Такъ-то она никому спуску не давала. Мало того: кто къ ней не пристаетъ, такъ она сама пристанетъ — раздразнитъ да и посмѣется.

— Не сдобровать тебѣ, повѣса, наскочишь, — бывало, скажешь ей.

— А чтожъ, — скажетъ, — коли они меня любятъ, развѣ я виновата. Чтожъ, плакать что ль. Отчего не посмѣяться.

<Жилъ у нихъ въ это лѣто работникъ, Андреемъ звали, изъ Телятинокъ онъ былъ, Матрюшки Короваихи сынъ. Теперь онъ большимъ человѣкомъ сталъ; а тогда бѣднѣе ихъ двора по всей окружности не было. Отъ бѣдности отдали малаго, а сами Богъ знаетъ какъ перебивались. — <Андрюшка тогда былъ вовсе мальчишка, годовъ 16, 17. Длинный, худой, вытянулся, какъ шалашъ, куда хочешь шатни, силишки вовсе не было. И какъ онъ работалъ, Богъ его знаетъ, изъ послѣднихъ силъ выбивался. Малый же старательный, смирный. Хозяина пуще становаго боялся. Да и всякаго старшаго мужика уважалъ. Бывало, въ праздникъ, чужой за виномъ пошлетъ — бѣжитъ, старается. А ужъ съ бабами или дѣвками — ну да дѣвки у насъ какiя — поиграть, этаго отъ него никогда невидно было. Какъ красная дѣвушка зарумянится и сказать въ отвѣтъ ничего не умѣетъ, коли съ нимъ баба пошутитъ. Лицомъ, правда, чистый, акуратный былъ, глаза свѣтлые, волосы русые,[11] ну да все какой красавецъ — такъ, работникъ мальчишка—армячишка платаный, рубашенка посконная, въ дырьяхъ, шляпенку какую то у ямщиковъ старую вымѣнилъ — босикомъ али въ лаптишкахъ, и тѣ самъ сплелъ — вся и обувь была. Такъ вѣдь и работнику лядащему покоя не дала, совсѣмъ одурила малаго. — Онъ самъ сказывалъ:

— Пришелъ я, — говоритъ, — въ домъ, боюсь, страхъ. Хозяинъ ничего, указалъ все, велѣлъ, чтò работать; когда на барщину пошлетъ, когда съ собой возьметъ; косить или что́ не принуждаетъ, пожалѣетъ; что самъ ѣстъ, то и мнѣ дастъ; старуха тоже молочка другой разъ дастъ; попривыкъ къ нимъ, только молодайки пуще всѣхъ боялся. Богъ ее знаетъ, чего ей отъ меня нужно было. Запрягать ли начну, или за соломой на гумно скотинѣ пойду, подскочитъ, вырветъ изъ рукъ. «Вишь,— говоритъ, — телятинскій увалень, коли поворотится, коли чтò». И сама начнетъ, да такъ-то живо, скоро все сдѣлаетъ, засмѣется, уйдетъ. А то за обѣдъ или за ужинъ сядемъ, боюсь все чего-то, глазъ не поднимаю; гляну на нее, а она все на меня косится, подмигнетъ другой разъ, смѣется. А то пройдетъ, ущипнетъ, а сама какъ ни въ чемъ не бывало. Пойдутъ съ солдаткой на амбаръ спать.

— Андрюшка, а Андрюшка! — слышу, зовутъ. Подойду.

— Чего?

— Кто тебя звалъ?

И заливаются, смѣются.

Проснулся разъ, въ саняхъ на дворѣ спалъ, что бабы помираютъ, смѣются, на меня глядя.

— Заспался, — говорятъ, — поди, хозяинъ зоветъ.

Пошелъ.

— Что ты, — говоритъ, — измазался, хоть помойся, табунъ шарахнется, настоящій чортъ; на, поглядись въ зеркальце.

Всего сажей испачкали. — Поѣхали разъ за сѣномъ въ Кочакъ, хозяинъ послалъ, съ бабами. Только сгребли въ валы, копнить стали. Баба такъ и кипитъ, подпрыгиваетъ съ вилками, пуда по 3 на граблю захватитъ, и Андрюха съ ними. Только скопнили послѣднюю, жарко, мочи нѣтъ, запотѣли, Андрюха навилину послѣднюю положилъ, влѣзъ на копну, топчетъ.

— Что ты, — говоритъ, — Андрюшка, никогда съ бабами не играешь?

— Нѣтъ, чего играть, копнить надо.

— И не знаешь, какъ?

— Не знаю.

— Хочешь, я поучу?

Онъ молчитъ. Схватила его, повалила подъ себя и ну мять, а солдатка на нихъ сѣна навалила да сама навалилась.

— Мала куча, — кричитъ.

Андрюха вывернулся изъ-подъ нея, ухватилъ[12] за голову и ну цѣловать, такъ осмѣлился. Такъ разсерчала.

— Вишь сволочь, работничишка, цѣловаться лѣзетъ губищами своими погаными.

Вскочила, такъ засрамила, что бѣда. Малый совсѣмъ ошалѣлъ. Пришелъ домой, ничего не понимаетъ, что хозяинъ велитъ. Хозяинъ любилъ его, такой малый смирный, усердный, что поискать.

— Что, молъ, съ Андрюхой сдѣлалось, ужъ не умираетъ ли?

— Какъ же, умираетъ, онъ все съ бабами играетъ. Пора умирать гладуху такому въ самую рабочую пору. Вотъ и я умирать стану.

Пуще малаго засрамила, что хоть бѣжать, мочи ему не стало. Приворотила его совсѣмъ послѣ этаго раза, что какъ бы только посмотрѣть на нее, а самъ боится пуще начальника какого. — Боится, а ночи не спитъ, днемъ не спитъ, все за ней ходитъ. Разъ на покосѣ, у Воронки, вмѣстѣ мужики и бабы были, косили заклы, а бабы гребли на Калиновомъ лугу. Пошли бабы купаться въ обѣдъ и мужики тоже; мужики съ одной стороны, бабы с другой стороны рѣки. Тишка шестипалый, даромъ что женатый, шутникъ былъ, подплылъ къ бабамъ, началъ топить Маланьку.

— Платокъ замочу, — кричитъ, — брось, брось, чортъ, чуть не захлебнулась.[13]

Откуда ни вывернулся Андрюшка, да къ Тишкѣ:

— Что ты ее топишь?

Подрались было. — Какъ завидитъ, М[аланья] купаться пойдетъ, залѣзетъ въ камыши, смотритъ. Разъ его бабы застали, повыскочили изъ воды, такъ въ рубахѣ въ воду втащили. Совсѣмъ одурѣлъ малый, только пища то не очень сытная, чаемъ не поили, да и работа день деньской, а какъ вечеръ, такъ въ ночное [съ] старикомъ, такъ некогда о пустякахъ то думать было. — Особенно съ того раза, <какъ> послѣ покоса то она его осрамила, ничего ужъ онъ съ ней не говорилъ. Чтó бы не дѣлала, не буду, говоритъ, виду показывать. Хорошо. Погода всѣ покосы въ этотъ годъ стояла важнѣйшая. Не сѣно, а чай убирали; наканунѣ скосятъ, а на другой день въ валы греби.[14] Барское все убрали, и свое мужички посвозили, — тогда угодей много было, — возовъ по 6 на брата привезли, и еще дальній покосъ въ рощѣ оставался воза по два, да еще подрядилъ дворникъ нашу барщину изъ-полу убрать казенные луга. Онъ ихъ нанималъ. Барщина у насъ большая была, и затяглыхъ много. Взялись такіе, у которыхъ лишній народъ былъ. У старика Евстратова работникъ былъ да солдатка, такъ самъ съ старухой на барщину ходилъ, а Андрюху съ М[аланьей] послалъ къ дворнику. Верстъ за 9 отъ деревни дворниковъ покосъ былъ. Собралось косъ 20. Наканунѣ еще мужики пошли, скосили, на другой день бабы пріѣхали; заложили телѣги, забрали хлѣба, квасу, огурцовъ, котелочки, крупъ и поѣхали на недѣлю. Всю дорогу пѣсни,[15] смѣхи; бабы, мужики человѣкъ по 10 въ телѣгу насѣли. Андрюха своего хозяйскаго пѣгаго меренка заложилъ — первая лошадь въ деревнѣ была (и теперь заводь этотъ у нихъ ведется). Уложилъ косы, у другихъ ребятъ взялъ, бабы — грабли, котелки, сѣлъ съ бабами, какъ князь съ княгиней ѣдутъ. Даже народъ смѣется. Выѣхали на большую дорогу. Сталъ[16] народъ перегоняться. М[аланья] говоритъ:

— Пошелъ!

— Хозяинъ не велѣлъ.

— Вишь попъ какой. Валяй!

— Смотри, я отвѣчать буду, а не ты.

— Ну, пошелъ!

Вырвала у него возжи.

— Ну, сама дѣлай.

Взялъ слѣзъ, пошелъ пѣшкомъ. Такое сердитое лицо сдѣлалъ.

Какъ пріѣхали мужики — изъ себя же старосту выбрали — показалъ мѣсто, живо лошадей поотпрягли, поспутали, ящики посняли, загородили, деревья понагнули, шалашики подѣлали, сѣнцомъ покидали, пошла работа. Андрей приходитъ.

— Гдѣ, — говоритъ, — меринъ?

— А я почемъ знаю? Развѣ я работница? Ты бы ломался.

Что съ бабой говорить. Махнувъ рукой, пошелъ у мужиковъ спрашивать. Нашелъ, спуталъ. Обидѣлась М[аланья], ничего не сказала. Постой, я те вымещу, думаетъ. Пошла работа: бабы въ валы гребутъ, пѣсни поютъ. Мужики за ними копнятъ вилами. Старикъ дворникъ пріѣхалъ, шутить съ народомъ.

— Пожалуйста, братцы, постарайтесь, — говоритъ, — погода не устоитъ, вамъ же хуже.

— Винца полведра поставь.

— Ладно, — говоритъ.

Такъ любо-дорого смотрѣть, какъ работа пошла. Въ обѣдъ полчаса вздохнули, опять за дѣло. На барщинѣ того бы въ три дня не сработали. Весело, дружно. Одному только Андрюхѣ пуще другихъ дней тошно.[17] Разсчетъ возьму, думаетъ,[18] пойду къ матушкѣ, скажу — на дорогѣ наймусь. А самъ все на Маланью смотритъ. — Подъ горой, видать, она передомъ по косогору идетъ, и ногой и граблей подкидываетъ сѣно, въ два аршина загребаетъ, сама пѣсню поетъ, а нето гогочетъ, на всю рощу заливается. На него и не посмотритъ ни разу. Еще ему тошнѣй того. Нѣтъ, бросить надо, думаетъ себѣ, не тотъ я человѣкъ. Пришли къ телѣгамъ, ужъ темно, поужинали, винца выпили. Маланья Андрюшкѣ слова не сказала. Которые старше, спать полегли. Бабы по стаканчику выпили, такъ- то раскуражились, что и спать не хотятъ. Стали хороводы водить. Старикъ дворникъ съ ними; еще за виномъ послали. Андрюхѣ грустно еще пуще того: все народъ богатый, да и свои, а онъ чужой, работникъ; вино же онъ не пиль и привыкать не хотѣлъ. Взялъ армячишко, ломоть хлѣба отломилъ, пошелъ въ сторону на копну, у березы стояла. Сѣно не готово еще было. Сгребли только отъ росы, — завтра разваливать опять хотѣли, на погоду глядя. — Сѣно сырое, зеленое еще, пахучее. — Поскидалъ верхъ сырой, крупный — лѣсное сѣно — постелилъ армякъ — легъ; такъ-то ему грустно, грустно стало. Тамъ, изъ-за лѣсу, бабы кричатъ, смѣются — ребята за ними гоняются, Маланьинъ голосъ слышно, — дымокъ до него доносить вѣтеркомъ. А на небѣ чисто, чисто, звѣздочки дрожатъ. Легъ навзничь, какъ ни усталъ, сталъ[19] на звѣзды смотрѣтъ. За лѣскомъ затихло все, а ему все не спится. Со скуки сталь пѣсню пѣть. Только, что такое — копна шевелится.