Но великий англичанин уже давно умер, а двум профессорам из заштатного южноафриканского университета и кучке их сторонников из молодых ученых было не так-то легко переспорить маститых приверженцев азиатской теории. Этот спор, быть может, продолжался бы до сих пор, не появись в Кении новый патриот «африканской прародины» — Луис Лики.

И вот я сижу в его палаточном лагере, разбитом на длинной, глубоко вдающейся в озеро Рудольф песчаной косе Кооби-Фора. Смотрю в его загорелое моложавое лицо и не могу поверить, что этому человеку шестьдесят шесть лет, что эпитеты «великий ученый», «революционер в антропологии», равно как и высокие звания — профессор, доктор Кембриджского университета, директор Института палеонтологии Кении, президент Географического общества Кении, — относятся к нему. Простому, по-юношески увлеченному своим делом Лики.

— Не принимайте это, конечно, на свой счет, но я очень не люблю иметь дело с журналистами, — лукаво улыбаясь краешками глаз, говорит Лики. — Они обязательно прибавляют к возрасту моих находок три лишних нуля, перевирают все названия и ставят меня в дурацкое положение. Когда потом приезжаешь из экспедиции в Найроби, находишь ворох критических статей коллег по поводу «моих» заявлений, которые я никогда не произносил. Вместо того чтобы сделать важное научное сообщение о новом открытии, приходится оправдываться. Публика в таких случаях всегда недовольна: «Лики опять пошел на попятную. Писали, что он открыл человека, который жил 2400 миллионов лет назад. А оказывается, его находке «лишь» 2,4 миллиона лет».

— Тогда, профессор, разговаривайте со мной не как с журналистом, а как с географом. Тем более что ночную беседу посреди пустыни никак не назовешь интервью… Что натолкнуло вас на мысль искать древнего человека именно в Африке?

— Наверное, любовь к этому континенту. Я родился в Кении, рос и воспитывался среди кикуйю. Я говорю на их языке так же свободно, как по-английски, даже думаю на кикуйю. Играя с африканскими мальчишкам, мы находили в оврагах странные предметы, которые вымывала из глины дождевая вода: наконечники для стрел. Они были точь-в-точь такие же, как те, которыми пользовались наши друзья из леса — старики охотничьего племени ндоробо. Но сделаны эти наконечники были не из металла, как у них, а из камня. Я спрашивал о своих находках у ндоробо, а они, смеясь, отвечали: «Это — лезвия духов. Их ниспослали на землю духи грома!»

Вообще, «школа ндоробо» очень много значила для меня, — продолжал Луис. — Прирожденные следопыты, на протяжении тысячелетий постигавшие искусство выслеживать дичь в темном лесу, не промахиваясь стрелять сквозь трепещущую от ветра листву, они привили мне зоркость, научили видеть вокруг то, что не видят другие. В результате получалось, что древние рубила, лезвия и скребки буквально сами шли мне в руки. Создавалось впечатление, что не я их ищу, а они меня.

Потом родители — они хотя и были миссионерами, но мыслили весьма материалистически — объявили мне, что этими каменными орудиями пользовались древние люди. Я начал зачитываться Дарвином. Все это распаляло мое мальчишеское воображение. Вслед за Гекели мне казалось, что именно на этой земле, древней и немного загадочной, должно было свершиться великое таинство — появление человека. Я верил в это, что и помогло после двадцати восьми лет поисков обнаружить «наткрекера».

— Ты и мама называли его между собой «дорогушей», — напомнил, проходя мимо, Ричард. — «Наткрекер» был приманкой для меня, очередная попытка привить непутевому сыну настоящий интерес к родительскому делу.

— В чем была суть научного спора вокруг «щелкунчика», который разгорелся после его открытия? — спросил я.

— Солидный возраст, из-за которого многие не хотели признавать в зинджантропе предка человека. К тому же череп «наткрекера» напоминал череп гориллы, и поэтому никто не мог согласиться с моей идеей о том, что каменные орудия, найденные рядом с черепом, принадлежали моему «щелкунчику». Всех пугали 1,7 миллиона лет!

Мы верили в Олдовай, копали все глубже и наконец нашли то, о чем даже не могли мечтать, — продолжает Л. Лики. — Помимо новых зубов и черепа, которые были необычайно ценны для сравнения с останками «щелкунчика», мы обнаружили стопу и ключицу. Исследования стопы дали ошеломляющие результаты: она разительно отличалась от обезьяньей и очень мало — от человеческой. А это значило, что найденное нами существо — я назвал его «презинджантроп» — тоже ходило на задних ногах. И умело кое-что делать руками: об этом говорили особенности строения его пальцев и грубые орудия из камня, найденные рядом. Поэтому я решил перекрестить презинджантропа в Homo habilis — «человека умелого». Со временем в Олдовае были обнаружены фрагменты четырех черепов этих древнейших представителей рода Homo. Чтобы «наткрекеру» не было скучно, одну из находок мы прозвали Синдереллой — «золушкой». У нее был больший, чем у зинджантропа, мозг — шестьсот восемьдесят пять кубических сантиметров.

— Таким образом, найденный в более древних отложениях «человек умелый» имел куда больше прогрессивных черт, чем его логический «потомок» — «щелкунчик»? — удивился я.

— Именно так. И это говорит о том, что эволюция человека протекала не так просто, как до сих пор думали: от низшей ступени к высшей. У природы были «ошибки», были тупиковые формы, нежизнеспособные виды. Это доказывает и возраст моих находок. Когда был известен лишь питекантроп, процесс антропогенеза определяли в восемьсот тысяч лет. Появились африканские австралопитеки, и стало ясно, что антропогенез — дело не такое уж простое. На рождение человека «отвели» 1,7 миллиона лет. А находкам Камиля Арамбура, как вы уже знаете, 3,5 миллиона лет.

Но я сторонник еще более древнего возраста человека, — продолжает Лики. — Коллеги мне не верят, и поэтому я копаю и советую копать молодежи. На кенийском острове Русинга, посреди озера Виктория, в 1968 году были сделаны очень интересные находки. Мои юные помощники, Джуд Коверинг и Эрастус Ндере, отправились на остров провести кое-какие геологические исследования. Собирая остатки ископаемых раковин, они вдруг заметили на скальном обнажении часть окаменевшей челюсти и прекрасно сохранившиеся зубы примата, названного нами Kenyapithecus africanus. Мне даже страшно назвать его возраст, когда представляю, какой шум поднимут при этом некоторые мои оппоненты. Но находка была сделана в миоценовых отложениях, и ей, следовательно, не меньше двадцати миллионов лет. Kenyapithecus, конечно, еще не человек. Однако Кения может гордиться тем, что на ее территории найдены самые древние среди известных ныне останков существ, из которых развился Homo sapiens.

Новыми открытиями порадовал Олдовай, — продолжает Лики. — Отрадно то, что теперь раскопками интересуются африканцы, они своими руками переворачивают древние страницы истории. Один из моих африканских помощников, Петер Нзубе, нашел в Олдовае череп более древний, чем найденный мной.

— Доктор, а каковы итоги ваших работ в пустынях плато Туркана?

— Об этих пустынях скоро вспомнят, о них будут упоминать в школьных учебниках, — говорит Лики, исчезая в своей палатке.

Обратно он выходит, бережно неся серовато-белый ископаемый череп.

— Вот пока что главный результат наших раскопок у восточного побережья озера Рудольф. Прекрасно сохранившийся череп человеческого предка, который жил здесь два с половиной миллиона лет назад, а быть может, и раньше.

— Ричард, как вы его нашли? — спросил я молодого палеонтолога.

— Утром, пока еще было прохладно, мы вместе с Мив решили осмотреть останец — выступ осадочных пород, сильно разрушенный эрозией. Пошли вверх по сухому руслу ручья. И вдруг я замер: он лежал прямо на каменистом выступе, пяля на меня свои глазницы. Словно ждал меня.

«Мив! — заорал я, протирая глаза и не веря, что такое может быть. — Мив!»

«Тебя укусила змея? Змея!» — истошно завопила она и бросилась вверх по ручью.