Арбатом дед считал не только саму улицу, он распространял свои экспансионистские аппетиты аж до Пречистенки (Кропоткинской для него не существовало) и едва ли не до Остоженки в одну сторону и до Поварской («Не знаю никакой Воровского!») — в другую. Дед вообще пользовался какими-то доисторическими, по мнению Игоря, названиями: Денежный переулок, Большой Левшинский, Мертвый…

И все же он с удовольствием гулял по своему «сделавшему подтяжку» Арбату. В конце концов, хоть и перекрашенные, но дома в большинстве своем сохранились. Не все, конечно, так что поделаешь?..

— Это как на войне, внук, одних побили, другие вроде меня уцелели, но постарели. А взамен побитых молодые выросли вроде тебя… Ишь богатырь растет! И с домами так. Здесь знаешь какой особнячок стоял, загляденье! А теперь вон громадину возвели для начальства, небось по пять комнат на нос. Хоромы! — Такие вот проводил дед сравнения и заканчивал мрачновато: — Только что толку, ну ты маршал, лауреат Нобелевский, а на что тебе хоромы? Все там будем…

Дед тыкал пальцем в землю и грустно поглядывал на небольшие мемориальные доски в память Баграмяна, Шолохова, украшавшие стену одного из многоэтажных домов, кое-где возникших в приарбатском заповеднике.

— А вот тут мы Тольке Вихерту здорово надавали, — дед воинственно улыбался, вспоминая «битвы, где вместе рубились они», — теперь врач известный, член-кор. А тут Люська ютилась, мы у нее с Андреем Гончаровым виделись — она спец по древним языкам, а он — народный, режиссер номер один. В этом доме вахтанговцы жили, мы, помню, к ним ходили, теннисный корт у них был, смотрели там на Щукина, на Симонова, ну об этих слышал, а вот про Глазунова знаешь? Не знаешь. Я тебе расскажу…

И следовали бесконечные рассказы о людях давно или недавно ушедших, великих актерах, общественных деятелях… Великих и не очень, о тех, кого дед знал, с кем дружил, кто был дорог его сердцу и памяти, с кем вместе воевал.

А теперь ушел и дед.

Но свою любовь к Арбату, его истории, его обитателям поселил в сердце Игоря навсегда.

Отец — другое дело. Геолог, он почти не бывал дома и, когда погиб где-то далеко в горах, исчез из жизни сына почти незаметно. Дед пережил зятя. Сестры, тетки, брат, еще какие-то родственники давно разъехались. Теперь из всей большой семьи остались мать да Игорь.

Мать, усталая и часто болевшая, вернее прибаливавшая, жила тихо, покойно, неторопливо, хлопоча по хозяйству, и принципиально не вмешивалась в Игореву жизнь. Когда он уходил и приходил, где бывал, что делал, ее не касалось. Быть может, она и хотела знать, но считала, что не должна задавать сыну вопросы — захочет, сам расскажет. А у него все времени не было… Но каждое утро, как бы рано он ни вставал, и каждый вечер, как бы поздно ни возвращался, он находил в их стерильно чистой кухне еду на столе, горячий чайник на плите.

Теплой, сытной, уютной жизнью жил Игорь дома. Но жизнь-то его в основном протекала вне дома. А там уюта и спокойствия было поменьше. Там никто его с завтраком на столе не ждал. Да и вмешиваться в его дела охотников хватало.

Ну что ж, на то и жизнь.

Игорь неторопливо шел по Арбату. Темные тучи низко нависли над городом, порой торопились куда-то, порой застывали неподвижно. Под ногами скользило. В домах зажглись огоньки. Но прохожих прибавилось.

Художники с покрасневшими носами тоскливо, но мужественно притоптывали возле своих шедевров — больших, не всегда понятных картин, крохотных, в основательных рамках пейзажей — зимний лес, закат, скошенный луг, березовая роща. Или старый московский переулок, набережная, ветхие окраинные домики. Были тут и карикатуры, и шаржи, и портреты. Чего тут только не было! И кого…

Нахохлившиеся спешащие арбатские аборигены возвращались домой. Постоянные туристы — зарубежные, иногородние и местные московские — обычная арбатская толпа. Ленивые фланеры, переходящие от одного художника к другому, задерживающиеся у одинокого гитариста или шумного трио, глазеющие на древние машины, кареты, огромных кукол, возле которых фотографировались малыши. У ароматных полевых шашлычных томились очереди, у входов в «Русские пельмени», «Арбу», «Мзиури», «Метелицу» — тоже.

На «плешке» возле магазина военной книги тусовались люберы. «Тоже мне люберы, — презрительно косился в их сторону Игорь, — а-ля люберы — вот они кто! Подделка. Приезжают из Новогиреева, Текстильщиков, да и «ждани» хватает. Попозже подгребут от Парка культуры… Смотреть противно! Напялили штаны не штаны — бананы бабские, а уж рубашки в тюремную клетку, конечно, застегнуты на все пуговицы, как же!» Некоторых Игорь знал — вон Лом, здоровый амбал, а вон Жук, не жук, а таракан вонючий…

Хипарей Игорь презирал еще больше. Что девки, что парни одинаковые — дурацкие прически, как у индюков, какие-то побрякушки навешаны, серьга в ухе… Те торчат на «решетке» около «Арбы». Иногда сидят с гитарами. Тренькают. Играть-то не умеют. Смотрят нахально да и выкинуть что-нибудь могут.

Не с ним, конечно, к такому не пристанешь. Он хоть и не любер, но выглядит как. И притом не а-ля, а как настоящий. Изредка приходят компании афганцев в маскировочных куртках, в каскетках, десантные тельняшки видны из распахнутого ворота. К этим тоже не пристают, не дай бог, себе дороже. Неуверенно проходят девчонки парами. Намалеванные, в черных чулках, расписанных, как географические карты. Стреляют глазами… Дешевки. Настоящие поблядухи сюда не ходят, на ком здесь заработать?

Своих, арбатских, подлинных, не то что вся эта пенка, еще не видно. Они соберутся попозже у «Арбатского бистро», дом 49, у «стояка».

Игорь идет дальше, сворачивает в Калошин переулок, доходит до Сивцева Вражка, идет налево. Там, в полуподвале, в большой неухоженной комнате, которую дэз предоставляет «Ракете» для ее заседаний, и собираются «звездные рыцари».

Он скользит, спускаясь по обшарпанной лестнице, чуть не стукается головой о низкую притолоку, спотыкается о какую-то шелуху.

Что-то сегодня он очень рассеянный.

Ну не из-за этого же! Да нет, именно из-за этого. Когда уже подходил сюда, ему внезапно, непонятно почему, вспомнилось, как на Смоленской, случайно взглянув на проезжавшую заграничную машину, он увидел мелькнувшее на мгновение женское лицо. Почему оно так привлекло его внимание, кого напомнило? И только вот сейчас он вдруг сообразил: очень похожее лицо было у той девчушки, Наташи, которую он выручил в электричке, точно! Просто жутко похожа. Игорь понимал, что это случайное сходство, что та девушка никак не могла разъезжать в роскошной иномарке с каким-то иностранцем. И все же промелькнувшее лицо напомнило ему ту девушку. Ну напомнило и напомнило, черт с ним! Но вот то, что это отразилось на его настроении, вызвало какое-то непонятное тоскливое чувство, какую-то досаду, — было необычным. Ведь до чего ж эта девка занозила его!

Игорь усмехнулся про себя и вошел в огромную комнату, набитую народом. Под потолком висели мощные лампочки без абажуров. Сидели кто на стульях, кто на досках, положенных на две табуретки, а кто и на столах. Столов, кажется, было больше, чем стульев, а еще вешалки, грифельные доски, этажерка. На стенах наклеены «фрески», посвященные темам научной фантастики — дивные миры, пейзажи неоткрытых планет, космические корабли…

Народ — все больше молодежь — одет скромно и небрежно, ну кого здесь интересует одежда, когда речь идет о внеземных цивилизациях и таинственных мирах.

Болтают, шелестят листами газет, книг.

— Давайте начинать, — тихим голосом говорит председатель, очкарик с круглой бородкой.

Когда в комнате стало потише, он продолжил:

— У нас сегодня на повестке дня обсуждение списка на переиздание произведений научной фантастики, которые мы рекомендуем переиздать…

— Кому рекомендуем? — бас из последнего ряда.

— Госкомпечати, издательствам, — отвечает председатель.

— Госкомпечати на нас наплевать, — тот же бас.

— Издательствам тоже, — тенор из первого ряда.

— Тихо, — председатель начинает раздражаться. — Они сами просили. Идет социологический опрос. В выходящей «Библиотеке научной фантастики» много пробелов. Намечается еще одна «Библиотека», и тут мы можем сказать свое слово.