Хлопнула калитка. На пороге веранды мелькнуло цветастое платье Мироновны.

Соседка зашла к Бартошиным как бы денег занять. На самом деле хотелось, конечно, другого. Посмотреть. На двор, на дом соседский, на Никитича, на Марию его. Странная она… Всю жизнь возле швейной машинки просидела, а туда же – гордая. Слова лишнего не вытянешь. Ну да ладно, я и сама все увижу. Главное – надо узнать, что с прошлой пятницы изменилось. Жизнь‑то вытекает. Как вода из дырявой бочки. А там и дно. А на дне всегда самое интересное…

Мироновна вошла в комнату и сразу же сфотографировала глазами лица соседей. Не завелась ли, не дай бог, в доме какая напасть? Она сперва всегда на лице поселяется. Напастей Мироновна знала за человекам тьму, они за ним – говорила – вместе с тенью ходят. Особенно за выпившими мужиками. Правда, Никитич не пьет, но это ровным счетом ничего не значит. Сегодня в рот не берет, а завтра, смотри, уже запойный.

— Разведданные доставила? – улыбнулся Бартошин, кивая соседке. Он любил при случае ввернуть в разговор военное словечко.

— Так точно. Все при мне, – подтвердила Мироновна. – Квартирантка вчера в Москву ездила. По радио небось всего не расскажут.

И заспешила, даже задрожала от напряжения, пропуская через себя жизнь, как турбина электростанции пропускает бешеный поток воды.

Поначалу Мироновна ничего нового не узнала. Затем Мария не удержалась, похвасталась:

— Виталий завтра приезжает. Первый отпуск.

Младший сын Бартошиных уже год работал судьей в Харькове – оставили после юридического. Виталий собирался жениться и в письме сообщил, что приедет с Полиной, невестой, чтобы познакомить с родителями. Об этом Мария соседке все‑таки не сказала.

— Радость‑то какая, – всполошилась Мироновна. – Приготовиться вам надо, скупиться. Раз такое дело – у других попрошу.

— А чего хотела попросить? – на свою голову спросил Иван Никитич.

— Нет, нет! Теперь не надо, – засобиралась соседка. – Рублей тридцать думала перехватить. Квартирантка сапоги из Москвы привезла, югославские. Ей, оказывается жмут, а мне в самый раз.

— Найдется у нас, Мироновна, не уходи. – Мария пошла в соседнюю комнату за деньгами.

Иван Никитич вдруг безо всякой видимой причины погрустнел. А тут и жена на пороге. В глазах недоумение:

— Ваня, ты деньги брал?

Мироновна насторожилась.

— Брал, – сказал Бартошин и достал из‑за шкафа аккуратный желтый чемоданчик. – Вот, купил.

— Там только семь рублей осталось, – напомнила жена. – За один чемоданчик – сто рублей?

— Сто тридцать пять, – уточнил Иван Никитич. – Это телескоп, Мария. «Алькор» называется. Помнишь, я хотел купить, еще когда Виталий в школу ходил…

— Господи, – прошептала Мироновна, предчувствуя скандал. – Такие деньги!

Мария глянула в ее сторону, понимающе улыбнулась.

— В сентябре звезды близкие, – объяснил смущенно Иван Никитич.

— Телескоп, говоришь. – Мария открыла чемоданчик, потрогала приборы. Потом глянула на соседку, засмеялась. – Ничего, до пенсии доживем. – И пояснила Мироновне: – Если человеку в радость, чего ж не купить? Мы и микроскоп купим… Если в радость.

Скучно стало Мироновне. Шла домой и жалела, жалела соседей. Как слепые живут: повернутся к солнцу лицом и улыбаются. Они думают, что без тени живут. Друг на друга дышат. А чего дышать‑то? Ведь тень – она всех догонит. И накроет, когда надо. Это в молодости ее не видишь, не замечаешь. А потом и не хочешь – обрастаешь, обрастаешь тенью.

— Вон то сорви, на верхушке, – попросила Мария.

Бартошин поднял палку, подвел рогачик под черенок, повернул. Яблоко глухо стукнулось о землю. Мария подобрала его, вытерла, положила в корзину. Паданку, считал Иван Никитич, к столу не подают.

— Напомни, пожалуйста: вечером надо мясо сварить.

Жена стояла против солнца, выпрямившись, опустив перемазанные помидорной ботвой руки. Бартошину стало совестно. Телескоп десять лет ждал, мог еще месяц–другой подождать. Надо было кофту Марии купить. Мохеровую. Скоро осень – задождит, задует, поясница опять начнет донимать…

— Почему вечером? – невпопад спросил он.

— Вареников налепим, – сказала Мария. – Или забыл уже, как вы с Виталиком заказывали: «Мамочка, в воскресенье… Мамочка, только не с сыром»…

Бартошин собрался рассказать, как они раз сами, мужички, лепили вареники с капустой. Мария тогда в больнице лежала. Налепили они с Виталиком, а вареники разварились, получились щи… Открыл Иван Никитич рот, да так и застыл, потому что в небе что‑то затрещало – так рвется материя – и в помидорные кусты, чуть не сбив Марию, рухнул человек.

Мария испуганно отступила.

Человек в комбинезоне не мог освободиться от чего‑то большого и белого.

«Парашют или дельтаплан», – со знанием дела отметил про себя Бартошин и поспешил к незнакомцу. Помог ему выбраться из лямок, поддержал, когда тот, постанывая, стал выпрямляться.

— У вас лицо в крови! – охнула Мария.

— Это помидоры… – сказал человек и улыбнулся, пряча боль: – Весь огород вам порушил.

— Да нет же – кровь, – встревожилась Мария. – Идемте быстрее в дом.

Иван Никитич подал раненому воды, а когда тот умылся, прижег ему ссадины йодом. На самую глубокую, возле брови, пришлось положить тампон, прижав его полоской лейкопластыря.

— Соревнования? – поинтересовался Бартошин, кивнув в сторону амуниции гостя.

— Нет. – Раненый помедлил с ответом – он внимательно разглядывал бывшего учителя. – Скорее экспериментальный полет. С научной целью.

Теперь Иван Никитич понял, что громадные белые лепестки, которые Мария положила у порога, не что иное, как крылья. Грязные, в земле и ботве, великолепные крылья.

— Простирни, – попросил Иван Никитич жену и спросил у незнакомца: Если, конечно, можно?

— Можно, – кивнул тот, – если Марию Васильевну не затруднит.

«Откуда он знает имя–отчество жены?» – удивился Бартошин, но виду не подал.

— Лучше с мылом, – добавил незнакомец. – Без порошка. У вас очень едкие порошки, а там органика.

Это «вас», которое Мария не заметила, кольнуло слух Бартошина как знак какого‑то отмежевания. Что хотел сказать этим гость? Что он, из Москвы? Так они сами, считай, в черте города живут. Да и не похож он на пижона.

— Все равно, – сказал незнакомец как бы самому себе. – Все равно придется вмешаться в вашу память. Крылья, факт падения, облик… Все это придется стереть. Поэтому будем откровенны. Я, собственно, не человек.

Иван Никитич нахмурился.

— Зачем вы нас морочите? – Он покачал головой. – Мы пожилые люди, но кое в чем разбираемся. Я в прошлом педагог…

— Иван Никитич, – перебил его странный гость. – Вы не пожилые, вы золотые люди. И в моих словах нет никакого обмана или розыгрыша. Я действительно сотрудник ГИДЗа в ранге Посланца.

Мария в недоумении выпрямилась – она по частям стирала крылья в большой миске.

— ГИДЗ – это Галактический институт Добра и Зла, – пояснил незнакомец. – Посланец – нечто вроде должности, я работаю в секторе активного добра. Разумеется, я не человек, это временная биоформа, однако сущность моя и моих собратьев вполне материальна. Так что никакой мистики.

— Странно, – прошептал Бартошин. – Галактический институт, секторы… Может, вы начитались фантастики?

— Да нет же, – досадливо сказал Посланец. – Просто вы мне понравились. Я пролистал вашу память – и вы понравились мне еще больше.

— Вы не шутите? – спросила Мария. С ее опущенных рук падали хлопья пены; от работы из‑под косынки выбилась прядь седых волос.

— Ничуть, – твердо сказал Посланец и присел к столу. Теперь стало видно, что он ниже среднего роста, тщедушный. Рыжеватые волосы и ссадины на лице делали его похожим на упрямого, своенравного мальчишку.

— Я из‑за вас упал. – Посланец потрогал подпухший нос. – Засмотрелся на ваши души, когда пролетал… Красивые они у вас! А крылья новые, не привыкли еще ко мне… Раз я из‑за вас оказался на земле, то почему бы не наградить вас?