Глава 18

После отъезда Бориса мне никак не удавалось поговорить с Эльвиной, хотя теперь нам никто не мешал. Чувствуя свою вину перед ней, я ходил сам не свой. Девушка не звала, не искала меня, и это терзало мою душу. Пойти в палату к ней, чтобы поговорить я как-то не решался.

Может, ей совсем сейчас не до меня, зачем навязываться. Но больше всего меня беспокоило не столько душевное, сколько физическое состояние моей любимой. Свидание с матерью, отъезд Бориса плохо подействовали на её здоровье. Если раньше Эльвина перед сном прогуливалась по саду, то теперь отлёживалась в постели. Девушка таяла на глазах, как свеча от яркого пламени. В лице её появилось какое-то спокойное грустное выражение, как у лика святой иконы. Перед ужином мы столкнулись с ней у входа в столовую. Девушка не улыбнулась мне, как всегда, а посмотрела так печально, что у меня защемило в груди от жалости.

Этой ночью мне приснился кошмарный сон, от которого я проснулся весь в поту и никак не мог успокоиться.

Сидит будто на берегу озера большая белая птица и поёт да так тоскливо, что душа замирает. Увидела меня, встрепенулась, крыльями машет мне навстречу, а взлететь никак не может. Вода в озере чёрная-пречёрная, бушует и пенится. Я хочу изо всех сил помочь ей, но не могу сдвинуться с места. А птица уходит от меня всё дальше и дальше. Гляжу, а вместо крыльев у неё руки белые, девичьи, протягивает их ко мне и кричит что-то. Я изо всех сил пытаюсь услышать её, но не могу. Налетел вдруг чёрный вихрь, закружил птицу на месте и понёс куда-то. И тут я услыхал всхлипывания, да так явственно, что проснулся.

Сердце бешено колотилось. Мной овладел такой ужас, какого я не испытывал даже на фронте. В ту ночь плакала она, я чувствовал это всем своим существом, и первое, что мне пришло в голову: бежать к ней, прижать её к своей груди и успокоить. Огромным усилием воли я сдержал в себе это бешеное желание, не будить же среди ночи больных людей. Меня бил озноб от предчувствия надвигающейся беды. В довершение ко всему перед рассветом разразилась сильная гроза. От грохота дребезжали на окнах стёкла, стрелы молний пронзали ветхое здание и плясали на больничных стенах. Суеверный страх зажал меня в своих объятьях и не давал пошевелиться. Стиснув зубы, я, скованный, так и сидел до утра, до боли обняв руками колени.