Мы спускались сверху, в поликлинику.

— А, ангелы спустились. Ну как вам там порхается?

В поликлинике все были старше. Относились к нам несколько покровительственно и чуть-чуть пренебрежительно. Но больных-то оперировать посылали к нам — наверх.

А иногда я спускался туда крупным специалистом. Меня отец когда-то научил снимать кольца с отечных пальцев. Ниточкой. Очень эффектно. Я любил эффекты. Да и сейчас люблю. И вдруг вызывают старшенькие на помощь. Ура! Поголубел от счастья. Иду и гордо снимаю кольцо: ухожу, не дожидаясь «спасибо». А сегодня меня опять вызвали.

— Ты звал меня, Аладин?

— Пойди за ширму. Там закрытая дверь в пещеру. Пароль: «Сезам, откройся». За дверью красавица. Мы хотим на операцию отправить. Пойди посмотри. Очень уж необычная деформация. Тебе интересно будет.

За ширмой сидит молодая женщина. И впрямь красавица. Темно-рыжая. Глаза синие, как блюдца. Губы!.. Сидит улыбается. Зубы... В общем, обалдел я и говорю:

— Что болит у вас?

— Ноги, — показывает на туфли.

Туфли покорежены деформацией пальцев, наверное косточки.

— Ходить больно?

— Очень. Никакие туфли себе не подберу. А сейчас в магазинах появились красивые. А модны сейчас узкие на шпильках, а я совсем не могу такие.

— Вы раньше к врачам обращались?

— Нет.

— Давно у вас?

— Лет с пятнадцати началось, и все хуже и хуже.

— Давайте посмотрим. — И я приглашаю посмотреть. Она-то видела. Надо сказать: «Снимите туфли». Но у нас такая формула принята, и никуда не денешься. Я привык. Когда успел только — неясно.

Первые три пальца обеих ног скручены. Надо оперировать. Жалко — такая красивая, а так ноги изуродованы. Сделаем операцию, поправим ноги. Будет красиво. Такую деформацию я никогда не видал. Бедная девушка.

— Надо оперировать.

— Вижу.

Я вышел из пещеры.

— Тунгусский метеорит, Аладин! Где вы такой надыбали? Казанцев наверняка бы дал свою теорию происхождения. Может быть, даже предположил, что это остатки некогда прилетавшей цивилизации с четвертого спутника Юпитера. Спасибо за такую невидаль. — Дальше пошел пустой звон, характерный для первых лет работы: — Что у вас сегодня очередь в кабинет до поворота на соседнюю улицу? И одни мужики. Вы их оделяете чем-то весьма полезным? Может, и нам занять место в ряду страждущих? Эта толпа мне напоминает американских безработных. А вы — раздающих райскую похлебку. Из Армии Спасения.

— Ладно зубоскалить. Там в отделении у вас есть время на это. А здесь конвейер. И без вас не управляемся. Сегодня же понедельник. Сам знаешь. В общем, мотай отсюда, старче. Придешь вызовы свои возьмешь. Поглядим, насколько тебя потянет вспоминать Тунгусский метеорит.

— Нам не привыкать. Мы даже темки Казанцеву подкинем. Например, «Пятна на Солнце — это попытки древней марсианской цивилизации построить на Солнце генератор с локальным направлением энергии в сторону величайшей и наикраснейшей из звезд!» Или что-нибудь помудреней. Сейчас тебе некогда. Своей спешкой ты сковываешь мою фантазию. Салют!

Я пошел по кабинетам. Как сказал бы Козьма Прутков, будь он тут: «Раз начавши звонить, остановиться трудно».

— Привет ушам, носам и горлам! По полученным сведениям из секретариата главврача, ваша смена посылается на усовершенствование в Лапутию. Однако Свифт возражает. Судя по лапутским критериям, там усилилось вольнодумство. Заместитель главного по хозяйству пошел проверять критерии лапутян.

— Мы слышим, по поликлинике идет странный звон. Теперь понятно. Шел бы на свой космодром. Не до тебя. Понедельник.

— До чего же вы надоели со своим понедельником! Полечите гайморит. Вчера уже на пятом витке нос заложило.

— Мы тебе подкинули вызов. Больной лежит дома с ангиной. Живот заболел. На аппендицит похоже. Если и есть, то не пожарный, но сегодня обязательно сходи.

— Подайте заявление на гербовой бумаге. Оплатите гербовый сбор. И ваш аппендицит, даже если его и нет, я отошлю на «Скорой помощи» в ближайшую валетудинарию. Только не в нашу. А там, где благородные патриции в состоянии разобраться в мудреных больных. И отличить ангину от аппендицита. Пишите письма. Vale[1].

Наконец я в своем отделении. Зав мой пугает больного:

— Прежде всего, снимите штаны. Это будет гарантировать от ваших хождений по больнице. Вам лежать надо не двигаясь. Если будет хоть немного хуже — тут же дайте знать. Может быть, придется оперировать сразу.

Я-то знаю, что тут все не так страшно. Это все значительно преувеличено. Но больной доволен. Он преисполнен сознанием значительности собственной болезни. Зав мудр, как змий. Теперь у него контакт с больным полный. Больной безгранично поверил ему. А это важно. Пусть он немного пошаманил — игра стоит свеч. А я стесняюсь. Это по молодости, наверное. Больной верит. Доверяет только ему. И уже заранее считает его спасителем. Так и надо.

— Привезли ущемленную грыжу. Кто пойдет оперировать?

— Если ваше степенство не возражает... Дозвольте руку приложить рабу вашему.

— Не торопишься? Тогда иди работай.

— Как скажешь, Аурелио.

Сегодня, уже мне ясно, весь день пройдет в звоне.

А вечером вызовов до... и более того.

Но все это нипочем. День за днем — чаще весело, чем тяжко. И каждый день так. Работа и звон. Надо создавать себе дополнительные удовольствия всюду. Впрочем, для нас и операции удовольствие.

— Доктор, новая больная поступила.

Даешь больного! Иду смотреть.

Сидит женщина. Смотрит на меня синими глазами-фарами из-под рыжей челки. Красивая. Люблю красивых женщин. А кто их не любит? Даже женщины любят, если им не чужды эстетические радости. А какая улыбка прекрасная у этой... Смотреть радостно.

— Что болит у вас?

— Ноги, — показывает на туфли. Туфли искривлены деформацией пальцев, наверное косточки.

— Больно ходить?

— Очень. Никакие туфли себе не подберу. А сейчас в магазине появились красивые. А сейчас узкие носят на шпильках. А я совсем не могу такие.

— Вы раньше к врачам обращались?

— Никогда.

— А давно у вас?

— Лет с пятнадцати началось, и все хуже и хуже.

— Ну, давайте посмотрим. Снимите туфли и чулки.

(Ба! Знакомые все лица!) Ведь я вас видел в поликлинике!

У меня все-таки хорошая зрительная память. Один раз я видел эту больную, а сразу узнал.

А ноги мы ей сделали красивые. Ушла от нас, как куколка.

1964 г.

— Куда же резать его еще! Ведь ничего не осталось в нем! Пришел к вам в больницу, как граф. На ногах! А теперь?! Говорила ему — не надо давать им резать. Нет, захотелось язву вырезать! Чего же вы еще будете ему резать? Надо было сразу хорошо сделать. Один раз делали. Второй раз делали. Сейчас опять. Сразу надо хорошо делать!

Волосы торчат из прически. Глаза горят. Не горестно — недобро горят. А собственно, чего им добро-то гореть? Доброе осталось лишь в желаниях наших. А ей-то сейчас достается одно горькое. Не имел я права даже в мыслях обижаться. Но все же отметил — больше в ней злобности какой-то, чем горести. Порой горе у людей выливается в злобу. Особенно у слабых людей. Чистое горе — удел сильных.

(Впрочем... да ведь и я хорош. Обижаюсь. А что ж я? Сильный, что ли?)

Гусев действительно пришел в больницу на своих ногах. Двадцать лет язвы. Двадцать лет терпел временами сильные боли. Как выпьет — так болит. Двадцать лет терпел. Молодой еще. Ему пятьдесят три года. Жить бы ему и жить. Может, и правда, я зря уговорил его на операцию?

В операционной все привычно, спокойно. Все на местах. Игорь, Таня начинают наркоз.

Вскрыли живот. Какое количество спаек! Двадцать лет болей! Каждое воспаление — новая спайка.