— Кто тутъ?

Глядь, бабы.

— Кто ты, чего?

Узналъ — солдатка съ парнемъ прошла въ кусты, другая баба и есть Маланья; взяла, ничего не говоримши, подошла къ нему, сѣла на копну.

— Это я. Что пересталъ — пой, Андрюша.[20]

Андрюшка заробѣлъ, хочетъ пѣть, какъ будто голосъ пропалъ.

— Что жъ ты, пой.

Взяла его за рукавъ, дергаетъ.

— Я люблю эту пѣсню, наскучили мнѣ мужики, я отъ нихъ ушла. Пой же.

— Ну… Оставь.

— Что тебѣ, скучно?

Молчитъ.

— Чего тебѣ скучать? Вотъ мнѣ безъ мужа такъ скучно, а тебѣ что? Сытъ, сухъ, чего тебѣ еще?[21]

— Что тебѣ въ мужѣ, у тебя и безъ мужа много.

<— Не милъ мнѣ никто, Андрюша. Тошно, скучно мнѣ, мочи моей нѣтъ. Не милъ мнѣ никто, окромя мужа. — А что жъ ты съ бабами не играешь?

— Что жъ, я чужой, у васъ своихъ ребятъ много.

— Ты серчаешь на меня?

— Нѣтъ, за что жъ?

— Экой ты горькой, право, посмотрю я на тебя, нелюбимой ты, право. А за мерина разсерчалъ?

— Нѣтъ, Маланьюшка, я тебѣ всю правду скажу… ты меня оставь. Что я тебѣ?… я работникъ... а то совсѣмъ глупъ сталъ… вѣдь самъ себѣ не властенъ… я на тебя и не смотрѣлъ прежде… мало ли, кажется, другихъ бабъ по деревнѣ… право, ты оставь… А что скучно, такъ дома давно не былъ…

<Она молчала и складывала занавѣску вдвое, потом вчетверо и опять раскладывала.>

— А что жъ, женить скоро?

— А Богъ знаетъ.

— Я бы за тебя пошла.

Андрюшка помолчалъ. Въ кустахъ зашумѣло и свиснулъ кто-то. Андрюха засмѣялся.>[22]

— Вишь, Настасья хозяина нашла.[23]

— Я бы пошла за тебя.

Маланья встала, сѣла на колѣни къ Андрюхѣ, обѣими руками взяла его за щеки и поцѣловала.

— Никто мнѣ не милъ, никто мнѣ не милъ.

Изъ кустовъ зашевелилось, она вскочила и побѣжала къ солдаткѣ.

— Что ты со мной дѣлаешь, что ты со мной сдѣлала, — сказалъ Андрюха и ухватилъ[24] ее за руку. Но она вырвалась:

— Брось, вишь народъ идетъ, увидитъ.

Андрюха не спалъ всю ночь, а она съ солдаткой пришла къ телѣгамъ и завалилась спать посередь бабъ и заснула, какъ мертвая, ничего не слыхала, не видала. Андрей долго сидѣлъ на копнѣ, слушалъ, рыскалъ около телѣгъ, но Маланья не встала; слышалъ онъ только, какъ собаки лаяли на станціи, какъ пѣтухи закричали, птицы проснулись, мужики пришли, смѣнились изъ ночнаго, какъ роса холодная покрыла землю и сѣно. Онъ самъ не помнилъ, какъ заснулъ. На восходѣ его разбудили. Маланья была такая же, какъ всегда, какъ будто ничего не было. —

Какъ роса посошла, позавтракали, принялся народъ опять зa работу. Самая веселая работа подошла, возить, въ стоги метать; кто поѣхалъ хворосту на падрину рубить, кто телѣги запрягалъ, кто копны разваливалъ, кто жеребій кидаетъ. День былъ красный, а старики говорили, что по примѣтамъ не устоять: росы мало было, табакъ у дворника въ тавлинкѣ къ крышкѣ прилипъ, ласточки низомъ летали, и мгла въ воздухѣ была, изъ дали не синѣло и такъ то парило, что силъ не было.

До обѣда ужъ порядочный стогъ скидали, съ телѣгъ подавать стали и зa большими вилами послали — не доставали. На скирду 3-е подавальщиковъ, 2 съ каждой стороны, одинъ очесываетъ. Дворнику сначала клали. Онъ самъ распустилъ поясокъ, тоже подаетъ — брюхо толстое — такъ и льетъ съ него. —

Бабъ возить заставили. Маланька съ солдаткой возятъ; только привезетъ, на возу сидитъ, мужики закрутятъ, валютъ, чтобъ ее свалить, только успѣвай соскакивать,[25] а то вывалютъ съ сѣномъ, то-то смѣху. Разъ не поспѣла, вывалили. Андрюха въ подавальщикахъ былъ со мной. Хоть наша сторона по легче была, въ тѣни, а замаялся мой малый безъ привычки, такъ что бѣда. Ну извѣстно, передъ народомъ старается не отстать, навилитъ, навилитъ, — особо, какъ бабы смотрятъ, — перегнется, перехватитъ — другой разъ не подъ силу, ну подъимешь. Пойдетъ, ноги подламываются, навилина надъ головой, сверху на потное лицо сухія травки сыпятся, липнутъ. Тутъ зарость, чьи скорѣе подаютъ. «У насъ больше». И шумъ, и смѣхъ, и работа то, и запахъ, какъ одурѣлый сдѣлаешься. А дворникъ все подгоняетъ — тучки собираются; что подгонять, дѣло свое — стараются изъ послѣдней моченки. Къ обѣду скидали одинъ стогъ, вывершили, веревку перекинули, спустились. Андрюха пошелъ, рукъ не чуетъ. Чуть вздремнули, другой кидать стали. Охабками сначала живо идетъ, по зеленому листу падрины, потомъ выше, выше наши бабы зарются, бѣда. Тучки же заходятъ.

— Братцы, кидай пупомъ, живо, ведро поставлю.

То-то закипѣло. А тучка ближе, ближе, вѣтеръ поднялся. Залѣзъ наверхъ дворникъ, на него кидать пошли; борода раз- вѣвается, не успѣетъ огребать, завалили совсѣмъ; вылѣзетъ, опять завалятъ.

— Давай еще! Принимай! Вали съ бабой! Круче вывершивай, отопчи, одергивай сверху. Еще осталось много ли?

— Двѣ копны за кустами.

Бабамъ ѣхать пришлось — не знаютъ, говорятъ. Андрюха мой, вижу, ослабѣлъ вовсе, бьется, да ужъ какъ листъ дрожитъ.

— Ступай, ты знаешь.

A вѣтеръ сильнѣй, сильнѣй, тучка такъ и надвигаетъ, борода и рубаха у дворника треплются, какъ на скворешницѣ. Обтеръ потъ Андрюха, полѣзъ въ телѣгу.

— Давай бабу еще на верхъ, — кричитъ.

— Намъ давай.

Послали солдатку. Одернули съ колесъ сѣно.[26] Маланька встала, ухватилась за возжи, только ноги да груди подрагиваютъ. Андрей, какъ кулекъ какой, черезъ кочки треплется. За кусты поѣхали. Подъѣхали, слѣзъ навивать Андрюха, баба на возу принимать осталась, только посмѣевается, глядя на него, ничего не говоритъ, охабками укладываетъ по грядкамъ, на него поглядываетъ. Хотѣлъ онъ навилину подать, подкосились ноги, упалъ на сѣно, моченьки не стало,[27] пересталъ навивать.

— Что жъ ты?

— А вотъ убью себя. Душегубка ты, вотъ что, злодѣйка, да, убью тебя и себѣ конецъ сдѣлаю.

Соскочила к нему.

— Что ты, Андрей! Аль[28] одурѣлъ, али испортили?

Схватилъ ее за рученки:

— Не мучай ты меня, Маланьюшка, мочи моей не стало, али прогони ты меня съ глазъ своихъ ясныхъ, не вели ты мнѣ жить на бѣломъ свѣту, али пожалѣй ты меня сколько нибудь. Знаю я, что не мнѣ чета за тобой ходить, и хозяинъ у тебя мужикъ хорошій. Не властенъ я надъ собою. Умираю — люблю тебя, свѣтъ ты мой ясный.

А самъ ухватилъ ее зa руки, заливается плачетъ.

— Вишь, силы нѣтъ навивать, а влипъ, какъ репейникъ, брось, вишь что выдумалъ. Брось, говорятъ, вотъ я хозяину скажу.

— Да вѣдь ты сама… зачѣмъ ты вчера меня цѣловала?

— Вчера хотѣлось, а нынче работать нужно. Ну, вставай, брось. Нонче ночь наша будетъ.

— Правда, Маланьюшка?

— А то развѣ лгать буду. Правда, что ночь будетъ. Вишь дождикъ. Ну!

Нечего дѣлать, очнулся кой какъ, навилъ возъ, перекинулъ веревку, поѣхали. Идетъ подлѣ.

— Не обманешь?

— Вѣрно.

А сама все смѣется.

Скидали возъ, только успѣли, а ужъ дождикъ крапитъ. Живо подъ телѣги забился народъ, шабашъ. Дворниково сѣно убрали, свое осталось. — Дѣлать нечего, пошелъ народъ по домамъ. Вѣдь догадалась же, шельма. Андрея оставила съ телѣгой, сама съ солдаткой домой пошла. Только вышли, Никифоръ, что съ солдаткой жилъ, за ними. Отстала солдатка, М[аланья] одна домой пошла. Дождичекъ прошелъ, солнышко проглянуло, идти лѣсомъ. Маланька разулась, подобрала паневу на голову, идетъ, ноги бѣлые, стройные, лицо румяное, ну какъ ни приберется, все красавица — красавица и есть. —

Тутъ ее, видно, Богъ и наказалъ за всѣ шутки и за Андрюху. Дворникъ сѣно гуртовщику запродалъ и гуртовщика то въ этотъ самый день звалъ на покосъ сѣно посмотрѣть. — Идетъ Маланька черезъ поляну и о чемъ думаетъ, Богъ ее знаетъ: и солдатка тутъ съ Н[икифоромъ] въ головѣ и Андрюха — сама ушла, и жалко ей крѣпко Андрюху, и все; идетъ, видитъ — на встрѣчу человѣкъ на конѣ верхомъ ѣдетъ. Кафтанъ купеческой, картузъ, изъ кафтана рубаха александринская, сапоги козловые, конь низовой, молодецкой и на конѣ сѣдокъ, изъ себя молодчина — орелъ, одно слово сказать, толстый, румяный, чернобровый, волоса черные, кудрявые, бородка, усы чуть пробиваются. Ѣдетъ, трубочку, мѣдью выложенную, покуриваетъ, плеткой ременной помахиваетъ. Изъ себя, сказать, что красавецъ, кто его не зналъ. Маланька не видывала его въ жизнь, а мы такъ коротко знали Матвѣй Романыча, гуртовщика. Такой шельмы другой, даромъ что молодой, по всей губерніи не было. Насчетъ ли бабъ, дѣвокъ обмануть, скотину чумную спустить, лошадьми барышничать, рощицу гдѣ набить, отступнаго взять — дошлой былъ, даромъ что годовъ 20 съ чѣмъ, и отецъ такая же каналья.