На другой день они баньку устроили, Бекетов еще с утра приказал приготовить. Пете забавно было взгляды барина ловить: тот, выспавшийся и отдохнувший, еле сдерживался, чтобы не содрать с него мокрую простынку. Бекетов мешал, которому явно того же хотелось. Петя сделал вид, что в пару не высидел, и ушел, пока офицеры еще и не поссорились из-за него, а то и так коситься друг на друга начали.

А вот в комнате уже он ждать не стал. Прильнул к Алексею Николаевичу, едва дверь закрылась, и лукаво спросил:

— Что ж у нас кровать такая пропадает?

Петя знал, какой он сейчас — чистенький, распаренный, румяный, с распушившимися волосами. Он откинул голову и прищурил озорно блестевшие глаза.

— Сейчас ты сам у меня пропадешь…

Барин сгреб его в охапку и потащил к этой самой кровати, почти что на руках понес. Петя со смехом отбивался и выворачивался, а как Алексей Николаевич толкнул его на простыни и лег рядом — приник к нему и первый стал целовать.

Рубаху он и не завязывал толком, зная, чем все окончится, и потому барин сразу ее стянул. Они быстро избавились от мешавшейся одежды, и Петя откинулся на подушки, расслабленно потягиваясь. Но едва Алексей Николаевич нетерпеливо прижал его к себе — мягко отстранился. Он хотел, чтобы сейчас, после разлуки и ссоры, было долго и нежно. Не торопятся ведь они никуда.

Барин улыбнулся, поняв. И стал целовать его шею, убирая еще влажные кудри, возвращался к губам и, прерываясь, называл его ласково, шептал, какой же он красивый и как давно хотелось… Петя млел и льнул к нему всем телом, обнимал и гладил. Только с правым боком осторожно надо было: там синяки желтели, а чуть выше был только сошедший ожог от близкого выстрела — пуля едва задела и осталась та царапина, с которой он в госпитале лежал.

Алексей Николаевич опустился ниже, стал настойчивее — крепко стиснул, впился в плечо, и Петя закусил губу. Но не сдержался скоро — громко выдохнул и заерзал, приникнув к нему. Не позволил-то сразу из упрямства, на самом деле сил никаких терпеть уже не было. Мыслимо ли — с весны ждать!

Неприятно и неловко было немного, но Петя только глаза прикрыл и отвернулся. Начал-то сам, да и барин не виноват, что он отвык за столько времени… Хотя как посмотреть: мог бы и раньше приласкать, а не выдумывать невесть что и обижать несправедливо.

Петя отбросил ненужные досадные мысли и улыбнулся ему. Хорошо было все-таки, а он нашел, о чем думать, когда лучше и не бывает. Вот уж не поймешь, повезло Алексею Николаевичу с ним или нет, нрав такой злой терпеть трудно. Простил он вроде, а до сих пор ссору помнил.

А потом ни о чем уже не думалось. Петя с тихим стоном упал на подушки и блаженно потянулся. А как отдышался — снова прильнул к Алексею Николаевичу, улыбаясь лукаво и ласково. Не для того ведь он столько ждал, чтобы тут же и остановиться.

Они до самого вечера не вышли из спальни. На ужине появились оба уставшие, улыбающиеся и счастливые. Бекетов молча хмыкнул, окинув их мрачным взглядом, и они оба рассмеялись. А потом и на десерте не усидели: взяли со стола пирожных и снова ушли.

Пете казалось, что на другое утро их Бекетов назло разбудил. Опять на прогулку приглашал, но Алексея Николаевича так и не вытащил. Тот, толком не проснувшись, едва ли не с головой накрылся одеялом и ответил другу такими словами, которые и от солдат нечасто услышишь. А Петя согласился, ему любопытно было посмотреть окрестности.

— Ты что с ним делал? — хмыкнул Бекетов, кивнув в сторону крепко спавшего барина. — Совсем замотал…

Петя ухмыльнулся, потягиваясь и зевая. Полночи он приставал: «Ну Алексей Николаич, а то обижусь и не дамся больше…» Тот его уговаривал уже угомониться, а после такого только и оставалось, что стиснуть в объятьях и ласково зашептать: «Это ты кому не даться собрался, барину своему? Совсем обнаглел, чертенок, а ну иди сюда…» Так до утра и промаялись, Петя успокоился, только когда сам задремал.

 А гулять интересно было. Ехали долго, и Бекетов без умолку рассказывал — про губернию Новгородскую, про здешних дворян, про дядю своего.

— Это сколько ж земли у вас здесь? — изумленно спросил Петя.

— А вон до того дальнего леса, — Бекетов неопределенно махнул рукой и вдруг заулыбался. — Я ведь, Петька, как война окончится, самым завидным женихом буду. Представь — гусар, герой, да притом богатый! Из обеих столиц выбирать смогу, невест предлагать станут на всех балах, как на базаре.

Петя улыбнулся его хвастовству. А ведь правда — налетят и будут дочек своих показывать, а ему присматривать, кто понравится. Вот так, одним все, а другим — именье сгоревшее и деревню разграбленную, которая одна-единственная была.

Он задумался и не сразу заметил, что Бекетов на него смотрел внимательно и тягостно.

— А ведь не хочется никакую невесту, — задумчиво сказал он. — Все равно придется, конечно, куда же без этого… А мне ты нравишься, Петька, да и сам понимаешь.

— Понимаю, — без удивления кивнул Петя.

— Вижу, что понимаешь. Умный ты мальчишка, нигде не пропадешь. Знаешь, а вот барышням, если не получится с ними ничего, принято вместо любви предлагать нежную дружбу, — он взял Петю за руку и шутливо приблизил его пальцы к губам. — Тебе нежностей не обещаю, но дружбой пользуйся. Ты уж придумаешь, как.

Петя благодарно улыбнулся в ответ. Хорошо это было, что они поговорили, теперь и недомолвок не осталось. Обоим ясно было, что, может, и вышло бы что. Если бы Петя не думал сейчас про Алексея Николаевича и не успел уже соскучиться за прогулку.

Тот спал, когда он вернулся. Петя разделся тут же и залез к нему, обнял замерзшими руками и ткнулся в шею ледяным носом — свежий, бодрый с мороза. И тут же нетерпеливо прижался к нему.

— Когда ж ты угомонишься, — сонно пробормотал Алексей Николаевич.

— А вам надоело? — притворно обиделся Петя.

— Вот еще, — барин наклонился над ним, стал покрывать шею и плечи поцелуями. — Посмотришь сейчас, как мне надоело…

Неделя как один день прошла. Здесь и не верилось, что война совсем близко: настолько было тихо и спокойно. Они вставали к позднему обеду. Знали, что в армии, где до свету выступают, долго еще нельзя будет выспаться. И кровати такой там не будет — насытиться друг другом не могли, а когда уставали, то просто лежали рядом.

Петя читал: повадился в библиотеку ходить, да и понял уже, что нужно это было. А то трудно иногда бывало с офицерами разговаривать, неловко себя чувствовал. Вот и занялся — спрашивал, что успеет посмотреть, и таскал в комнату книги. Историю пробовал начать, но не заснул едва со скуки. Да и зачем, если барин гораздо интереснее расскажет, чем написано. А вот географию, карту от Москвы до границы — учил, запоминал города и дороги. Уж это — первое, что пригодится в войну. И потом нелишним будет знать, как куда доехать. Он еще книжку на французском пробовал взять, но захлопнул тут же, ни слова не поняв. Решил не мучиться, говорить-то умел, а это важнее.

Алексей Николаевич обыкновенно дремал, привалившись к его плечу и обняв его. Пете было тепло и приятно с ним — родным, любимым. Хоть и ссорились, но разве бывает оно легко в жизни?.. Нет такого, чтобы сердце заходилось, в глазах от страсти темнело у обоих, да еще и с первого взгляда — об этом только рассказывают с придыханием. Пете семнадцать едва было, а уже понимал.

Им только Бекетов покою не давал. На прогулки таскал, или вот однажды позвал барина во двор и бросил ему саблю — размяться хотел. Они в четверть силы бились, с шутками и разговором. Петя на крыльце сидел и смотрел.

— А все же, Алеш, не пойму я, — Бекетов лениво крутил саблю. — Вот вроде и дерешься недурно, и стреляешь метко, а все тебе не везет. Теряешься в бою, что ли?

— Ну нет, — хмыкнул Алексей Николаевич; он запыхался уже, но говорить старался ровно. — Я вот тебя не пойму: как атака, так вперед мчишься и вовсе не думаешь, что творишь…

— Ага! Ясно теперь. А зачем думать-то в бою? Это генералы в штабе должны, а тебе приказ дали — ты и исполняй. А он думает, видите ли… Может, прав был папенька твой, что лучше было бы тебе над бумагами сидеть? И думать, значит, как подпись вывести покрасивее…