Разведчики московской резидентуры были, конечно, людьми с разными характерами, разным интеллектом. Среди них встречались волевые, смелые люди, но попадали и осторожные, сверхосторожные и даже трусоватые типы. Были красавцы и супермены, солдафоны и интеллектуалы, трудолюбивые и с ленцой, хорошие семьянины и любители поволочиться, трезвенники и приверженцы зеленого змия. Но огромное большинство из них были настоящими службистами, профессионалами своего дела, дорожащими карьерой в разведке, ангажированные на жесткую конфронтацию с нашей страной.

Подавляющее большинство сотрудников резидентуры были мужчины, но иногда в Москву направлялись и женщины-разведчицы. Последнюю тайниковую операцию по связи с агентом в советском Министерстве иностранных дел Огородником проводила сотрудница резидентуры Марта Питерсон. Провал этой операции почти с документальной точностью показан в телевизионном сериале «ТАСС уполномочен заявить». Только в нем задержанный американский разведчик — мужчина. Возможно, авторы сценария посчитали, что контрразведке не следует иметь дело со слабым полом. Напрасно, женщины в ЦРУ подчас действуют ничуть не хуже, чем сильная половина человечества.

В своей массе сотрудники резидентуры (как, впрочем, и ЦРУ в целом) были представителями американского среднего класса. Время аристократической интеллигенции, характерное для УСС и первых лет существования Центрального разведуправления, безвозвратно прошло. Конечно, все сотрудники резидентуры относили себя к американцам, но среди них в этническом плане было немало выходцев из стран Восточной Европы и царской России.

Сталкиваясь с довольно частыми провалами ЦРУ за границей, в разведшколе, расположенной, как я уже упоминал, в Кемп-Пири под Вашингтоном, ввели специальную программу тренировок будущих разведчиков на случай задержания контрразведкой или милицией. На практических занятиях их инструктировали, как нужно вести себя в условиях задержания, как использовать свой дипломатический иммунитет. Надо отдать должное сотрудникам московской резидентуры: когда их захватывали с поличным, они быстро брали себя в руки, не теряли самообладания, добивались быстрейшего установления связи с американскими дипломатическими и консульскими представительствами, не признавали своими изъятые у них разведывательные материалы, ничего не подписывали, отказывались от предлагавшихся воды или чая.

Можно понять состояние сильнейшего стресса и депрессии, в которое впадали задержанные советской контрразведкой американские разведчики. У одних это проявлялось в форме молчаливой подавленности и вялости, у других — в неуемной подвижности, разговорчивости. Но у большинства были явно видны результаты тренировок в разведшколе, дававшие им возможность быстро восстанавливать самообладание в экстремальных ситуациях.

Советская контрразведка была к этому готова, и поэтому оформление документов в отношении сотрудников резидентуры, задержанных при проведении разведывательных операций, проходило по заведенному стандарту. Вызванный через Министерство иностранных дел СССР дежурный дипломат посольства или консульский работник (дело, как правило, случалось поздно вечером) охотно удостоверял личность задержанного разведчика, сам подписывал все акты и благодарно забирал виновника происшествия с собой.

Посольство отказывалось от комментариев, с готовностью принимало сердитые ноты МИД СССР, но недоразумений никогда не возникало, и провалившийся сотрудник резидентуры быстро собирал свои вещички й отправлялся в Штаты. Кстати, в отношениях нашей контрразведки с ЦРУ всегда действовало правило: «Не пойман — не вор». Но если уж попался, то последствия были очевидны.

После переезда из дома на Моховой в новое здание на улице Чайковского резидентура ЦРУ оказалась отнюдь не в комфортных условиях. Ей досталось сравнительно небольшое помещение на седьмом этаже здания. Неудобства размещения и теснота были усугублены большим пожаром в 1977 году. Тогда огонь едва не добрался до самой резидентуры. Опасаясь советских пожарных, которых американцы вызвали тушить огонь, тогдашний резидент ЦРУ Гарднер «Гэс» Хаттавэй «стоял насмерть» в проломе разрушенной стены, блокируя доступ посторонним в помещение резидентуры.

После этого потрясшего «призрачный» мир ЦРУ в советской столице происшествия резидентуру буквально забаррикадировали — окна этажа, на котором она располагалась, были заделаны кирпичом, внутренние помещения перестроены. В распоряжении разведчиков оставили две крохотные комнатушки без дневного света. А между тем их работа должна была идти своим чередом, количество оперативников в резидентуре увеличивалось, росло число сейфов и полок с документацией. Поэтому с таким нетерпением в Лэнгли ждали переезда посольства в новый комплекс, который начал строиться в 1979 году. Но произошли события, о которых пришлось бы рассказывать долго. А если говорить кратко: переселение затянулось на долгие годы.

В чем же дело? Началось с обвинений КГБ в установке в посольстве аппаратуры подслушивания. В отсутствие доказательств рождались мифы о «гигантском микрофоне», который, мол, представляло собой все административное здание нового комплекса, об «изощренном» и «необъяснимом для американских специалистов» принципе съема информации, дескать, примененном КГБ, и так далее.

Чем дальше — тем громче становились шум и трескотня вокруг вопроса о «проникновении КГБ». Не удержались от своих «расследований» и некоторые наши средства массовой информации. Ими занялись люди, видевшие в этом деле лишь одну сторону медали, причем именно ту, которую так хотелось бы выпятить Белому дому и ЦРУ. Поднятая в США пропагандистская кампания была сродни другим инспирированным акциям о «советской военной угрозе», «военном превосходстве СССР», «опасным для здоровья людей облучении посольства США в Москве», «применение КГБ вредных химических препаратов против американских дипломатов». Разная была масштабность, но суть — одна: в Лэнгли надеялись, что конгресс отвалит разведке дополнительные ассигнования и это позволит развернуть в Советском Союзе в еще более крупных размерах операции, потратить новые миллионы долларов на приобретение и подкормку агентов, на создание дорогостоящих оперативно-технических устройств.

Не могу не вспомнить о том, с каким удовольствием смаковали в 1997 году тему «проникновения настырного КГБ» в административное эдание нового посольского комплекса США в информационной программе нынешней «телезвезды» В.Киселева по каналу НТВ и в еженедельнике «Итоги». Проявилось стремление не отстать от «демократической» моды охаивать все, что связано с Советским Союзом. Проявилось и желание (совсем как в известной басне И.А.Крылова) «лягнуть» КГБ, когда он уже не мог ответить.

Статья в журнале была броско озаглавлена «Длинные уши Москвы». Наряду с тем, что выпячивалась лишь одна сторона дела — действия КГБ (да и то тенденциозно и гипертрофированно), наряду с тем, что НТВ и журнал «Итоги» вознамеривались гальванизировать тему «советского проникновения», когда в самих США ажиотаж вокруг этого вопроса уже поутих и обозначились пути выхода из сложившегося (во многом по вине Вашингтона) тупика. Так вот, наряду со всем этим явно прослеживалась попытка взять под защиту тогдашнего руководителя КГБ СССР Вадима Бакатина, «героя» этой нашумевшей истории. Как в заурядном триллере повторялись заявления американской стороны о том, что их новое посольство напичкано «жучками», а само здание представляет собой «огромный микрофон».

Главная цель телепередачи и статьи в журнале «Итоги» — это, по-видимому, «отмыть» В.Бакатина от получивших широкое хождение в нашей стране обвинений в государственной измене и предательстве за передачу американцам «70 листов эскизов мест установки подслушивающих устройств» в посольстве США в Москве.

Для пущей объективности было предоставлено слово самому бывшему председателю КГБ, который в безапелляционной, а порой просто грубой форме излагал свои «аргументы». Чуть ли не главным из них был такой: «с кем надо, с тем и согласовал» выдачу американцам секретов КГБ.