Тут он прав был. Гусарам не след в разведку идти, а ему — как раз, для того и напросился с ними. Он в полинялом армяке был — не видно между деревьев.

Снег глубокий был, по колено ему. Петя умаялся, пока шел в сторону выстрелов. Они ближе становились, а скоро он и ржание лошадей различил, и голоса. Тут уже пришлось ползком, чтобы не приметили.

Он долго не подходил, смотрел, где кто. Мародеров больше было, чем гусар, все из опытных французских солдат. Они полукругом расположились, жгли костры — в осаде, значит, сидели. Прижали гусар к чащобе, где с лошадьми не пройти.

Петя прополз между костров, под низкими еловыми ветками хоронясь. Страшновато было, когда прямо перед ним проходили солдаты, казалось, что обернутся и увидят. Но не зря он зиму у Кондрата жил, охотился, не зря партизанил — не заметили.

И к гусарам он ползком пролез. Они в овраге сидели и отстреливались, их измором брали. Петя чуть в стороне спустился и окликнул их, выпрямился и подошел.

— Петька… — на него взглянули неверяще.

— Выручать вас пришли, отряд за лесом. А Михаил Андреич где?

Гусары вдруг помрачнели. Петя почувствовал, как похолодело все внутри.

Никогда бы в голову не пришло Бекетова среди раненых искать. Петя и представить себе не мог, что его шальная пуля достанет, не верилось в это совсем. А вот сбылось-таки гадание, верно легла карта, будь она неладна. К болезни, к ране — разницы особой нет, в войну тем более: главное, что к нездоровью. И хорошо еще, если не к смерти.

Бекетов лежал, укрытый двумя шинелями. Но все одно руки у него ледяные были — Петя вздрогнул, когда дотронулся. Лицо у офицера было пепельно-бледное, припорошенные снегом волосы казались почти черными.

Он разлепил глаза и посмотрел на Петю — не узнал даже сначала, судя по мутному взгляду. И вдруг улыбнулся посеревшими, до крови искусанными губами.

— Петька…

У Пети ком в горле встал. Он наклонился, а то еле слышно было.

— Поцеловал бы, — у него каждое слово с трудом выходило, тихо и хрипло. — На прощанье…

Как тут откажешь! Пете выкрикнуть хотелось, что никакое это не прощанье, что он сейчас отряд приведет и спасут его… Вместо этого он порывисто прижался к холодным губам Бекетова и замер, чувствуя, как слезы подкатывают.

А потом все-таки заговорил — торопливо, глотая слова и запинаясь:

— Я сейчас, мигом… С отрядом вернемся и выручим, вы дождитесь только. И в лагерь тут же, там вылечат, а то что же выдумали — прощанье! Вы потерпите, я быстро…

Бекетов прикрыл глаза и отвернулся. Пете хотелось еще много сказать, утешить, но жуть брала, что не успеет, если не поторопится. Да и не слышал тот уже, снова в забытье провалившись.

Петя вскочил на ноги, метнулся прочь. Его окликнули, вина глотнуть предложили, а он только отмахнулся.

Тяжко же было осторожничать, пока во второй раз мимо вражеских костров крался. А как те за деревьями скрылись — сорвался и побежал, что было силы. Он спотыкался, едва не падал, дыхание сбил совсем — никогда так бегать не приходилось.

Он к отряду выскочил из кустов, гусары аж перепугались и за сабли схватились. И тут же кинулся к Алексею Николаевичу, сидевшему на бревне.

А как сказал про Бекетова — тот в плечи ему так крепко вцепился, что Петя от боли вскрикнул.

— Что с ним? Что? — глаза у барина шальные были, голос срывался.

— Пустите, — Петя вывернулся и присел рядом. — Ранили его, я же говорю.

Он отломил ветку, стал показывать на снегу:

— Вот, смотрите, тут они, тут французы, можно отсюда вот напасть, по просеке старой на конях пройти и как раз на поляну к ним…

Алексей Николаевич только кивал, глядя куда-то сквозь него. Он и понимал, кажется, с трудом, что ему разъясняли, его трясло всего. Петя злился, но виду не подавал: только ругаться им еще не хватало тут.

Гусары повскакивали на коней, Петя первым поехал. Тихо шли, хотя так и хотелось в галоп сорваться. Но нужно было, чтобы незаметно.

Петя первый бросился к французам с двумя пистолетами, паля из обоих. Те едва успели оружие похватать — а в нем никакой жалости не осталось, стрелял без промаху.

Бой короткий был. Петя до конца и не дотерпел, метнулся к оврагу. Там-то и без него французов добьют, а вот Бекетов — дождался ли?..

Живой он был — Петя дыхание почувствовал, дотронувшись до губ. Но так и не очнулся, даже когда барин упал рядом на колени и судорожно сжал его руку. Они так и сидели вдвоем над ним, пока бой не утих.

— Алексей Николаич! — один из молодых офицеров подошел, — Что с пленными?

Под ружьями полтора десятка французов стояли — жалкие, напуганные, мигом растерявшие всю свою наглость.

— Не брать.

Голос у Алексея Николаевича был ровный и пугающе спокойный. Он это громко сказал, по-французски, чтобы пленные поняли. Офицер сжал губы и посмотрел на него растерянно, потом на Бекетова взгляд перевел. И, пересилив себя, кивнул и пошел отдавать приказ.

…Почти вполовину отряд Бекетова поредел, раненых несколько было. Для тех, кто не мог на лошади сидеть, носилки устроили. И выехали обратно тут же, торопились. В сторону оврага, куда пленных увели и где выстрелы громыхнули, Петя старался не смотреть.

Какой же долгой дорога казалась! Он на Бекетова косился, они с Алексеем Николаевичем рядом с ним ехали. Петя не знал, какая у него рана, видел только, что мундир темный от крови вместе с куском рубашки, которой грудь обмотана была поверх него. Решили не трогать, без врача толку не было тревожить.

Они к ночи в лагерь приехали. А как Бекетова в госпитальную палатку занесли — Алексей Николаевич обессиленно присел рядом с ней, невидяще глядя в костер. Он явно аж до утра, если придется, так ждать собрался.

Петя тоже ни за что не ушел бы, не узнав, что с Бекетовым. Он сначала по другую сторону костра устроился, а то вдруг Алексею Николаевичу неприятно с ним. Смотреть стал на него: он сидел сгорбившись и запустив пальцы в волосы, губы у него подрагивали.

Он долго маялся. Потом плюнул на ссору, обошел костер и сел рядом. Барин скосил на него глаза, посмотрел растерянно и беспомощно. И вдруг прижался к нему, стиснул в объятьях и молча уткнулся ему в шею.

Петя гладил его по подрагивавшим плечам, шептал, что все хорошо будет. Самому легче ждать стало, когда утешать начал. И про ссору забыли оба: разве ж до нее тут?..

Костер затухать начал, а прошло будто бы уже полночи. Петя злился, почему так долго, а Алексей Николаевич затих и только вздрагивал изредка, когда шаги вблизи слышались.

А как двое врачей вышли, он тут же к ним подскочил. И, не слушая возражений, ворвался в палатку.

А Петя остался. Он по их усталым и довольным лицам понял, что жив Бекетов. А мешать отдыхать ему посреди ночи не хотелось, он утром бы зашел.

Врачи — молодые оба, наверняка из академии только — встали за палаткой и закурили. Взволнованные они были, радостные. Один из них, хмыкнув, в карман полез. Монетку достал — погнутую и окровавленную.

— Бывает ведь…

— Да… Вторая-то выше прошла аж на ладонь, знать, не прицелились толком. А эта — метко, метко… В сердце прямо было бы, и сразу, значит, конец царской службе. Если б не привычка деньги где попало таскать. Есть вот все-таки чудеса! А мы с тобой не верили, когда нам про такое главный хирург за бутылкой рассказывал, думали, сочиняет.

— Дай-ка, — другой врач протянул руку. — Он вернуть приказал.

— Очнулся едва и приказывает уже…

— Так гусар, они все такие…

Петя как оглушенный сидел. И неслышно почти, счастливо смеялся. А потом пошел в палатку на негнущихся ногах.

Алексей Николаевич там сидел у койки Бекетова, прижавшись щекой к его руке. А тот слабо усмехался:

— Алеш, прекрати. А то я от твоего нытья точно помру.

— И говорить так не смей! Миша, Мишенька… — он судорожно стискивал простынь и прятал лицо. — Господи, да если бы ты… нет,  и думать не хочу об этом! Знаешь, я сам бы тогда ненадолго остался…

— Воевать некому будет, если все друг из-за друга стреляться начнут, — Петя присел на край койки. — Так бы я вам и позволил.