Тот сказать что-то пытался, беспомощно переводя взгляд на барина. Так и не получалось, пока Алексей Николаевич не помог:

— Ну здравствуй, друг Мишель! Ты откуда?

Тот выдохнул, все еще глядя на Петю откровенно голодными глазами.

— Из именья твоего, откуда ж еще… Я утром приехал, думал, спишь. Потом спрашиваю, где, а мне говорят: «Гуляют-с!», да с усмешечкой такой… — он остановил долгий взгляд на Пете. — Я б тоже так погулял, да… И давно ты завел привычку к ранним прогулкам?

Петя молча слушал, чувствуя на себе жаркий взгляд. Не нравилось, что обсуждают его так, словно и нет его здесь. Но как же приятно было, когда смотрят так! Он волосы со лба откинул, поправил ромашку, и Бекетов шумно вздохнул.

Алексей Николаевич пустил лошадь медленным шагом. Бекетов поехал рядом с ним.

— С мая, — улыбнулся барин.

Офицер недоуменно сморгнул. И вдруг хлопнул ладонью по колену и воскликнул:

— Так, а теперь давай объяснись! Ты все лето, что ли, тут… — он возмущенно выдохнул. — А я, значит, обязан выдумывать, почему это Зурову требуется продлить отпуск, и полковнику сказки сочинять!

Алексей Николаевич рассмеялся.

— Я ведь знаю, что на тебя можно положиться в вопросах разговора с командиром.

— Это уж конечно, — махнул рукой Бекетов. И снова начал возмущаться: — А я все думаю, что ж у тебя с любовью этой несчастной, помогаю… А он забыл ее уже давно и гуляет, видите ли…

— Почему ж несчастной? — барин улыбнулся Пете и погладил его по руке.

Никогда тот изумления такого не видел. Бекетов только через минуту медленно произнес:

— Не пойму… Это что — из-за него? — он выразительно взглянул на Петю. — Стреляться и на войну ехать? Из-за дворового? Алешенька, дорогой мой! Тебя, наверное, все-таки контузило под Фридландом…

Алексей Николаевич только улыбался, слушая его тираду. И гладил Петю по колену, бросая на него такие взгляды, что тот краской заливался.

— Ну знаешь… — протянул Бекетов, пораженно наблюдавший за ними. — Дело твое, но неужели бывает такое-то… Ты ж у нас больше по женскому полу всегда был, нет? Это если кадетский корпус наш славный не вспоминать. Хотя я бы такого мальчика ни на одну девицу не променял… — он аж облизнулся.

Петя, вскинувшись, отъехал подальше. По глазам Бекетова видно было, что он прямо сейчас с ним сделать хотел. Приятно, конечно, льстило, но лучше бы с ним в темных углах не оставаться.

— Да не боись ты, — рассмеялся офицер. — Мы с Алешкой из-за тебя чуть не поссорились, больше не трону. Хотя жалко, ой жалко, мы бы славно погуляли с тобой… Тебя как звать-то, прелестнейшее создание? Нет, ну это ж надо — гусара обольстить! Таким редкая графиня может похвастаться…

— Петя, — улыбнулся он.

— Я тебе расскажу еще, как он меня обольщал, — хмыкнул Алексей Николаевич. — Поехали обедать.

Петю он от себя не отпустил. Тот слушал рассказ, прерываемый недоверчивым хмыканьем Бекетова, и глаза прятал от смущения: неужто он правда такой храбрый и непреклонный был? А про нож офицер вообще не поверил. Алексей Николаевич тогда поманил Петю к себе, обнял и показал этот самый нож на поясе, но Бекетов все равно только фыркнул.

— Это что же, и мне досталось бы? — весело спросил он Петю.

— Непременно, — ухмыльнулся он.

Они потом в кабинет пошли, и Петя устроился с книжкой на диване. Интересная была — военная, про маневры, марши, войска разные. Хоть барин и рассказывал, что ничего хорошего в войне нет — только с седла неделями не слезать, спать на земле и одной похлебкой жидкой питаться, — а все равно занятно было.

— Ты где его такого умного взял? — хохотнул Бекетов.

— Сам научил, — гордо ответил барин.

— Будто вам заняться нечем больше было, — закатил глаза офицер.

Они долго еще разговаривали. А Петя все одного вопроса ждал — про службу барина. Книга не читалась, он давно уже на одной странице сидел. Наконец Бекетов спросил:

— Так ты собираешься в полк возвращаться, мон шер?

Петя поднял глаза на Алексея Николаевича. Тот глотнул вина, отстраненно глядя куда-то в стену. У него в горле пересохло — видел, как барин серьезно думал.

— Нет, — он, улыбаясь, обернулся к ошеломленному Пете. — Я в отставку выхожу.

Тот не верил. А сердце уже ликовало и пело: остался, ради него остался! Возможно ли?..

— И знаешь, — барин пересел к Пете и обнял его. — Нам правда есть, чем заняться. Пойдем мы…

Бекетов так и застыл с открытым ртом, забыв про трубку в руке. А Алексей Николаевич взял мальчика за руку и потянул за собой.

Никогда Петя так не отдавался ему — безудержно, восторженно, не в силах даже выдохнуть рвавшегося с губ стона. Прижимался всем телом, не мог расцепить объятий — хотя знал теперь, что барин не уедет и всегда так будет. Всегда…

Ни на какую прогулку они завтра не поехали. Еще бы, если засветло заснуть. И спустились только к обеду, а Бекетов до сих пор не мог сказать ничего.

Он неделю гостил. Вместе ездили на лошадях, проводили вечера, и Петя решил, что не такой уж он был и плохой. Стрелять его учил, а как увидел, что тот на лошади творил — снова изумился. Он сам шальным наездником был, и они вместе как-то погнали лошадей через изрытое оврагами поле. Алексей Николаевич только ругаться мог, что кто-нибудь шею свернет — не себе, так коню уж точно. А первым Петя успел тогда.

Прощаясь, Бекетов протянул барину письмо.

— Чуть не забыл. Из Петербурга тебе.

Письмо это Алексей Николаевич на стол бросил. Хотел читать, да тут Петя на глаза попался — и на несколько дней забыл.

А потом тот вошел в кабинет и увидел, как барин хмурился и мял в руке край письма. Подошел ближе и пригляделся к листу, исписанному по-французски мелким убористым почерком.

— Отец приезжает, — недовольно пояснил Алексей Николаевич.

***

Петя в первые недели волновался приезду старого барина. Да прикинул потом: письмо-то Бекетов раньше привез, чем оно по почте шло бы, так что рано ждать еще. А к осени и вовсе подзабыл. Алексей Николаевич однажды только плечами пожал и бросил презрительно: «Мало ли, какие дела появились в столице у чиновника». Ни по имени, ни «отцом» он Николая Павловича старался не называть. И больше Петя у барина не спрашивал про него.

Так же неторопливо и спокойно потянулись дни. По утрам стало холодать, пошли дожди, и скоро лужи стали ночью затягиваться тонкой ледяной корочкой. На прогулки они ездили теперь днем, да и то не всегда.

В тот день вставать совсем не хотелось. Петя недавно только понял, как это хорошо — допоздна нежиться в мягкой кровати, в теплых объятьях, и чтобы никуда не надо было вскакивать.

Он потянулся, закутался в одеяло и удобнее устроил голову на плече Алексея Николаевича. Тот улыбнулся во сне и крепче прижал его к себе. Долго-долго бы так лежать и слушать, как бьют в окно капли мелкого моросящего дождя. И, чувствуя приятную ломоту во всем теле, вспоминать, как жарко было ночью.

Петя вчера не только барина утомил так, что тот не проснулся еще, но и сам устал. И сейчас хотелось есть: бурная все-таки ночь была.

Он полежал немного, ленясь встать. Думал еще подремать, но перед глазами так и стоял ломоть хлеба со сметаной. Петя помаялся, потом вывернулся из-под руки барина и сел. Тихо оделся и вышел, прикрыв дверь.

Зевая, он спустился вниз, пошел на кухню. В доме уже суетилась прислуга, и Петя только улыбался в ответ на злые взгляды. И пальцем не тронут. Позавидуют молча, что он только встал с мягкой господской кровати, а они от рассвета бегают тут.

В кухне хозяйничала разрумянившаяся баба Авдотья — под пухлыми руками мялось тесто. Петя облизнулся вкусным запахам и присел.

— Утро доброе, — он еще раз зевнул.

— День уж давно, Петенька, — хмыкнула Авдотья. — Голодный, небось? Пирожку с капустой хочешь?

Она бросила тесто, засуетилась. Петя улыбнулся. Значит, попросить чего хотела через него у барина. Так весь двор делал, и вместо взглядов в спину тогда вокруг него бегать начинали — то пирожка вот, то еще что предлагали. Петя соглашался, если не слишком приставали.