В нелучшем положении находился и третий.

Игорь подбежал к Люське и начал оттаскивать ее.

— Пусти! — хрипела она. — Да пусти же!

Ему пришлось напрячь все силы, чтобы оттащить ее.

Драка кончилась (какая драка? — зверское избиение). Луков и остальные, деловито подобрав лежащих без сознания рэкетиров, оттащили их за сотню метров в какой-то двор и бросили возле контейнеров с мусором.

— Не замерзнут? — спросил кто-то.

— Не успеют, — ответил Луков. Он зашел в автомат и, набрав 02, сообщил, что во дворе такого-то дома валяются трое пьяных, могут воспаление легких подхватить.

Бросив трубку, приказал:

— Все по домам. В случае чего, никто сегодня никуда не выходил, все сидели, смотрели телевизор. В газетке посмотрите программу. Пошли быстро.

Не попрощавшись, они растаяли в ночи, побежали домой глухими путями арбатских переулков…

Заснул в ту ночь Игорь мгновенно, словно провалился, но спал беспокойно. Ворочался, стонал. Никогда с ним этого не бывало, и охваченная тревогой мать несколько раз заглядывала в комнату: уж не заболел ли Игорек? не простудился ли? вечно ворот распахнут…

На следующее утро Игорь встал, как всегда, сделал зарядку, помылся, побрился, плотно позавтракал и помчался в комбинат. Он был весел и бодр, как всегда.

Для мамы.

Но не для себя. Сам он пребывал в состоянии раздвоенности. С одной стороны, он испытывал чувство удовлетворения — подонки, шантажисты, вымогатели наказаны. Пусть попробуют сунуться! Еще не так получат! Это ж надо, на «Гармонию» замахнулись?! Где едва ли не каждый второй — мастер спорта! Получили, что хотели!

Игорь вовсю накручивал себя. А сквозь удовлетворенное чувство мести, сквозь радость победы все сильнее возникал стыд. Он вспоминал дикий вой своего противника, хруст рвущихся сухожилий, зверское выражение на совсем девчоночьем Люськином лице и три неподвижных, скрюченных тела возле вонявших мусорных контейнеров…

Тех трое, их семеро. Напали из темного подъезда, избили, может быть, изувечили на всю жизнь. Все его спортивное кредо («честный поединок», «равный с равным»), все воспитанное в нем дедом, родителями, «десантом» — все восстало против той вчерашней расправы. «Расправы»? А как же еще назвать? Игорь уговаривал себя, что, не избей они рэкетиров, те еще не то сотворили бы с Мишей Крючкиным и другими, что собакам — собачья… Ничего не помогало. Привыкший говорить себе правду, он вынужден был признаться — поступил как последняя свинья. И это еще очень деликатно сказано.

Он стал размышлять. Сколько все-таки в человеке звериного? Каким он может быть жестоким и страшным! Конечно, видел он драки, разные сцены в кино. Но это другое, а когда сам превращаешься в такого… И еще эта Люська! Девчонка курносая, а сколько в ней злобы! Он вспоминал ее искаженное яростью лицо, ее обутую в красный сапожок ногу, бившую и бившую в залитое кровью лицо лежавшего на земле парня. Вот такое таится в человеке. Разбуди — и черт-те что будет. Не остановишь.

Ни к селу ни к городу Игорь вспомнил, что наравне с порнографией у нас запрещена пропаганда насилия — это ему шеф говорил, — через таможню научную фантастику вези, пожалуйста, только чтоб не было порнографии и насилия. А где теперь такие найдешь, они всюду это дело суют. Однако шефу удавалось приобретать вполне «нормальные» романы.

Тут Игорь переключился на иные мысли. Шеф что-то давно никуда не ездил, надо будет попросить у Наташки, пусть попробует достать — она ведь обещала — книги и кассеты. Сегодня же надо попросить.

И мысли Игоря потекли по совсем уже светлому пути — сегодня предстояла встреча с Наташкой. Куда пойти? А может, никуда на ходить, остаться у нее? Посмотреть какой-нибудь хороший боевик по ее видику. Она говорила, что есть.

Игорь гнал прочь неприятные мысли и старался удержать радужные. А кто ж поступает иначе? Ведь так куда легче жить в этом не всегда веселом, даже когда очень молод, мире…

Тутси, как всегда, встретила его восторженно, словно он вернулся из космической экспедиции к другим мирам. Однажды он так ей и сказал:

— Ох, Наташка, ты меня прямо как звездного рыцаря принимаешь, будто ты на Земле, а я с Марса прилетел.

— Так и есть, — опрометчиво согласилась она, — мы в разных мирах живем. Я тебя так и встречаю.

— Что значит в разных мирах? — не понял Игорь.

Тутси спохватилась.

— Я имею в виду, — выкручивалась она, — что я всего лишь, как ты сказал, землянка, а ты со своими любителями фантастики — звездный рыцарь.

— Ладно, землянка, иди ко мне, я соскучился.

Тутси прижалась к нему, но случай этот запомнила — надо следить, что говоришь, а то ляпнешь чего-нибудь, и вся и без того висящая на ниточке конспирация полетит к черту.

Для сегодняшнего свидания Тутси приготовила американский фильм, бурно расхваленный Риткой.

— Ну финиш! — восторгалась она. — Один утюг добыл. Голых нет, но убивать убивают…

Фильм так и назывался — «Жажда убивать». Действие происходит в Америке. У вполне порядочного гражданина хулиганы насилуют дочь, которая в конце концов сходит с ума, и убивают жену. И тогда порядочный гражданин, вооружившись пистолетом, начинает вечерами бродить по городу и убивать хулиганов, наркоманов, воров, порой провоцируя их на нападение. Кончается фильм тем, что установившая его личность полиция (очень, между прочим, довольная его самодеятельностью в борьбе с преступностью) просит его переехать в другой город. Судя по финальной сцене, порядочный гражданин намерен и там продолжать свою очистительную миссию. И хотя идея фильма была, мягко выражаясь, сомнительной, но сделан он был настолько блестяще и актеры играли так убедительно, что зритель на протяжении всей картины кипел негодованием и испытывал бурную радость каждый раз, когда один из этих подонков, мерзавцев, насильников и прочее получал заслуженное наказание.

Никто не задумывался, насколько это согласовывается с законом, не может ли произойти ошибки, соответствует ли наказание вине. Никто не замечал, что уничтожаемые преступники сплошь негры и подростки. Зритель испытывал вместе с героем жажду убивать. После такого фильма хочется выйти на улицу и прикончить всех хулиганов или тех, кого ты таковыми посчитаешь. Сам следователь, сам судья, сам палач.

Такой вот фильм.

Сначала Игорь не мог оторваться от экрана. Но постепенно его охватывало неосознанное чувство неловкости. Он не сразу понял, что протянулась ниточка между расправами, творимыми героем на экране, и тем, что он сам недавно проделал с теми рэкетирами.

В конце концов, кто они такие? Как вели себя с Мишей Крючкиным, из рассказа которого только и известно было об этом? Хоть кто-нибудь попытался урезонить их, предупредить? Может, они только передаточная инстанция, а за ними — главарь, «ударная сила»? А эти вот трое и не собирались драться? Никто ни о чем не спросил, просто взяли и изувечили! По какому праву? Но в этот момент на экране происходил очередной эпизод, и Игорь решительно становился на сторону героя — так их и надо, мерзавцев! Еще разбираться с подобными! И рэкетиры такие же.

Непрерывно путаясь в своих чувствах, он досмотрел фильм. Но один непреложный вывод сделал — такими фильмами можно вызвать у человека любые эмоции, жгучую ненависть к чему-то, подтолкнуть на весьма решительные действия, а уж оправданны они или неоправданны — это другой вопрос. Впрочем, к нему это отношения не имело. О «растлевающем влиянии буржуазного киноискусства» он начитался и наслушался предостаточно. Надо жить своим умом, и, если появятся на его пути подонки вроде тех рэкетиров, он сам должен сообразить, как поступать… Хотя, в общем-то, тогда не лучшим образом получилось… А с другой стороны…

Игорь окончательно запутался и поэтому был рад, когда его подруга вставила новую кассету.

Как нарочно, это был фильм, посвященный соперничеству двух подростковых банд в пригородах Токио. С первых же кадров начались зверские драки, избиения, побоища. И когда в очередной раз на экране крупным планом возникло превратившееся в кровавую маску лицо, по которому не спеша, со смаком ударяли тяжелые кованые башмаки, Игорь внезапно встал и сказал: