Все это говорилось столь просто, с такой будничной непререкаемостью, что у меня не возникало никаких сомнений в том, что Тейлор высказывает свои истинные убеждения.

— Коммунисты с презрением говорят о власти денег потому, — продолжал он, — что деньги не могут принадлежать всем, а тем, у кого их нет, не остается ничего другого, как их презирать. Но те, кому удается разбогатеть, быстро меняют свои убеждения.

Я не хотел бы пользоваться трафаретными сравнениями, но он смотрел на меня, как удав на кролика.

— Вы тоже измените своим убеждениям, как только разбогатеете, — убежденно сказал Тейлор. — А сделаться богатым помогу вам я, и не потому, что вы мне нравитесь, а потому, что мне это выгодно. Не думайте, что я щедр, это только дураки бросаются деньгами. Люди вообще дешевы, а низкие людишки дешевле всех остальных: стоимость рядового шпиона не превышает стоимости хорошей свиной туши. Но среди этого кордебалета есть примадонны, и им приходится платить дороже, иначе они будут танцевать у другого антрепренера. Офицер советского генерального штаба и коммунист, не имеющий в прошлом грешков перед своей партией… Такой товар стоит денег, и мы не постоим за ценой. — Мой собеседник добродушно рассмеялся. — У вас хорошие перспективы, майор! Домик на берегу моря в Калифорнии, красивая жена, апельсиновая роща, вечная песня моря…

Он отодвинулся в тень, я почти перестал его видеть.

— Ну как, майор Макаров? — спросил он. — Договорились?

— А если я откажусь? — задал я вопрос в свою очередь.

— Тогда мы вас ликвидируем, — деловито ответил он. — Вы знаете слишком много для того, чтобы вас можно было отпустить, да и вообще незачем отпускать кого бы то ни было, кто может стать нашим противником. Вас убьют и похоронят еще раз. Конечно, для нас не составило бы труда изобразить вас изменником и предателем. Ваше имя покрылось бы позором, а ваши близкие подверглись бы в России остракизму. Но мы не будем этого делать. Я противник излишней театральности. Вас уберут тихо и незаметно. Но если вы станете работать с нами, я гарантирую вам блестящее возвращение на родину. Вы будете заключены в какой–нибудь немецкий лагерь смерти, откуда вам будет предоставлена возможность совершить героический побег. Вы вернетесь в Советский Союз, и вам будет обеспечено успешное продолжение вашей карьеры. Мы не будем торопиться и лишь спустя некоторое время установим с вами связь…

В общем, мой дальнейший жизненный путь был уже определен мистером Тейлором или кем–то из его помощников.

— А что требуется от меня? — спросил я.

— Ничего, — выразительно ответил Тейлор. — Мы сегодня же выдадим вам аккредитив на любой нейтральный банк, и все. Причем я рекомендовал бы вам выбрать Швейцарию или даже лучше Швецию. Ну а если вы вздумаете нас обмануть, вы в две минуты будете скомпрометированы.

— Я должен подумать, — сказал я. — Это слишком ответственно. Дайте мне несколько дней…

— Я вас понимаю, — с неожиданным для меня сочувствием отозвался Тейлор. — Бывают моменты, когда серьезному человеку нелегко сделать выбор между жизнью и смертью. Но я не могу дать вам даже одного дня. Сегодня после четырех я улетаю из Риги. В воздухе будет устроен специальный коридор… Поэтому… — Он прикинул в уме время. — Сейчас семь. В полдень вы явитесь обратно и скажете, какую команду мне отдать…

Несмотря на всю категоричность тона, мне показалось, что этот прожженный циник далеко не уверен в моем ответе.

— Идите, — сказал он.

Все тот же человек в полувоенной форме проводил меня из передней на лестницу.

Домой я, можно сказать, не шел, а бежал. Но Железнов еще не вернулся! Мне необходимо было встретиться с Гашке. Я искал предлога… И, как всегда, оказалось, что нет положения, из которого нельзя было бы найти выхода.

«Под каким предлогом я могу встретиться с Гашке?.. Ну, под каким?» — думал я.

Из немцев никто не знал о нашем знакомстве.

И тут я вспомнил нашу встречу в букинистической лавке.

Пронин отлично понимал характер этих «европейцев» в эсэсовских мундирах…

Это был такой удобный предлог!

Действительно, разведчику могут пригодиться самые странные вещи. Янковская была права. Даже скабрезные картинки могли, оказывается, сослужить полезную службу!

Я кинулся к своему сейфу…

Конверт с картинками лежал все на том же месте, куда его положила Янковская в начале нашего знакомства.

На этот раз я внимательно пересмотрел снимки. Да, они могли понравиться любителям этого жанра. Я сунул конверт в карман, спустился во двор, вывел на улицу машину и помчался в гестапо.

В комендатуре гестапо я был известен — время от времени господин Эдингер приглашал меня для назидательных бесед, — и, хотя в гестапо меня называли господином Берзинем, все, по–моему, знали, что на самом деле я Дэвис Блейк.

— К господину обергруппенфюреру? — любезно обратился ко мне дежурный офицер.

— На этот раз нет, — сказал я. — Мне нужен господин Гашке.

— А что у вас за дела к Гашке? — спросил офицер уже гораздо строже.

— Мне нужно совершить с ним некоторые обменные операции, — сказал я и высыпал на барьер, за которым сидели сотрудники комендатуры, свои карточки.

Они вызвали целое ликование! От официального тона не осталось и следа.

— Обер Гашке любит такие штучки! — воскликнул офицер. — Сейчас его вызовут, господин Берзинь!

Он позвонил по телефону и попросил как можно скорее прислать Гашке. Пронин не замедлил появиться. Он шел с недовольным лицом, сдержанный, строгий. Он точно не заметил меня.

— В чем дело? — спросил он дежурного офицера.

— Этот господин спрашивает вас, Гашке, — сказал офицер, ухмыляясь и указывая на меня. — У него к вам коммерческое дельце.

Пронин с невозмутимым видом приблизился ко мне.

— Что за дело?

— Видите ли… — пролепетал я, — я слышал, что у вас есть несколько книжек определенного содержания, приобретенных у здешних букинистов. Если бы вы могли со мной поменяться…

И я с трогательной непосредственностью рассыпал перед ним свои картинки.

— О! — сказал Пронин с оживлением. — Где вы это достали?

С видом знатока он стал их рассматривать.

— Что же вы хотите за свою коллекцию? — деловито спросил он.

— Я слыхал, что у вас есть несколько французских книжек, — сказал я. — Если бы мы могли обменяться…

— Пожалуй, я бы на это пошел, — задумчиво сказал Пронин. — Сегодня вечером, после службы…

— Нет, мне нужны эти книжки именно сегодня, — настаивал я. — Я обещал достать их к одиннадцати.

— Какой это барышне вы хотите дать урок, господин Берзинь? — заметил кто–то из присутствующих. — Хотел бы я на нее взглянуть!

— А вы отлучитесь, Гашке, — посоветовал дежурный офицер. — Господин Берзинь на машине, вы слетаете с ним за полчаса, жалко упустить такой случай…

Пронин колебался.

— Если книжки мне подойдут, — добавил я, соблазняя Гашке, — я добавлю к карточкам несколько бутылок французского коньяка.

— Валяйте, Гашке! — сказал офицер. — Вечером вы нас угостите, я давно не пил французского коньяка.

Тогда Пронин как будто решился.

— Ладно, — сказал он. — Поедем. Я живу в общежитии гестапо.

Под общее одобрение мы покинули комендатуру и вышли на улицу. Но Пронин заговорил со мной только тогда, когда мы очутились в машине и тронулись с места.

— Я бы сказал, вы довольно смело действуете, майор Макаров, — не слишком одобрительно заметил он. — Что там у вас стряслось?

— В Риге находится кто–то из генералов заокеанской разведки, — объяснил я, полагая, что удивлю Пронина. — Я только что от него.

Но Пронина, кажется, нельзя было удивить ничем.

— Догадываюсь, — коротко отозвался он. — Сегодня у нас в гестапо черный день. Все в Риге говорят о приезде видного промышленника из Южной Америки. Эдингер, конечно, осведомлен, кто это такой, и пребывает в большом миноре. Во–первых, в этом деле обошлись без него, а во–вторых, дали, вероятно, понять, чтобы он вообще не совал своего носа. Тут действуют фюреры покрупнее и посильнее Эдингера. Поэтому громы и молнии в данном случае он может метать только против своих подчиненных Сам я, разумеется, не знал точно, кто прибыл, но можно было предположить…