Но тут она вспомнила, сколько презрения слышалось в голосе Игоря, когда заговорили о проститутках, и волна жгучего отчаяния захлестнула ее. Она задыхалась, ее душили слезы… Если б могла, она сейчас сама застрелилась бы.

Но в конце концов снотворное начало действовать, ее внутренние монологи становились все путаней и бессвязней. Постепенно она погрузилась в тяжелый, беспокойный сон…

Уж если Игорь не заглянул в конверт, который передал ему Олег, то тем более Тутси не стала этого делать. Да и настроение было паршивым. После искусственного «снотворного сна» она ощущала вялость, «ватность» в голове (как выразилась Иринка). Ей было ни до чего. Игорь, как все очень здоровые люди, не понимавший, что значит болеть, но искренне сочувствующий этим странным людям, которые болеют, старался опекать Наташу, наливая чай из термоса чуть не литрами, пичкал ее огромными бутербродами, отчего ее едва не стошнило. Когда вернулись в Москву и подвезли ее к подъезду, Игорь вспомнил о письме и виновато спросил (морочит ей, бедняге, голову со своими просьбами):

— Так возьмешь для ксерокса или как?

— Давай, — сказала Наташа и спрятала конверт в сумку.

Вечером она была в форме. Собственно, она все время была в форме, но когда пять человек талдычат, что у тебя болит голова, то никуда не денешься — голова начинает болеть.

Прошло и плохое настроение.

Проститутка? Ну и что? Горите вы все синим пламенем! Да пообещай тому же Таньку или Иринке ее сапожки (недаром при виде сапожек они аж глаза закатывали от восхищения, и от зависти небось тоже), они упадут тут же, лапки в стороны — бери. Недотроги! А потом, кто они такие, чтоб судить? Машинистки, шоферня! Было время, ей многие ее знакомые да партнеры говорили: инженер — престижная профессия, ну не инженеры — те всегда на паперти стояли — офицер. Вот офицер! А сейчас их так долбят, военных, что они скоро будут погоны прятать, когда на улицу выходят. Бармены там, продавщицы в «Березках» — вот престиж, солидж, первый класс. Ну еще ломщики иногда, крупная фарца. А теперь? Теперь путанка, валютная девочка, а попросту — шлюха высшего класса, вот у кого престиж. Кто с ними сравнится? Разве что рэкетиры, их бугры. Но те не высовываются, их мало кто знает.

Стрелять, пороть? Как бы вас самих не постреляли, ишь какие честные да моральные!

Тутси еще некоторое время заводила себя, пока ей не стало ясно, что именно она и ее коллеги самые уважаемые люди. Может быть, вот еще госпожа Тэтчер.

Успокоенная и гордая, она вышла вечером на работу. Пробила за две ходки каких-то сильно поддавших чухонцев, которые и исполнить-то ее толком не смогли, зато отвалили мешок «третьих».

Заарканив знакомого спиртовоза, вернулась под утро домой, усталая, испачканная физически и морально, отлежалась в ванне, напустив туда чуть не ведро шампуня, выключила телефон и, нырнув в постель, мгновенно уснула (потому что Тутси, между прочим, тоже обладала отменным здоровьем, иначе кто ж в ее престижной профессии долго протянет?).

Настроение ее стало совсем лучезарным, когда на следующий день, вызванный условным звонком, приемщик забрал «третьи» и взамен отстегнул ей косую. Неплохо за ночь! Интересно, сколько эта Танек на своем агрегате настукивает? Небось косую за год. А ведь могла бы за ночь, корова! (Впрочем, нет, косую это она, Тутси, а Танек, скажем, половину, но тоже неплохо). А они стрелять! Шалавы, раскладушки! Да и того не стоят — просто дуры!

День предстоял насыщенный — парикмахерская, маникюр, аэробика. В восемь предстояла встреча с Гором и поход в валютный кабак. Игорь был опять занят, она скучала по нему. Но что ж поделаешь? После кабака завалятся с Гором к ней и проведут спокойную ночь. Он будет что-нибудь рассказывать, читать свои монологи, а она делать вид, что внимательно слушает, и думать об Игоре. Хотя Гора она с удовольствием слушает. Да! Не забыть бы ему отдать конверт, куда она его засунула?

Тутси разыскала уже помявшийся конверт, выложила его на стол.

Гор прибыл точно в восемь. По нему вообще можно было проверять часы.

— Мадам Тутси, вы, как всегда, прелестно-прекрасны (он совсем обнаглел, изобретая теперь каламбуры, неологизмы, пословицы на русском языке). От вас все без ума, кроме сумасшедших! — он весело смеялся, довольный таким словесным фейерверком, бесспорно свидетельствующим о его блестящем знании языка страны пребывания.

— Поехали!

Они загрузились в его роскошный «Мерседес», каждый раз вызывавший у Тутси восхищение и гордость, что вот она в нем едет, и после недолгого пути подъехали к двухэтажному угловому особняку на Садовом кольце в трех сотнях метров от… Тутсиного дома на улице Веснина.

Вечер оказался скучным. Ее не развеселил даже приятель Гора, какой-то Жорж. Странный приятель, непохожий на обычных закордонных коллег Гора, — лохматый, неопрятный и к тому же явно поддавший. С ним были две шалавы, сорт второй. Он тут же бросил их, пересел к Гору и Тутси за столик и оживленно заговорил по-русски, вполне прилично:

— Август! Дорогой друг! Куда ты пропал? Я…

— Не ври, это ты пропал, наверное, пьянствуешь, как всегда, — грубо оборвал его Гор. Тутси удивленно посмотрела на своего друга, — обычно он был неизменно вежлив со всеми.

— Да? — не обиделся Жорж. — Наверное, наверное. Я сделал задание. Интервью. По музыке! Будешь доволен. Но хочу тебя сводить на Арбат, на одну дискотеку. Ты должен посмотреть атмосферу.

«Господи, — подумала Тутси, — неужели нельзя найти другого места, кроме Арбата!»

— Хорошо, — деловито сказал Гор, — когда?

— Завтра.

— Хорошо, завтра.

Жорж еще что-то болтал, пока Гор довольно резко не заметил, что им с Тутси надо поговорить о серьезных вещах, а его, Жоржа, наверное, заждались те милые дамы за тем столиком.

Жорж тут же слинял.

Когда вернулись к Тутси на рабочую хату и она отработала первый любовный раунд, как всегда, включили тихую музыку и стали болтать.

Он был очень добросовестный журналист. Он не только изучал язык страны, где работал, нравы, порядки, людей, он старался понять культуру, музыку, театр. Вот и сейчас в комнате звучали советские песни, Гор знал, что их так называют:

В начале их знакомства Тутси попыталась поставить кассету с каким-то бешеным роком, но Гор сразу остановил ее:

— Не надо, мадам Тутси, этого… дерьма, да? Я у себя слышу много. Поставьте мне русскую музыку, советское пение.

У Тутси «советского пения» не оказалось, пришлось докупить и терпеть все эти стародавние музыкальные шедевры, которые она в душе презирала.

— Нет. Ты не думай, — объяснил ей Гор, — я не против рока, джаза и так далее. Я вообще не против никакой, так можно сказать: «Не против никакой музыки»? Но мне нужна музыка, которая выражает душу народа (он торжествующе посмотрел на нее — как же красиво сказано!). А все эти роки — ну разве они русские? Когда был в Африке слушал там-там, в арабских странах — нытные, нет, занытные, нет, заунывные песни, в Аргентине — танго, в Бразилии — самбы. У вас надо русские песни, в советское время — советские. А мне по вашему телевидению рок да рок. Мне не восемнадцать лет, пусть они слушают и прыгают.

Вспомнив, что ему не восемнадцать, Гор, отвернувшись, проглотил заветную пилюлю и вскоре под звуки песни: «Здесь моя работа, здесь мои друзья» — одарил Тутси вторым любовным раундом.

Потом он долго разглагольствовал о задании, полученном из редакции: написать про самодеятельные рок-ансамбли, о том, как подвернулся Жорж и как Гор придумал их диалог, и что вот теперь все готово. Не придется «выпирать», да? Нет «переть» на Арбат. Не хочет ли Тутси пойти с ним?

Тутси поспешила сказать, что в такое нефешенебельное место, как Арбат, она не хочет идти, да и ему не советует.