделалось беспомощным и наивным, и она заплакала, обхватив колени руками. Ее милое девическое тело дрожало. Она распростерлась на полу, задыхаясь в истерике.

Елена не знала, что делать. Тогда она опустилась на ковер рядом с Людмилой и тоже заплакала, целуя ее маленькие руки.

Потом они помирились.

А двадцать седьмого Елена все-таки была у Марцианова. Он жил в одной комнате на Петербургской стороне. Встретил Елену торжественно и строго.

– Мы погибнем, если не удалимся от мира. Кругом разврат и порок. Пока не раскрылась новая любовь, надо жить в аскетизме.

Голос и глаза Марцианова показались Елене тусклыми. Ей стало скучно. Елена хотела уйти, но Марцианов удержал ее:

– Как? Вы хотите уходить? А наше дело? Прежде всего надо наметить желанных людей. Известно, во имя чего мы собираемся, а что нам делать, покажет жизнь, события..

Марцианов стал перечислять лиц, желанных по его словам. Елена покорно слушала.

– Ну а Людмила Андреевна? – спросила она, чувствуя, что краснеет.

Марцианов пристально посмотрел ей в глаза.

– Людмила Андреевна – больной и духовно слабый человек, – сказал он внушительно после долгого молчания, – вы знаете, между прочим, что она страдает эпилепсией?

– Нет, не знаю. Но ведь это все равно?

– О, конечно, конечно. Я случайно вспомнил об этом…

– Так как же? – спросила Елена еще раз.

– Нет, пока она не должна быть с нами…

Елена чувствовала, что надо кончить разговор и уйти, но не в силах была это сделать: чем-то покорял ее этот Марцианов.

Елена сидела у него два часа и ушла разбитая, как будто исполнила тяжелую работу. На улице вольнее дышалось: только неприятно было вспоминать настойчивые глаза Марцианова.

Когда Елена пришла домой, Людмилы не было. А в первом часу ночи, когда Елена, утомленная, заснула, ее разбудил тихий стук в дверь.

Это вернулась из театра Людмила и пришла к ней: вошла – прекрасная, вся в белом, пахнущая духами…

– Я смотрела «Гамлета», – сказала она, – Боже мой! Как это современно. Как это близко нам… И какая печальная ирония над святыней, над любовью. Какая боль! И потом я вообще думаю: чем оправдать все муки, все муки, все эти пытки? Ах, я говорю нескладно, но ты поймешь, Елена, ты поймешь…

Людмила приникла к Елене. Елена ласкала волосы Людмилы. И потом долго они целовали друг друга. И плакали. И смеялись.

На другой день Елена решила пойти к Клавдии. Она писала, что живет теперь вместе с Андрюшиным на Надеждинской. Погода была весенняя – оттепель, талый побуревший снег, извозчики на колесах…

Елена шла по Казанской; встретила наряд казаков, но не сообразила, в чем дело. А когда вышла на Невский, было уже поздно: поперек Казанской поставили городовых.

Прохожие торопливо шли со смущенными лицами…

Около собора чернела толпа, и было ясно, что творится неладное. Когда Елена переходила через улицу, околоточный, с красным испуганным лицом, крикнул ей, должно быть, худо соображая: