Зина-Зоя облегченно вздохнула. Увы, напрасно, Гор, словно они лишь на минуту прервали начатый разговор, как ни в чем не бывало продолжал свой инструктаж.

— Так вот Зоя…

— Я Зина, — сказала она тихо.

— Неважно. У тебя есть сутенер?

— А что?

— Послушайте, если вы будете мне задавать вопросы, то будете и платить за ответы, — резко сказал Гор. — Предлагаю наоборот: я спрашиваю и плачу, ты отвечаешь и получаешь. О’кей?

— О’кей, — быстро согласилась девица, она уже поняла, с кем имеет дело.

— Так вот, есть у вас сутенер?

— Ну не сутенер — друг, в общем, есть…

— Я хочу знать, — чеканил Гор, — есть ли у твоего сутенера-друга конкурирующие силы, воюют ли они, есть ли драки, убийства, я имею в виду не индивидуальные, а массовые. Ясно? Если нет, то как сделать, чтоб такие массовые столкновения были. Одна банда рэкетиров против другой, одна группа сутенеров против другой. И не один, два, три, а много. Пойми — моей газете нужны сенсации, как, впрочем, и вашим. Заплачу хорошо. Будешь болтать, не получишь ничего. Ясно?

Некоторое время они молчали.

— Вообще-то, наверное, можно, — наконец прервала она молчание (как и Тутси, ее сбивал с толку его постоянный переход с «вы» на «ты»).

— Что можно?

— Ну стравить их.

— Как?

— Скажу Лысому, что пристают ко мне, требуют отстегивать. Чтоб заступился. Сделаю так, чтобы у тех такой же шорох пошел. Авось наедут друг на друга.

— Что ж, действуй, через неделю позвоню. О’кей?

— О’кей. Может, мне позвонить?

— Нет я сам. Сделаешь дело, не обижу, — он усмехнулся, — а пока займемся другими делами, — и, к немалому огорчению Зины-Зои, он снова притянул ее к себе.

…Когда они вышли из спальни, Гор чуть не расхохотался открывшемуся перед ним зрелищу: Жорж, окончательно упившийся, храпел на диване в нелепой позе, а его дама уныло сидела в кресле, рассеянно глядя на экран небольшого японского телевизора.

— Закончили? Что так быстро? — в голосе ее звучал невыразимый сарказм. Зина-Зоя опустила глаза, словно она была виновата в том, что ей достался столь могучий клиент.

Атмосфера сразу изменилась, когда Гор, вынув из бумажника четыре стодолларовые купюры, положил их на стол.

— Спасибо, дамы, за приятно проведенный вечер. Надеюсь на новое свидание, — он учтиво раскланялся. Подхватил под мышки своего с трудом пробудившегося коллегу и потащил его к двери, сопровождаемый дружественными напутствиями Зины и Зои.

На улице Жорж протрезвел еще больше и сумел самостоятельно добрести до машины.

— Ну и свинья же ты, — презрительно заметил Гор, когда машина тронулась, — неужели нельзя не напиваться?

— Да это все она, — оправдывался Жорж, — подливает и подливает, я хотел ее опять… Нельзя, видите ли, вдруг вы выйдете! Как тебе это нравится? Такая стыдливость! Вдруг вы выйдете и увидите ее голый зад. Ах, ах! Вы ж, наверное, думали, что мы здесь стихи читаем, и вдруг! Словом, наливает, наливает, вот я и заснул.

— Молодец.

Гору вдруг надоело все. Этот алкоголик Жорж, эти шлюхи, у которых на уме только деньги, дурацкое задание хозяина с этим роком… И эта его работа, когда надо заниматься черт знает чем, и эта страна, которую (но в этом он признавался лишь самому себе) он не понимал, не любил, которой боялся. К чему все эти бесполезные предприятия, эти комариные укусы?

Да, конечно, он не понимал России глубинно. Наверное. Но он был достаточно опытен, проницателен и умен, чтобы оценивать и сравнивать людей и явления. Он мог оценить происходящие здесь перемены, не только внешние — политические, социальные, экономические. Но и те, что происходили с людьми. Он видел, как ошалели одни от полученной духовной свободы, как недовольны были этим другие. Видел, как свободно, радостно, открыто вырвались людские чаяния, желания, требования. Но видел и ту густую пену, что поднялась на поверхность.

Новое мышление в международном политическом плане, разоружение, борьба за мир, экономические реформы, перестройка, гласность, с одной стороны, невиданный рост проституции, наркомании и всех видов преступности, травля правоохранительных органов, бесконечные нападки на армию, разрушение ее престижа — с другой. Разумная, но то и дело перехлестывающая через край критика всего, что «здесь», непомерное и безудержное захваливание всего, что «там». А уж он-то знал подлинную цену тамошнему раю. Как работать? Надо ведь ругать. А что? Когда они сами делают это почище, чем он когда-либо сумеет. Или насаждать у них, как они выражаются, «чуждые нравы»? Чего их насаждать, когда они сами делают это куда энергичней и быстрей!

Ладно, он человек подневольный, что прикажет редактор, то он и сделает. Но как все это надоело! Вот возьмет и женится на Тутси (они ведь все, а она первая, об этом мечтают), уедет на свою виллу в горах, которую два года назад выгодно купил тайно от своих жен и друзей. И будет жить спокойно, тихо, в свое удовольствие. С красивой, безмерно благодарной ему за то, что женился на ней, супругой. А? Черта с два! Кто ему позволит такую, жизнь? Ни его хозяева, ни коллеги, ни друзья, ни обстановка, ни финансы, ни дела… А прежде всего он сам себе этого не позволит. Не тот характер, привычки, не тот раз навсегда заведенный механизм его существования, от которого он уже никогда не сможет отказаться…

Такая судьба.

«А интересно, — подумал Гор, — какая судьба будет у Тутси, у этой Зины-Зои, у Тутсиного «школьного друга» — у всех этих людей, которые сейчас кусочек его жизни, а через год-два уйдут из нее, словно их и не было. Каждый движется по жизни подобно ракете в космосе, летящей мимо дальних звезд и планет. Приблизятся, сверкнут и отойдут во мрак, а ракета продолжает свой путь в бесконечность. Ракета — да, а вот жизнь, увы, имеет конец. Не вообще, а каждого человека в отдельности. И его, Гора, в том числе».

Он грустно вздохнул.

Потом отвез Жоржа домой и поехал к себе. Ему зверски хотелось спать.

Поздно вечером в чайной «Гармонии» собрался штаб «группы самозащиты». Леонид Николаевич размахивал газетой и оживленно толковал:

— Нет, друзья, вы подумайте! Смотрите в «Советской культуре» письмо юриста Ермолаева из Ленинграда. Смотрите, что он предлагает, — это гениально! Тише, я вам прочту кусочек.

— Ладно, читай, — вздохнул Луков, он уже понял, что, пока Леонид Николаевич не ознакомит всех с гениальным предложением, он не успокоится.

— Вот, слушайте. Да тише вы. «…Статья в законе могла бы выглядеть примерно так: по приговору суда о смертной казни преступник может быть казнен только руками родственников жертвы (без каких бы то ни было ограничений) или же руками ее самой…» Понимаете? — продолжал Леонид Николаевич. — Он предлагает узаконить: ты совершил преступление по отношению ко мне, и я же тебя казню! Мы ведь так и сделали, когда эти подонки избили Люсю, мы же их и наказали. Как бы родственники! Все верно.

— Да как сказать, — с сомнением в голосе заметил Луков, — во-первых, мы ей не родственники. Ну это бог с ним. Потом, насколько я понимаю, твой юрист предлагает делать это по приговору суда…

— Это детали, — отмахнулся Леонид Николаевич, — мы ж договорились, что обойдемся без всей этой бюрократии, мы сами судьи. Если мы сумели сами себе доказать, что человек виновен, значит, он виновен. Важно другое, то, о чем в законе сказано, мы же и приводим приговор в исполнение. Вот!

— Погоди, — вмешался дядя Коля, — я не понял — закон уже есть?

— Пока нет, — замялся Леонид Николаевич, — но вот же юрист предлагает, в газете напечатано. Наверняка учтут. Кстати, мы можем написать в поддержку. Не обязательно подписываться.

— Ладно, — подвел итог дискуссии Луков, — это все когда еще будет! Займемся делом. Этого хмыря из кафе, который свою провизию на сторону сбывает, сегодня договорились брать?

— Сегодня. Вот мерзавец! — подтвердил еще не остывший Леонид Николаевич.