Ничего не говоря, я указал на череп. Она вскрикнула и бросилась мне на шею. Мы целовались, обнимались, смотрели на череп и опять целовались. Тогда-то я и решил, что Мив станет моей женой.

Потом мы стали перед находкой на колени и принялись ее разглядывать. Было ясно, что это австралопитек: массивные надглазничные валики, костяной гребень на небольшой черепной коробке. Сохранность, надо сказать, была редкостная. Разрушенными оказались лишь нижняя челюсть и зубы…

Инициатива в разговоре вновь переходит к Луису.

— Мы нашли еще один череп, но о нем я рассказывать не буду, пока не закончу полного изучения. Кроме того, мы разыскали останки еще пяти древних людей, кости саблезубой кошки и самые древние на земле каменные орудия. Для одного сезона работ это более чем достаточно. Найденные окаменелости дают новый материал о сложном пути развития человека. И питекантроп, и синантроп были вполне развитыми существами. Между обезьяной и ими был огромный пробел — тысячелетия развития. Теперь этот пробел заполняется, многое становится на свои места.

Я верчу в руках огромный череп с внушающими уважение зубами и спрашиваю профессора, какими он представляет себе своих древних «питомцев».

— Они не имели атомной бомбы, — отшучивается Лики, — но во всем остальном австралопитеки были страшнее нас, не говоря уже о кротких гориллах. Они, правда, были менее громоздки, более деятельны, чем современные человекообразные обезьяны. Но эту подвижность они использовали как хищники: для преследования жертвы. Они были плотоядны, эти наши волосатые предки, о чем говорят их зубы. Палка, камень и кость со временем делались все более грозным орудием в их руках. Конечно, австралопитеки бывали добычей самых крупных хищников. Но то, что они выжили, расселились по континенту, эволюционировали в питекантропов и неандертальцев, говорит о том, что случалось это не так уж часто.

Когда через день, осмотрев места раскопок экспедиции, я уезжал из лагеря, Лики подошел к моей машине.

— Если будете что-нибудь писать, считайте нули и не увлекайтесь сенсациями. А вот что Восточная Африка — от Дар-эс-Салама до эфиопских плато — регион происхождения человека, наша общая прародина, отметьте. Можете даже взять эти мои слова в кавычки. И обязательно приезжайте к нам снова!..

Я откликнулся на это приглашение, но к тому времени доктора Л. Лики не стало: он скончался от сердечного приступа в одном из лондонских госпиталей. Руководство экспедицией, работавшей на берегу залива Аллиа, в Кооби-Фора, перешло в руки Ричарда.

— Конечно, боль утраты еще не прошла, но перенести ее помогает то, что догадки отца о возрасте его находок оказались верными и что отныне его имя навсегда связано с переворотом в науке о происхождении человека, — ответил на мои соболезнования молодой ученый. — Совсем недавно из Кембриджа прислали окончательные результаты лабораторных исследований находок, которые вам показывал отец. Они еще старше, чем он предполагал: 2,6 миллиона лет. Допускаются поправки плюс-минус 260 тысяч лет, но, даже если принять во внимание минимальный возраст, это еще один переворот в антропологии. В свое время коллеги отца, пугаясь солидного возраста 1,7 миллиона лет, не хотели соглашаться даже с тем, что олдовайский австралопитек — предок человека. А вы представляете, как расширила наши знания о периоде антропогенеза эта находка! Уже два с половиной миллиона лет назад здесь обитали наши праотцы, которые умели делать каменные орудия и обтесывать края базальтовых пластин. Мы уже набрали здесь около ста экспонатов, которые отодвигают время изготовления первых орудий производства в глубь веков примерно на 800–900 тысяч лет. И это тоже предвидел отец!

— Не вызывает ли и сейчас сомнение возраст этих находок? — поинтересовался я.

— Конечно, скептики есть. Но они идут против фактов. Нам очень повезло, поскольку орудия были найдены в вулканическом туфе. Вкрапленные в него минералы дают возможность с помощью радиоактивных методов исследования вполне достоверно определить возраст нашпигованного антропологическими ценностями пласта. Плюс-минус 260 тысяч лет, о которых я уже говорил, принципиально не меняют картины. Находки относятся к эпохе плиоцена.

И еще помогают олдовайские находки моих родителей. Их открытия позволяют проследить, как совершенствовалась техника обработки инструментов, мастерство и умение наших предков, — раскладывая передо мной резцы и пластины, говорил Ричард. — Каменные орудия из Олдовая были сделаны на достаточно высоком уровне.

Это наталкивало на мысль, что они — не первые образцы человеческого труда. И вот доказательства этого перед вами. Если ножам олдовайских зинджантропов 1,7 миллиона лет, то местные ножи, согласно данным кембриджской лаборатории, почти в полтора раза старше. Археологам никогда еще не удавалось сталкиваться со столь древними орудиями труда.

Когда Луис Лики, добившись организации международной экспедиции на Омо, понял, что не сможет уже работать там сам, пришлось позвать сына. Мэри, да и он были уверены, что «семейное образование» Ричарда, пятнадцать полевых сезонов в Олдовае значат куда больше, чем пять лет университетской скамьи.

И они оказались правы. Приехав на Омо, Ричард сразу же понял: отведенный кенийской группе участок долины беден ископаемыми и «неконкурентоспособен» по сравнению с теми, что достались французам или американцам. Он не бежал из «палеонтологического рая» Арамбура, а отправился искать собственный рай. Воспользовавшись тем же полосатым вертолетом, который я еще застал на Омо, он начал методично обследовать с воздуха восточное побережье озера Рудольф. Это был смелый замысел. Его внимание вскоре привлекла широкая полоса обнаженных пород, протянувшаяся по краю неприветливой пустынной местности. Он вспомнил слова отца о том, что там должны были бы преобладать плио-плейстоценовые отложения, сулящие много интересного. Когда Ричард выпрыгнул из вертолета, то оказался прямо в центре залежи окаменелостей.

— Тогда-то я и решил создать свой опорный лагерь на Кооби-Фора и серьезно заняться исследованием местных отложений, — рассказывал Ричард. — У них был очень «удобный» возраст — от четырех с половиной миллионов лет почти до миллиона. А это именно тот период, когда человекообезьяна в Африке начала превращаться в человека. Находки следовали одна за другой — и массивные австралопитеки, и гоминиды, необычайно сходные с грациозной «золушкой» и ей подобными Homo habilis. Это последнее обстоятельство внушало мне особый оптимизм, поскольку я верил в существование древнейшего Homo как самостоятельного вида.

— Насколько мне известно, ваш оптимизм оказался оправданным? — спросил я. — Та находка, о которой отец суеверно воздержался рассказывать мне, превзошла все ожидания.

— Ее уже назвали «находкой столетия», «палеоантропологической сенсацией двадцатого века», но почему-то ей не дали собственного имени. Приходится поэтому в разговоре довольствоваться инвентарным номером: 1470. Я же неофициально окрестил череп «беднягой», потому что он достался нам не целиком, а раскрошенным на уйму мелких осколков. Мив, уже тогда миссис Лики, проделала поистине ювелирную работу. Она собрала, склеила, воссоздала «беднягу» практически полностью. И знаете, что оказалось? Емкость черепа — 777 кубических сантиметров! Мы опять прыгали, обнимались и целовались… Понимаете почему? Потому что «бедняга» жил на один миллион лет раньше, чем «золушка» и все другие олдовайские Homo habilis, а емкость черепа у них была на двадцать процентов меньше. В этом-то и заключается главная сенсация: неожиданное сочетание человеческих признаков с возрастом почти три миллиона лет. Череп «бедняги» похож на череп современного человека больше, чем все известные нам черепа питекантропа или, тем более, австралопитека. Да и не только в черепе дело… Неподалеку от «бедняги» был найден обломок голени и две бедренные кости. Они разрешают нам утверждать, что «1470-й» расстался с прыгающей походкой обезьяны и избавился от ее сутулости.