— Вас много? — спросил Роберт и не узнал свой голос.

— Двенадцать семей. Я не считала — сколько нас. Двое уже умерли, старики. Еще во время мутации. Ты же знаешь: бомбу взорвали зимой, когда здесь день и ночь лили дожди… Мы тогда ничего не поняли. Она мигнула, как зарница, напугала немножко — для гроз не то время. Потом мы забыли…

— Бланка! — воскликнул он, привлекая девушку к себе. — Любимая, чудо мое… Я тоже болен. Ты мне снилась и мерещилась. Каждый день, ежеминутно… Ты, наверное, не поймешь меня, потому что живешь своей болью. Можешь ли ты представить богатого ученого, который одинок и несчастен так же, как и ты? Я ведь тоже нелюдь, Бланка. Я искал тебя в небесах, слышишь, любимая. Я тоже мутант. — Он говорил горячо, полуприкрыв глаза, чтобы в слова не проникла фальшь. — По–видимому, я тоже облучен. Давно, еще в детстве. У меня была очень добрая мама, Бланка. Радиацию доброты еще никто не зарегистрировал, но она есть, существует. Я знаю это. Потому и мучаюсь…

Горячая ладонь небесной лыжницы легла ему на лоб. Роберт прервал свою полубезумную речь, потянулся к этой маленькой руке, стал ее целовать.

— Мой брат раньше был аптекарем, — тихо сказала Бланка. — Он много читал, многое знает. Он первым понял… Мы заболели. Вскоре после взрыва. Шел дождь — и все стало скользким и бурым, покрылось плесенью. Люди тоже. Началась лихорадка. Мы валялись без памяти в грязи, бредили, рвали на себе одежду, потому что в организмах происходило нечто несусветное: мы умирали и одновременно возрождались. Помню страшный зуд. Все, что связывает человека с внешним миром, болело и видоизменялось. Глаза то ничего не видели, а то, казалось, начинали различать даже шевеление молекул. Уши… Если бы ты знал, что они теперь слышат…

— Прости, — перебил ее Роберт, — я так понял, что ты чувствуешь весь биом Опухоли, то есть места, где взорвалась бомба. Это говорит о взрывоподобном развитии интуиции. Тогда почему ты мне не веришь, Бланка? Я же весь перед тобой. Ты меня видишь, правда же? Всего, насквозь?! Больше того. Ты давно должна ощутить мое одиночество и тоску. Старая история: мне катастрофически не хватает любви и понимания.

Бланка молча толкнула штурвал. Планер клюнул носом, ринулся к земле.

— Хватит меня мучить! — воскликнула девушка. — Ты в самом деле нелюдь. Или дьявол. Чего ты добиваешься? Какая еще любовь?! Встретились два урода… Убийца–философ объясняется своей жертве. Исповедываться надумал… — Бланка то ли засмеялась, то ли всхлипнула. — Давай, милый! — воскликнула она. — Последний шанс тебе. Сейчас будет отпущение всех грехов…

Она каким‑то чудом продолжала оставаться рядом с ним, в одноместной кабине, а земля и океан уже не раз поменялись местами, надвигаясь, падая на них — неотвратимо и ежесекундно.

Роберт молчал, отпустив штурвал. Он даже улыбнулся, как бы согласившись с лыжницей, что лучше в самом деле врезаться в землю, избавиться разом от всех переживаний, мук совести, проблем. Еще минута, две… У летчика может быть один катарсис.

Вдруг его рванули те же маленькие руки, которые он уже успел полюбить:

— Очнись! Что с тобой?! Сделай что‑нибудь! — требовала Бланка. Она будто забыла о своей способности летать, о том, что именно она минуту назад задумала их гибель.

Роберт мгновенно включил мотор и, рванув на себя штурвал, до упора нажал педаль газа.

Маленький двигатель дико взвыл.

Надвигающаяся плоскость земли — их несло на прибрежные дюны — стала нехотя проваливаться вниз, но все же скорость была слишком большая — не погасить, не уйти от земли!

Планер Роберта, выйдя из крутого пике, ударился по касательной о берег, подпрыгнул и, пробежав несколько десятков метров, уткнулся носом в песок.

— Жива? — спросил Роберт, утирая кровь с разбитого лица.

Их в последний момент выбросило из кабины. Небесная лыжница опустилась на землю плавно, будто на невидимых крыльях, а его проволокло, ударило лицом о травяную кочку.

— Ты… ты что? — губы Бланки дрожали. — Зачем ты так?.. Ты же мог убиться.

Глупо улыбаясь, Роберт потянулся к девушке, стал целовать ее губы, глаза, волосы.

— Не надо, — прошептала Бланка. — Не трогай меня. Ты заразишься… Я слышала. Об этом говорят солдаты охраны.

— Пусть, — Роберт мотнул головой. — Ничего не боюсь! Лишь бы быть с тобой. Здесь. И чтоб одни, на весь мир — одни.

Губы девушки слабо шевельнулись, отвечая на его настойчивые ласки.

Потом они лежали на теплом песке возле согнутой стойки шасси. Бланка, намочив в океанской воде косынку, вытирала ему с лица кровь.

— Вы ушли из поселка, да? — спросил Роберт, возвращаясь к страшной действительности. — Почему? Вам бы оказали помощь.

— Бог мой, какой ты наивный! — воскликнула девушка. — Конечно же, мы пытались понять, что случилось, связаться с людьми. Мы думали, началась атомная война. Потом одна парочка молодоженов вспомнила, что у них есть транзисторный приемник. Мы включили его и убедились: с миром ничего не произошло, беда приключилась только с нами…

В глаза Бланки, утратившие отчужденность и страх, вернулась боль пережитого.

— Дэвид поправлялся быстрее всех. К тому времени наш поселок потонул в безобразной сельве, которая за несколько недель захлестнула все вокруг, уничтожила дорогу. Дэвид взял у соседей машину и решил пробиваться за помощью. На второй день он вернулся. Дэвид собрал нас и рассказал, что зона взрыва ограждена колючей проволокой и охраняется. Еще он сообщил, что к нашему поселку направляется отряд военных, которыми командует высокий худой полковник…

— Я так и думал — Хьюз, — пробормотал Роберт.

— «С ними, — сказал брат, — идут трое штатских, по–видимому, ученые». Он видел также бронетранспортер с целой кучей аппаратуры и две санитарные машины. «Я уверен, — заявил Дэвид, — что мы стали жертвами какого‑то дьявольского эксперимента. Нас без нашего согласия сделали подопытными кроликами. Поэтому глупо и наивно ждать помощи от военных и тех, кто им служит. Если нас и не посадят в клетки, то уж во всяком случае будут держать под замком, замучают анализами и всевозможными исследованиями, а затем могут и уничтожить, как ненужных свидетелей. Или упекут в сумасшедший дом. Надо уходить! Нам никто не поможет…» Так сказал мой старший брат, и все с ним согласились. Мы спрятались в сельве. Военные вернулись ни с чем. Они до сих пор ищут нас, но больше с вертолетов…

— Теперь все переменится, — горячо заверил девушку Роберт. — У вас появился друг. Я потребую, чтобы вас оставили в покое. Если понадобится, я обращусь к самому президенту…

— И тоже попадешь в сумасшедший дом, — прервала его речь Бланка. — Не делай этого. Ты погубишь и себя, и нас.

— Но ведь вам наверняка можно помочь! — воскликнул Роберт. — Лучшие врачи мира…

Он вдруг споткнулся на слове.

«А ведь Бланка права, — с тоской подумал Роберт. — Врачи по приказу Хьюза прежде всего займутся мной. Поставят диагноз: алкогольный психоз или что‑нибудь помудренее… Наверное, брат Бланки прав… Единственное, что еще хоть чего‑то стоит в нашем мире, — это свобода. Пусть иллюзорная, ненастоящая, больная, но свобода…. Я невольно обману и предам несчастных, если попробую вмешаться…»

— Не думай о нас, — сказала Бланка. — Не мучай себя. Нам уже не поможешь. Мы постепенно уходим. На той неделе заболела тетушка Женевьева…

— Нет, нет, — Роберт покачал головой. — Облучение, вопреки ожиданиям наших спецов, вызвало положительную мутацию. Она подстегнула эволюционные процессы в живых организмах, вскрыла кладовые резервов… По своим возможностям вы не нелюди, а сверхлюди.

Бланка взглянула на часы, грустно улыбнулась:

— Мне пора… — она махнула в сторону Опухоли. — Уже поздно. Отец и Дэвид будут волноваться.

— Я боюсь тебя потерять. — Роберту перехватило горло. — Нас так странно свела судьба. В небе… Мы потянулись друг к другу. И вот… не хочу расставаться, боюсь.

Бланка ласково коснулась его щеки.

— Мне рассказывала мама: судьба на первых порах помогает влюбленным… Главное, чтобы никто из… твоих не узнал о наших встречах.