Чёрт, выглядело так, что все мужики были влюблены в Саммер.

– Что нам известно? – Спросил Рейн сквозь стиснутые зубы.

– Немного, – начал я. – Дыра в заборе. Следы от шин. Что-то тяжелое. Фли у хирурга. Репо без сознания в одной из комнат. Следы борьбы на заднем дворе. Нет свидетелей. Ничего. Мы в дерьме, мужик.

Он с трудом кивнул головой. Потом повернулся к Вольфу.

– Найди что-нибудь, – потребовал он. Слова едва сорвались с его рта, когда Вольф кивнул и вышел.

– Мы вернем её, чувак, – сказал я, пытаясь поддержать его.

– Я сказал ей, что здесь она в безопасности, – сказал он, оглядывая комнату. – Я, чёрт побери, не должен был оставлять её.

Он едва сдерживался.

Я видел Рейна во многих ситуациях за то время, что мы вместе. Я видел его, склонившимся над телом нашего мёртвого отца, испещрённого пулями. Я видел, как ужас медленно сменялся жаждой мести. Я видел, как он смотрел в глаза предателей взглядом полным ярости.

Но я ни разу не видел его таким раньше: совершенно сломленным.

Вин был тем, кто нарушил тишину. – У тебя есть дело, – сказал он Рейну, тонко напоминая ему о том, что дела клуба были превыше всего.

В обычный день, я бы избавил Рейна от его внутренней борьбы.

Но в тот день, когда единственная сучка, которую он допустил до всего дерьма в своей жизни, пропала, попав обратно в руки людей, из-за которых она кричала каждую ночь... да... это могло лишь только выпустить наружу всё, что горело у него внутри.

Его рука коснулась того, что было ближе всего – табурет, на котором лежали мои ноги, он схватил его и бросил в телевизор.

Тот мгновенно разбился, металлический табурет тяжело стукнулся об пол.

Пять человек выбежало из разных сторон, с пистолетами по бокам, оглядываясь кругом в поисках угрозы. Увидев Рейна, они встали как вкопанные, глядя на него, глядя на своего президента, понимание проскользнула по их лицам.

Чак, мужчина того же возраста, что и Вин, сделал шаг вперед. – Иди и сломай что-нибудь, – сказал он ему, сжимая его плечо. – Избавься от этой энергии, если ты хочешь иметь ясную голову. Иди и разбей что-нибудь.

Рейн сухо кивнул ему, направляясь в сторону подвала.

Когда он вышел, они все повернулись ко мне.

– Мы в дерьме, – сказал я, пожимая плечами. – Вольф пытается что-нибудь найти.

– Нет ничего хуже, чем ничего не делать, – сказал Чак, кивая.

– Мы должны беспокоиться за свои семьи? – спросил другой.

Я покачал головой. – Это личное, – решил я поделиться с ними. – Ваши женщины и дети в безопасности.

– Кто-то посягнул на преза, а мы не можем справиться с этим? – спросил Вин, выглядя смущенным и злым одновременно.

– Он сказал, что это личное. Он не собирается вовлекать вас всех в свое дерьмо.

Мы не решаем так вопросы. Если кто-то полез к одному из нас, то он посягнул на всех нас.

Я кивнул. Потому что это было правдой. Так было всегда.

Принимая во внимание вышесказанное, Ви был просто ничто по сравнению с теми, с кем мы имели дело раньше.

Я пожал плечами.

– У него свои причины. Мы получим больше информации, когда он будет готов рассказать об этом. Прямо сейчас ему не нужно, чтобы мы сидели здесь и вели себя, как сучки, потому что чувствуем себя брошенными. Занимайтесь своими делами и ждите приказов.

Их головы откинулись назад, удивленные, расстроенные. Потом они закивали, и вернулись к тому, чем занимались до этого.

Полдня ответственности, и я чувствовал себя плохо. Физически, эмоционально. Это было чем-то новым, незнакомым. Моя жизнь всегда отличалась от Рейна. Он получал бремя, я получал удовольствия. Пьянки, сучки и пробеги. Я никогда не имел дел с тяготами мужских вопросов, их злостью, их нервозностью.

Полдня.

А он имел дело с этим дерьмом годами.

Было неудивительно, что ему было необходимо сбегать в свой домик, ему было необходимо проводить больше времени наедине с собой на своем байке, чтобы раскидать по местам все дерьмо.

Блядь.

Я спрыгнул с бара, прокладывая себе путь в сторону подвала, где угрожающе раскачивалась цепь.

Я остановился на верхней ступеньке, глядя на то, как он кружит вокруг груши, его кулаки двигались достаточно быстро, чтобы было трудно сосредоточить на них свой взгляд. Он был там добрых двадцать минут, и он не выглядел хоть немного менее напряженным. Во всяком случае, он выглядел ещё более взвинченным.

Ему нужно было вернуть свою женщину обратно. Она нужна была ему, чтобы сгладить его острые углы. Дать ему тот комфорт, в котором он нуждался. Чтобы позволить ему иметь тот кусочек добра в веренице того дерьма, что он нёс по жизни.

– Не думаю, что это работает, брат, – сказал я, проходя по полу.

Он остановил свои удары, качая головой, его дыхание было затрудненным. – Они снова её забрали, – сказал он, смотря на меня отчаянными глазами.

– Я знаю, чувак... мы...

Я был прерван звуком ботинок на лестнице, тяжелых, твердых.

Вольф вернулся.

Он ступал по полу, его тело было напряжено, его глаза горели.

Потом он посмотрел на Рейна, и собрал вместе больше слов, чем я когда-нибудь слышал, чтобы он сказал одновременно.

Девять слов.

Девять слов, которые изменили все.

– Есть что-то, что ты должен узнать о Ричарде Лионе.

Два дня. Два дня.

Я царапала отметки на стене, как я это делала в доме Ви. Но не окровавленным ногтем. Нет. Я сломала одну из ламп на прикроватных тумбочках и использовала её квадратные края, чтобы ставить огромные, длиной в три фута, отметки на стене за кроватью. В основном потому, что это разозлило бы моего отца. Он всегда был помешан на том, чтобы дом был в идеальном порядке.

Я больше не могла ничего контролировать, но, по крайней мере, я могла вывести его из себя.

Дело в том, что Ричард Лионе, человек, находившийся со мной в этом доме, человек, который забрал меня у МК «Паладин», человек, который запер меня в моей комнате... он не был тем человеком, которого я знала.

Он был каким-то совершенно незнакомым монстром, и я чувствовала, что прожила всю свою жизнь, не видя, кем он был на самом деле. И дело не в том, что не было каких-то предупреждающих знаков. Было дохрена долбанных знаков. Я просто... не обращала на них внимание. Отмахивалась от них. Притворялась, что не замечаю.

Было предостаточно случаев, которые я могла посчитать, когда он позволял слететь со своего лица маске «папочки». Те случаи, когда я видела частички человека, живущего внутри него. Когда я ловила холодность и безжизненность в его глазах.

Боже, как я могла быть такой бестолковой?

Всю свою жизнь.

Я жила в какой-то тщательно спланированной лжи.

И сидя в одиночестве в своей детской спальне больше чем по двадцать долбанных часов в день, мне было больше нечем заняться, кроме как, корить себя за то, что я была такой глупой.

Прозвучал аккуратный стук, и я села на кровати, глядя на дверь, когда она медленно открывалась.

– Привет, моя милая девочка, – сказал он, одаривая меня доброй улыбкой. Его взгляд блуждал, осматривая испорченную стену. Я удостоилась качания головой и поджатых губ. Это было не так много, но это было что-то. – Я боюсь, что не смогу поужинать с тобой сегодня вечером. Есть кое-какие дела, требующие моего присутствия. Но не беспокойся, – продолжил он свою приятную речь. – Ли и другие люди будут здесь, чтобы защитить тебя.

Правильно.

Защищать меня.

От побега.

Но всё же. Это была маленькая победа. Избавиться от необходимости сидеть с ним за одном столом, пытаясь представить, что я могла наброситься на него, пока он старался вести со мной будничный разговор, как будто не похищал меня и не брал в заложники. Как будто меня не держали три месяца в каком-то дурдоме. Как будто я не нашла спасения в объятиях Рейна.

– Все делается ради меня, – сказала я, мой тон был холодным.