— Но об одном не проси, — француз снова пожал его руку. — Ты ведь понимаешь, у меня приказ, а ты пленный… Я очень хотел бы, чтобы ты на свободе оказался, но…

— Я и не прошу, — Петя кивнул; конечно, он знал про приказ. — Да и идти мне все равно некуда.

Он встал, вывернув руку. Антуан тоже поднялся, несмело шагнул к нему.

— Прости, я не хотел тебе напоминать…

— Нет, ничего, — Петя улыбнулся. — Пойдем подальше, здесь услышать могут. Мне нужно очень важное сказать.

Он признаться решил. Страшно было, жутко: вдруг Антуан не поймет? Но теперь стыдно стало скрывать, да и ведь предложил он дружбу, значит, должен простить обман.

Они углубились в лес, пошли прочь от лагеря. Петя косил глазами на француза и удивлялся: у того и тени подозрения не возникло. А вдруг он в чащу его завести хочет и сбежать? Или напасть? Уж с Антуаном он справился бы. А тот только неловко улыбался, спотыкаясь о корни деревьев и глядя по сторонам.

— Пьер? — удивленно спросил француз.

Петя вздохнул и остановился, опершись о ствол березы.

— Не Пьер. Петя.

— Пе-тя, — запнувшись, повторил тот. — Я знаю, это твое имя по-русски…

— Ты не понял, — он покачал головой и вздохнул, решившись. — Я не дворянин.

Антуан непонимающе взглянул на него, и Петя пояснил:

— Я неправду сказал.

— Как это? — спросил Антуан пораженно. — Как — не дворянин? Так, может, ты внебрачный сын, и тебе наследство не отписано? Или, не знаю, есть же у вас свободные люди, не дворяне, но все равно притвориться невозможно…

— Я крепостной.

Антуан, потерявший дар речи, застыл и неверяще покачал головой. Медленно подошел, глядя на него, и остановился рядом.

Петя отвернулся, прикрыв глаза. Вот сейчас скажет, что презирает его за обман. Или вовсе ударит. Но все одно так лучше, стыдно было бы молчать.

— Пьер… Петя, — Антуан осторожно взял его за руку. — Ты… ты удивительный, я восхищен тобой. Такой отважный, честный — да ты лучше многих дворян, которых я знаю! Воистину, как же странно распорядилась судьба, что ты не принадлежишь к их числу, хотя достоин этого. Ты мне много рассказал про крепостных, но я все равно не верю, что они бывают такие, как ты... Я обещаю, что никому не выдам твою тайну, я ведь понимаю, что с тобой сделают за ложь. И… спрашивай, если не знаешь чего-то, я помогу, объясню, чтобы ты себя не раскрыл. Но пойдем же, нас могут хватиться.

Петя пораженно кивнул, последовав за ним. Как же так? Хотя он знал, что за добро платят добром, но вживую раньше не видел такого.  Всегда проще было огрызнуться, соврать, ударить — а у дворян, оказывается, вот оно как. Поистине, заслуженно считались они лучшим сословием! Неужто правда он достоин был бы?..

И, значит, получилось притвориться. Не зря вспоминал, как Алексей Николаевич себя вел, как говорил, что рассказывал ему. Да ходить даже по-другому стал — прямо, спину ровно держа, хоть и голова еще кружилась.

А ведь и не такое бывало. Ему барин военную байку рассказывал: будто бы служит где-то в гусарах девица, ходит в мундире, волосы стрижет, даже в Пруссии воевала, и государь Александр лично ее наградил крестом за храбрость и разрешил полк не оставлять, тайну ее узнав. Петя не верил: да как не отличить ее от мужчины! Хотя ей-то все одно проще, чем ему, она-то дворянка, с детства манеры знает.

Антуан к нему тут же с расспросами полез: откуда по-французски умеет, как наловчился обхождению. Петя объяснил, что он не крестьянин, а дворовый, а те к господам близки и много от них умеют. Пришлось, правда, историю выдумать, что он с детства дружен был с сыном помещика одних с ним лет, вот и научился от него. Рассказывать, кем он на самом деле барину приходился, Петя не собирался.

…— Стой, — он замер, прислушавшись.

Шум от лагеря доносился — топот копыт, крики.. по-русски крики! Да первостатейная, отборнейшая ругань, коей только солдаты владеют!

Он тут же понесся к лагерю. Антуан, спотыкаясь, бежал за ним.

Петя схоронился в кустах у опушки, его потянул туда же. Выглянул — и не вскрикнул едва.

Между костров носились казаки с шашками наголо, рубились с французами… и побеждали, теснили их прочь от костров и палаток! Кубанские казаки были: в черных черкесках с газырями, в папахах, с малиновыми погонами.

Зря, зря французы лагерь вдали от других полков разместили, зря не убоялись ближнего леса! Вот и окружили их, напали и смяли.

Антуан громко вздохнул, и Петя обернулся к нему.

— Беги.

— Что? — не понял француз.

— Беги, говорю! — Петя схватил его за плечи и тряхнул. — В плену у нас оказаться хочешь?

Приходилось перекрикивать свист пуль и звон сабель — близко совсем бой шел. Вот-вот обернутся к лесу, глянут, не схоронился ли там никто.

— Давай же! У вас армия там… — он махнул рукой на юг, в сторону деревьев. — Реку найдешь и по течению вдоль иди, на своих тут же наткнешься. Ну, быстрее!

— Петя… — Антуан вдруг крепко обнял его. — Прощай. Я тебя никогда не забуду.

Вот уж нашел время поговорить! Петя отпихнул его и кивнул в сторону леса.

— Прощай, — ответил он, стиснув ладонь француза.

А потом молча смотрел, как тот скрылся среди деревьев. Неловко бежал, не умел хорониться в лесу — но его не догонят уже.

Он тогда в последний раз видел Антуана. И так и не узнал никогда, вернулся тот во Францию или погиб, не дождавшись конца войны. Но вспоминал его часто, благодаря судьбу за встречу с ним.

Петя встал и открыто вышел на поляну, когда уже затих бой и казаки осматривали разоренный лагерь. К нему тот же подскочили с шашками, нацелили ружья.

— Своего не признали? — зло спросил Петя.

Он руки в стороны развел, чтоб увидели — без оружия стоит, без формы. А то что ж накинулись-то?

Ему тот же с силой радостно врезали по плечу. И Петя понял тогда: все, кончился его плен. Среди своих оказался, среди веселых усатых казаков, а уж их можно будет упросить в армию взять с собой, а там попробовать барина найти…

— Что, он это? — раздался вдруг голос в стороне.

Крепко сбитый казацкий сотник держал за локоть мужика из пленных. И показывал в сторону Пети.

— Он, он… — забормотал мужик.

Сотник подошел к нему и приветливо кивнул. Петя напрягся: откуда знает его?

— Здравия желаю, ваше благородие, — широко улыбнулся казак. — Стенька! Коня приведи! Вот, пожалуйте, проводим вас в армию, — ему в руку сунули повод резвого каурого жеребца.

А вот тут жутко сделалось, сердце в пятки ушло. Думают, что дворянин он! Неужто кто-то из пленных передал? И не его ли освобождать приехали? Далековато же обман зашел, ой, заврался он… Знал ведь, что лучше уж с крестьянами потерпеть! Вот же язык его болтливый, голова шальная!.. А что делать теперь?

Петя ловко взлетел на коня, тут же натянул повод, чтобы тот почуял твердую руку. Сотник одобрительно хмыкнул.

Что делать… Дальше притворяться. Раз уж врать, так до последнего. Хоть и закончиться все может плетьми до полусмерти, коли обман раскроется. Да ведь сам же и виноват. Вот судьба его треклятая, все не как у людей! Мужиков-то пленных по деревням отпустят, а его — в армию. Поставят перед командиром, каким-нибудь большим начальником, и надо будет благодарить за спасение. Да в таких словах, чтобы не раскрыли.

Судьба, судьбишка… Все хуже и хуже, из огня да в полымя.

Петя всю дорогу отмалчивался. Знал, что казаки не поймут, если что невпопад ответит, но все равно боязно было.

Они шумные были, веселые: жаркую рубку вспоминали, песни горланить начали, едва отъехали от лагеря — будто не из боя возвращались, а с хмельной пирушки. Даже если их французы и слышали, то в лесу не стали бы догонять. По еле заметной тропке они ехали, где два всадника не разминутся, и пригибались под ветками деревьев, а кусты колени задевали.

Пете черкеску предложили, но он головой помотал. Лето, солнце печет — зачем? Он же не сынок какого-нибудь графа столичного, которого в шубу кутают, когда надо от кареты до дома дойти. А вот от фляги с водой не отказался и с наслаждением промочил пересохшее горло. Но все одно не помогло: страх так стискивал, что руки дрожали.