— Я бы не советовал делать этого ни одному человеку.

— И ни одной женщине? — спросил Цолликофер. — Что если есть некая особа, которой неизвестны ваши тонкости или которой нет до них дела?

— Вы считаете, что я способен на интимные отношения с такой особой? — спросил Зуттер.

— Есть интимные отношения, основанные на одностороннем чувстве, — сказал Цолликофер. — Их даже можно назвать враждебными, так как от них до вражды всего один шаг. Поэтому я спрашиваю: есть ли у вас враги?

— Если и есть, то я о них ничего не знаю, — ответил Зуттер, — так же, как и о поклонницах, которых вы мне приписываете. Я ни с кем не поддерживаю интимных отношений. Ни таких, ни этаких. У меня нет ни закадычных друзей, ни смертельных врагов.

— Коли так, то вам не позавидуешь. — Брови над совиными глазами Цолликофера поползли вверх. — Вы не находите?

— Заботясь о моей душе, вы превышаете свои полномочия, — заметил Зуттер.

— Ладно, — в голосе Цолликофера не было обиды. — Если я правильно понял, вас интересует кошка, но не расследование преступления. Тоже ладно. В таком случае мы прекращаем расследование.

Зуттер недоверчиво взглянул на него.

— На каком основании?

— Несоразмерность и незначительность ущерба. Вы скоро встанете на ноги. Ущерб минимальный, а значение, которое вы придаете наказанию, по всей видимости равно нулю.

— Если бы дело зависело только от меня… — прошептал Зуттер.

— А от кого же еще? — улыбнулся Цолликофер. — Или вы хотите дождаться, когда возникнет интерес в обществе? Желаю удачи. Когда-то вы были профессионалом в области правосудия, — перешел он на серьезный тон. — Боюсь, вы перестали им быть. Возьмите, к примеру, слово «клиент» в значении «продувной малый». Вполне определенное слово на старом полицейском жаргоне и в ностальгических телевизионных детективах. Тогда было в ходу и выражение «трудный молодой человек». Тогда вообще умели решать трудные общественные проблемы. «Трудный молодой человек» был одновременно и старым «клиентом». А сейчас? Для современного правосудия «клиент» — это клиент, и только. Полиция превратилась в общественное бюро бытовых услуг, со всех сторон обложенное частной конкуренцией. Вот нам и приходится вести себя соответственно. Мы едва ли можем позволить себе собственное мнение о том, что такое трудный подросток или легкомысленная девушка. Это мнение мы заимствуем из средств массовой информации. Мы ведь и сами пописывали раньше для одного такого средства. Но тогда газета еще была газетой, а суд — судом. С прессой мы больше не сотрудничаем, господин Гигакс. Информация превратилась в рыночный товар, правосудие тоже подстраивается под спрос. Или под предложение.

— Значит, заниматься моим делом вам нет смысла?

— Вы правильно меня поняли. Чтобы нам и дальше тратить на него силы и средства, должно обнаружиться нечто сенсационное. А так: следов преступник не оставил, свидетельские показания равны нулю. Что до орудия преступления, то армейских винтовок у населения этой страны насчитывается миллионов десять. Чем нам обосновать необходимость дальнейшего расследования? Наш спонсор, налогоплательщик, держит нас на голодном пайке. Государство бедное. Оно не может позволить себе вести уголовное расследование только потому, что этого требуют правовые гарантии. Да и гарантии безопасности все больше переходят к вооруженным бандам.

— А если бы меня убили? — поинтересовался Зуттер.

— Тогда у нас появился бы более подходящий товар для продажи. Хотя и не самый лучший. Насильственная смерть котируется все ниже. Как прикажете поступить с документиком, о котором даже сама жертва не может сказать ничего внятного? Бумажка эта ничего не стоит, господин Гигакс, в том числе и для бедного правосудия. Радуйтесь, что остались живы. Да вы уже и не выглядите как жертва, только немного кукситесь. Отнесите происшедшее с вами к издержкам жизни, забудьте о нем. Давненько что-то не читали мы ваших материалов в прессе. Почему вы ждете помощи только от правосудия? Время Страшного суда миновало, настало время бизнеса Fun and Games[2]. Возьмитесь за дело сами, станьте предметом собственного расследования. Своя рука владыка. Что с вами, господин Гигакс? — вдруг спросил он. — Может, позвать медсестру?

— Я вспомнил о кошке.

— С этого и начните, — посоветовал Цолликофер. — Забота о животных трогает. А кого-то и возмущает, как секс с малолетками. Ваша история исчерпана, займитесь сочинением других. В этом моя помощь вам не понадобится.

— А вот в этом? — и Зуттер изложил историю таинственных телефонных звонков.

Цолликофер задумался.

— Звонки можно запрограммировать заранее, — сказал он, — современная техника это позволяет, тут не надо быть Whizz Kid, вундеркиндом. Но точная настройка именно на вашу особу указывает на профессиональную работу и на знатока своего дела. Как и сам выстрел — если стрелявший не хотел вас убивать, в противном случае стрелял любитель. Мы могли бы еще раз обследовать ваш дом?

— Нет, если вы не обязаны это делать. Быть может, следующий выстрел окажется более точным. Больше не нашли у меня ничего интересного?

— Господин Гигакс, — с легким укором сказал Цолликофер, — мы говорим вам не обо всем, чем располагаем.

— Хотите сказать: против меня?

— Такой человек, как вы, не только жертва преступления, но и его соучастник. Разве не так? Не станете же вы мне портить удовольствие от знакомства с вашим делом.

— Хотите еще немного понаблюдать? — спросил Зуттер.

— Надеюсь, вы еще придадите делу увлекательный оборот. Но мешать вам в этом я не стану. Иначе какой был бы из меня полицейский?

Раздался резкий стук, и в палату с утренним обходом вошла в сопровождении двух долговязых студентов-медиков доктор Рукштуль. «Ну, сейчас она начнет командовать», — подумал Зуттер. Но присутствие у кровати Зуттера представителя государственной власти привело медицину в смущение.

— Я украл у вашего пациента день, — с напускной приветливостью сказал Цолликофер, — зато, в рамках своих полномочий, предоставил ему свободу действий. Он вам еще нужен? Думаю, сейчас он нужнее своей кошке.

Доктор Рукштуль взяла себя в руки. Она внимательно осмотрела отсасывающую аппаратуру на стуле, в бутылочке уже почти не было жидкости. Потом попросила Зуттера сесть, надела наушники стетоскопа и, осторожно прикладывая к коже холодную резиновую чашечку, долго слушала его. Затем попросила его слегка покашлять и велела своим спутникам тоже послушать шумы, издаваемые тораксом. Подтвердив, что слышат идущие из груди пациента вести, — а слышали они только то, что слышала или велела услышать их руководительница, — они раскрыли свои ноутбуки, и она продиктовала, что нужно.

Чувствуя себя лишним, Цолликофер направился к двери. Наконец доктор Рукштуль сняла с головы наушники и сказала, обращаясь то ли к Цолликоферу, то ли к практикантам, измерявшим Зуттеру кровяное давление:

— Все показатели практически в норме. Осложнений удалось избежать, на боли он больше не жалуется («Когда это я жаловался?» — подумал Зуттер). Сегодня еще раз отправим его на рентген, затем покажем его заведующему отделением. И после этого для выписки не будет никаких препятствий — с нашей стороны.

— С нашей тоже, — сказал Цолликофер уже с порога и поднял руку. — Письмо оставьте у себя, господин Гигакс, рассматривайте его как скромный вклад полиции в ваше новое дело. Решительно приватизируйте его, и если будете нуждаться в совете, обращайтесь к своей кошке.

— Займись чем-нибудь, Зуттер.

— Чем?

— Кто ты?

— Не знаю.

— Кем ты был?

— Ну, скажем, судебным репортером.

— Тогда стань снова тем, кем ты был. Займись процессом.

— Каким?

— Ты отлично знаешь каким, Зуттер.

Когда весной 1992 года шла последняя неделя процесса, Зуттер дни и ночи трудился над своим отчетом. Однажды в три часа ночи в его рабочий кабинет вошла Руфь с подносом в руках. Он стучал по клавишам своего компьютера и даже не обернулся.