Грохот прессов, гул станков заглушали голоса, но мой вопрос — не забыл ли кто о донорском дне — всем ясен и без слов. И в ответ — утвердительный кивок головой, улыбка.

Сейчас даже не верится, как много работали тогда эти девушки и женщины. В дни, когда лживая геббельсовская пропаганда, надрываясь, трубила о разгроме русских, коллектив 1-го ГПЗ обратился с призывом к трудящимся Москвы и области о развертывании социалистического соревнования в честь 24-й годовщины Великого Октября. Инициативу подшипниковцев поддержал Московский комитет партии, она нашла широкий отклик по всей стране. Несмотря на то, что большая часть оборудования была вывезена на восток, завод наращивал выпуск оборонной продукции.

Так, в помещении технического училища № 11 был создан цех по выпуску оборонных заказов, в ремесленном училище, что располагалось на улице П. Осипенко, делали затворы к автоматам, боеприпасы изготовлялись в цехе разных деталей. На тысячах танков и самолетов устанавливались, как и прежде, подшипники с известной маркой 1-го ГПЗ.

В первую военную зиму на заводе появились свои «тысячники», внедрялись интересные рацпредложения, позволяющие значительно увеличить выпуск продукции.

Партия и правительство высоко оценили трудовой подвиг подшипниковцев — восемнадцать человек получили ордена и медали, а И. Д. Мишин, старейший производственник, член КПСС с 1917 года, был удостоен ордена Ленина.

Двадцатиминутка обеденного перерыва. В широком коридоре поликлиники — длинная очередь доноров. Начальники цехов нетерпеливо поглядывают на часы. За эти спрессованные в тугую пружину минуты надо еще успеть накормить людей.

Донор… По словарному определению это человек, дающий свою кровь для переливания больным и раненым. Но в грозные дни боев словом «донор» выражена человеческая самоотверженность, патриотизм. Кровь труженников тыла бьется в артериях тысяч спасенных от смерти раненых и больных. Разве медики одни могли бы справиться с возвращением в строй всех этих людей?

Девушки из комитета комсомола и завкома профсоюза со значками Общества Красного Креста ведут запись, тревожатся: успеем ли мы управиться с приемом крови в коротенький пересменок? Но очередь убывает быстро.

Дверь кабинета распахивается. Шура Николаева! Донор с первого дня войны.

— Вот, привела свою младшую сестренку Лену. Работает сборщицей.

Медикам донорского пункта завода это не в новинку. Стремление помочь фронту так велико, что к нам приходят семьями. Мать приводит дочь. Брат — брата. Старшая сестра — младшую, да еще подружку с собой прихватят.

Лена — полная противоположность широкой в плечах, крепкой, хотя и ладно скроенной Шуре. Лебединая шея, хрупкая фигурка. На синем бумажном джемпере значок «Готов к санитарной обороне». В больших серых глазах девушки робость, почти испуг: а вдруг ей откажут?

— Вы не смотрите, доктор, на внешность, — волнуется Шура. — Лена крепкая. Видите значок! — И, заметив нерешительность в моем взгляде, выкладывает последний козырь — Утром ей семнадцать исполнилось!

— Так бы сразу и сказала, — улыбаюсь я. — Поздравляем, Леночка. Расти большая, непременно счастливая! Кому хотела бы дать свою кровь — летчику, танкисту?

Лицо девушки заливает румянец, ярче проступают точечки веснушек, словно на дворе — май!

— Тяжелораненому, — отвечает Лена и вдруг добавляет шепотом: — Хотелось бы пехотинцу.

Пока я осматриваю следующую работницу, лаборантка Соня как-то особенно бережно колет иглой палец девушки, набирает в узкую стеклянную трубочку алую каплю. И поколдовав немного, объявляет:

— Первая группа. Универсальный донор! Семьдесят три, нет, почти семьдесят четыре процента гемоглобина!

— Что я вам говорила! Отличный будет донор, — торжествует Шура.

Еще мгновение любуюсь этой хрупкой девушкой, для которой лучший подарок в день рождения — отдать четыреста пятьдесят граммов своей крови для спасения раненого бойца.

Следующим в кабинет входит заместитель секретаря парткома по пропаганде Василий Семенович Павлов.

— Возьмите и меня в доноры, — говорит он, пряча за спину правую руку.

Я хорошо знаю, что на этой руке от большого пальца по ладони струится красный рубец. Других пальцев нет.

…В майский вечер 1937 года в термическом отделении роликового цеха возник пожар.

Из открытой пасти электропечи валил белый дым. Первым по тревоге прибежал термист Василий Павлов. «Пробиться к лебедке… Любой ценой… Закрыть электропечь крышкой», — пронеслось в его голове. Шагнул в завесу дыма. Ощупью добрался до лебедки. Ее механизм подчинился не сразу. Наконец черная громадина крышки вздрогнула и стала медленно опускаться, закрывая печь. Стало еще труднее дышать, и, чтобы не упасть, Павлов правой рукой ухватился за кромку печи. Кинжальная боль полоснула руку, прошла навылет сквозь сердце…

— Возьмите у меня кровь, — повторил Василий Семенович, близоруко щурясь.

Как отказать Павлову, чтобы не обидеть? Усаживаем его в единственное в донорском пункте кресло.

— Не сердитесь, пожалуйста, на нас. Доноров у нас достаточно, а вы уже отдали свою кровь, спасая цех.

Павлов молча встает и, пряча изуродованную руку в карман брюк, ссутулясь, выходит из кабинета.

Из репродуктора голос Левитана:

— Граждане, воздушная тревога!

Работаем в шесть рук, еще внимательней, чем прежде. В убежище нам нельзя — может свернуться донорская кровь. А в ушах звучит: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!» И еще моя личная тревога: успела ли мама с моей маленькой дочкой добежать до бомбоубежища? За окном бьют зенитки. Нетерпеливо звонит телефон.

— Немедленно в укрытие! — приказывает начальник штаба МПВО завода Юрий Игнатьевич Дольский.

На столе растут деревянные штативы с пробирками крови. Дважды прибегают дежурные по комитету комсомола. Убеждают. Настаивают:

— За невыполнение приказа…

Наши руки двигаются все быстрее и быстрее. Молча показываем на штативы с кровью. Скольким раненым она спасет жизнь! И снова мысль о близких, и опять внимание переключается на работу.

Впрочем, на этот раз воздушный налет не состоялся. Защитники московского неба не позволили фашистским самолетам отбомбиться над столицей, и врагу пришлось сбросить свой смертоносный груз на поля Подмосковья.

Отбой воздушной тревоги.

В открытую фрамугу окна врывается шум сразу ожившей улицы. На стыках рельсов беспокойно позванивают трамваи. В репродукторе над входом в проходную снова звучит утренняя сводка Совинформбюро.

Катя Носова — сорок пятая. По срокам она уже может сдавать кровь. Но Катя бледна. Пульс частый. И этот неизвестно откуда взявшийся легкий шумок в сердце! Впрочем, известно: рабочий день стал двенадцать часов, питание скудное.

Медсестра ей ласково говорит:

— Ты же на больничном до понедельника.

Катя молитвенно складывает ладони:

— Возьмите у меня хотя бы полдозы! Мой Сережка на фронте, а я ничем не могу ему помочь. А вдруг его ранят, и некому будет дать ему кровь! — Она закрывает лицо руками.

— Не можем, девочка. После болезни ты еще не окрепла. Подождем немного…

— Я совершенно здорова, — настаивает Катя. — Спросите у моего мастера. Он вам скажет: план сборки выполняю на сто тридцать процентов. Гемоглобин у меня хороший. — Она с мольбой и надеждой смотрит на лаборантку, ища поддержки.

— Гемоглобин — шестьдесят процентов! — говорит Соня, помешивая в пробирке стеклянной палочкой. — И четыре миллиона эритроцитов в одном кубическом сантиметре.

— Вот видите! — радуется Катя.

Снова усаживаю девушку рядом с собой. Беру ее огрубевшие от тяжелой работы руки в свои.

— Подождем немного, Катюша. Вот аскорбиновая кислота, гематоген. Старайся получше питаться. И обязательно пей пивные дрожжи.

Катя опускает голову. Ее молчание давит на нас, как глыба льда.

— Хорошо. Приходи в следующий понедельник до начала смены. Если к тому времени ты окрепнешь…