Ровно в шесть мы вошли в подъезд серого дома, поднялись на третий этаж и позвонили в одну из квартир… Впрочем, я запомнил ее номер — в квартиру № 5. Дверь нам открыл человек в полувоенной форме, и я сразу подумал, что это офицер, хотя на нем не было никаких знаков различия. Он небрежно кивнул Янковской и вопросительно посмотрел на меня.

— Август Берзинь, — назвала меня Янковская.

— Входите, — сказал человек во френче, ввел нас в респектабельную гостиную, на минуту скрылся, вернулся обратно и, приоткрывая следующую дверь, жестом предложил нам пройти дальше.

Мы очутились во мраке, но я тут же убедился, что это не так: на столе под темным абажуром горела маленькая лампочка вроде ночника, свет от нее падал только на стол, на котором она стояла.

— Садитесь, — услышал я хрипловатый голос. — Садитесь у стола.

Я подошел к столу, увидел низкое кресло, сел и точно утонул в нем, такое оно было мягкое. Я стал напряженно вглядываться в том направлении, откуда раздавался голос.

Где–то я читал или слыхал, что имя руководителя Интеллидженс сервис известно в Англии только трем лицам — королю, премьер–министру и министру внутренних дел, — что принимает он своих сотрудников в темной комнате и для большинства людей является как бы невидимкой; вы можете находиться с ним где–нибудь бок о бок и не знать, что рядом с вами глава секретной службы Великобритании.

Мне вспомнилась сейчас эта легенда; возможно, подумал я, что деятели заокеанской разведки действительно заимствовали эту манеру у своих британских коллег.

Освоившись с темнотой или, вернее, с сумраком, царившим в комнате я, насколько мог, рассмотрел своего собеседника. Напротив сидел человек среднего или, вернее, ниже среднего роста, очень плотный, даже полный; он был в темном костюме, лицо его смутно белело, в полусвете оно казалось даже прозрачным. К концу разговора, когда я привык к темноте и рассмотрел лицо этого человека лучше, оно оказалось столь невыразительным, что я не смог бы его описать.

— Я хочу с вами познакомиться, — произнес таинственный незнакомец. — Вас зовут…

— Август Берзинь, — поспешил я назваться.

— Оставьте это, — остановил меня незнакомец.

Я усмехнулся.

— В таком случае, к вашим услугам Дэвис Блейк.

Незнакомец посмотрел в сторону Янковской.

— Вы знаете этого человека? — спросил он ее.

Я тоже обернулся в ее сторону; она села где–то у самой двери, но, едва этот человек к ней обратился, тотчас встала и почтительно вытянулась перед ним.

— Так точно, — по–солдатски отрапортовала она. — Господин Август Берзинь, он же капитан Блейк, он же майор Макаров…

Незнакомец отвел от нее свой взгляд и вновь повернулся ко мне.

— Так вот… — В его голосе звучало легкое раздражение. — Меня зовут Клеменс Тейлор, для вас это должно быть достаточно. Для меня не существует тайн, и я не могу терять времени.

— Госпожа Янковская советовала мне забыть, что я Макаров, — объяснил я. — Она настойчиво внушала мне, что я теперь только Дэвис Блейк, и никто больше.

— Госпожа Янковская — только госпожа Янковская, — холодно произнес Тейлор…

На одно мгновение он опять посмотрел в ее сторону. Должно быть, она понимала этого человека с одного взгляда.

— Я могу быть свободна, генерал? — почему–то шепотом спросила она.

Он ничего не ответил, и лишь по легкому шелесту открывшейся и тут же закрывшейся двери я понял, что Янковская выскользнула из комнаты.

— Госпожа Янковская — способный агент, но, как у многих женщин, эмоциональная сторона преобладает у нее над рациональным мышлением, — снисходительно заметил Тейлор. — Она хотела поставить вас в ложное положение, а это никогда не приводит к добру. Вы Макаров и должны оставаться Макаровым.

— Вы, что же, советуете мне вернуться к своим и снова стать майором Макаровым? — спросил я.

— Да, — вполне определенно сказал Тейлор. — Только идиот Эдингер способен принять вас за англичанина, вы с таким же успехом можете сойти за египетского фараона. Ваша ценность в том и заключается, что вы Макаров.

— Я рад это слышать, мистер Тейлор, — отозвался я.

Но он тут же меня огорошил.

— Но вернетесь вы в Россию уже в качестве нашего агента. С этого дня вы будете работать на нас.

Он говорил об этом так, точно сообщал о решении, которое я и не подумаю оспаривать.

— Я понимаю вас, — ответил я, делая вид, будто не понял его. — Мы все союзники и делаем одно дело, и у нас одна цель — разгромить фашизм.

— Замолчите, — нетерпеливо перебил меня Тейлор. — На нас — это значит на нас, и фашизм тут ни при чем. Вы станете агентом нашей разведывательной службы и свяжете отныне свою судьбу с нами, а не с Россией.

— Позвольте, но как может генерал союзной страны… — в моем голосе звучало негодование, хотя мне уже вполне стала ясна истинная сущность моего собеседника, —…делать такое предложение русскому офицеру?

— Бросьте, мы с вами не на банкете, майор! — оборвал меня Тейлор. — Вероятно, вы изучали историю? Это на банкетах говорят красивые слова, а мы с вами находимся на кухне, где именно и готовятся блюда, которые подаются на стол народам. В конце концов, каждому в мире дело только до себя. — Он зевнул. — Попробуем быть трезвыми, майор, — продолжал он. — Мы знаем цену людям. Штабной офицер, майор, коммунист — это неплохое сочетание. Вы многое можете сделать. Мы заключим с вами как бы контракт: переведем на ваш текущий счет пятьдесят тысяч долларов и, кроме того, будем еженедельно выплачивать двести долларов, не считая вознаграждения за каждое выполненное поручение. Я не говорю о таких вещах, как какая–нибудь часть мобилизационного плана. За такие вещи мы не пожалеем ничего. В случае каких–либо политических перемен мы обеспечим вас своей поддержкой, и вы сможете занять у себя в стране видный пост. Впрочем, при желании вы сможете достигнуть этого поста и не дожидаясь политических перемен. Если за десять лет ничего не изменится, во что я мало верю, и вы почувствуете, что устали, мы поможем вам уехать из России…

Тейлор качнулся в мою сторону.

— Вас устраивает это?

— Нет, — сказал я. — У меня все–таки есть совесть.

Я, конечно, понимал, что тут бесполезно говорить о таких предметах, как совесть. Но мне казалось, что следует поторговаться и порисоваться, и именно в плоскости моральных категорий. Это всегда производит впечатление. Кроме того, надо было оттянуть время; этот генерал свалился на меня, как снег на голову, и мне показалось очень важным как можно скорее поставить в известность о его появлении Пронина.

— Вы перестали бы меня уважать, если бы я согласился на ваше предложение, — продекламировал я. — Конечно, я играю роль Блейка, к этому меня принудили обстоятельства. Но я не утратил веру в красоту, благородство и порядочность человека. Купить меня вам не удастся, я предпочту умереть, но предателем я не стану…

И вдруг Тейлор засмеялся тоненьким добродушным смехом, как смеются над тем, что, безусловно, подлежит осмеянию.

— Все это мне известно, — сказал он. — Патриотизм, благородство, честь! Все эти ценности котируются у интеллигентных людей, но есть нечто, перед чем блекнут и честь, и благородство, и любовь просто, и любовь к отечеству. Есть сила, выше которой нет ничего на свете…

Я отрицательно покачал головой.

— Не качайте головой, не изображайте из себя ребенка, — назидательно сказал Тейлор. — Я не открываю истин, об этом хорошо писал еще Бальзак. Деньги — вот единственная сила, которой ничто не противостоит в нашем мире.

— Вы полагаете, времена Бальзака еще не прошли? — спросил я не без иронии.

— И никогда не пройдут, — уверенно произнес Тейлор и еще раз с явным удовольствием повторил: — Деньги, деньги и деньги! Ничто не может сравниться с могуществом золота. Я трезвый человек и не люблю бездоказательных суждений. Мы хотим и будем главенствовать в мире, потому что мы богаче всех. Слабость русских в том и заключается, что они воображают, будто миром движут какие–то идеи. Абсолютная чепуха! Миром движут деньги, а тот, у кого денег больше, тот и является хозяином жизни.