– Что, Яков Прокофьевич умер?

– Тоже сложил голову в Афганистане. В чине подполковника. Оставил вдову и дочку-сироту.

– У него была вторая жена?

– Мы разошлись с Яковом Прокофьевичем, когда Руслан и Родион были мал-мала меньше…

– У вас есть еще один сын? – еле сдерживая волнение, спросил оперуполномоченный.

– Ну да, Родион,– показала на фотографию парня в штатском хозяйка.– Старшенький.

Акатов еще раз посмотрел на снимки. Братья были удивительно похожи. Одно лицо…

– На сколько лет Руслан младше?

– На один час,– чуть улыбнулась Бабухина.

– Близнецы?

– Двойняшки… А характерами – как небо и земля. Когда мы с мужем разошлись, Родион остался со мной, а Яков Прокофьевич взял Руслана… А вот помирать Руслан приехал ко мне. К мачехе не захотел.

– А где живет Родион?

– Вы, наверное, будете удивлены, но я не знаю. Жизнь у него получилась не очень складная…

– В каком смысле?

– Закончил восьмилетку, уехал в город, поступил в ПТУ. Закончил его, но на работу устраиваться не стал: осенью все равно в армию… Я посылала деньги. Пусть погуляет до казармы.– Бабухина хрустнула пальцами.– И вдруг вызывают меня в суд. Родю судили за дезертирство… Дали три года. Отсидел он, правда, полтора, освободили по амнистии. Перед самым возвращением Руслана. Так что хоронили мы нашего меньшего вместе… Сразу после похорон Родя уехал – и как сквозь землю провалился…

– Даже весточки ни разу не прислал? – удивился Акатов.

– За все время позвонил раза два на работу. Мол, жив-здоров. Я стыдила его, просила навестить меня. Родя говорил, что ему появляться в Гранитном – как нож в сердце. У нас ведь все про все друг о дружке знают. Злые на язык, по улице не пройдешь… Конечно, душа за него болит, как у каждой матери. Родя уверял, что как встанет на ноги, свидимся.

– Людмила Семеновна, а вы можете показать документы младшего сына?

– Документы? – задумалась Бабухина.– Были, когда сын жил, а потом куда делись, ума не приложу. Как-то кинулась искать, ничего не нашла, ни одной бумажки…

– Ваш сын был награжден медалью «За отвагу»… Где она, где удостоверение? Бумаги о ранении, лечении…

– Не знаю… Похоронами занимался Родион. Сам ездил в военкомат с бумагами, чтобы помощь оказали. А куда потом все это делось…– Она развела руками.

«Знаем, куда»,– торжествовал Акатов. Но вслух ничего не сказал.

Подписав протокол допроса, хозяйка заторопилась на работу в клуб, где была заведующей. Вышли из дома вместе. По дороге лейтенант узнал, что Бабухина родом из Подмосковья, из города Химки, где когда-то окончила институт культуры. В Москве она познакомилась с будущим мужем. Он привез ее сюда. Рядом с Гранитным стояла воинская часть, где служил Яков Прокофье-вич. Людмила Семеновна думала, что приехала на временное жилье, а оказалось, на всю жизнь…

Но эти сведения уже мало волновали Дениса.

В изоляторе временного содержания Гранская появилась не в лучшем состоянии духа. Во-первых, кажется, выбыл из игры капитан Жур. Его отвезли в травмопункт, и что с ногой у Виктора Павловича, пока неизвестно. Во-вторых, сбежал Бабухин. Прямо из-под носа. Его ищут, но вот найдут ли и когда…

Пришлось, как говорится, добрать волю в кулак и при встрече с Молотковым не показывать своего настроения. Следователь не имеет на это права.

Задержанный был заспанный. По словам надзирателей, Баобаб дрых без просыпа. Очухивался лишь тогда, когда приносили еду.

Инга Казимировна начала допрос с того, что показала Молоткову фотографии картин, привезенные из Москвы.

– Ваши, Юрий Антонович?

Тот, смачно зевнув, взял снимки в руки.

– Господи, как искажены краски! – заметил он растерянно.– Сразу видно, пленка и бумага отечественные… Вы бы посмотрели оригиналы – как небо и земля!

– Видела.

– А где же картины?

– Летят во Франкфурт.

– А их автор сидит здесь,– печально произнес Молотков, оглядывая безрадостные стены и решетку на окне.

– Когда вы писали эти работы? – спросила Гранская.

– В течение последнего месяца.

– Конкретно, вот эту? – показала на «Парящую голову» следователь.

– В тот день, когда мы обнаружили чемодан со жмуриком.

– Позвольте, но ведь вы говорили, что сразу потащили чемодан прятать.

– Не сразу,– мотнул головой Баобаб.– Сначала мы выпили. Морж закемарил. Ну а на меня накатило вдохновение. Знаете, другие могут писать одну работу неделю, месяц, а то и больше. У меня же прямо истерика какая-то. Хватаю бумагу или холст, кисть или фломастер и не успокоюсь, пока не закончу.

– Хотите сказать, нарисовали «Парящую голову» за несколько минут?

– Почему же, около часа трудился. Обычно это бывает после сильного впечатления, потрясения, так сказать.

– И какое же у вас было потрясение?

– Вы что думаете, я часто видел дохляков без головы?– осклабился Молотков.

– Понятно,– кивнула следователь.– Нарисовали, а дальше?

– Оставил картину в нашей берлоге, потащил чемодан вниз. Там на поляне меня и застукали.

– Но как картина в тот же день оказалась в «Люкс-панораме»?

– Не знаю,– пожал плечами Молотков.– Может, Морж отнес. Или Бабухин сам приезжал и забрал.

– А что вы можете сказать насчет этого? – Гранская ткнула пальцем в угол снимка, где была изображена голова.– Она принадлежит убитому?

– Откуда, я ж его видел только без головы.

– Так чья же эта? – допытывалась Инга Казимировна, показывая на голову, что изображена на картине.

Баобаб провел ладонью по своей лысой макушке, по-детски улыбнулся.

– Сам не знаю, почему взбрело присобачить сюда калган этого гада. Наверное, мечтал, чтобы он сдох…

– Какого гада?– насторожилась Гранская.

– Есть один живодер. Голенищев фамилия…

– Откуда вы его знаете? – спросила следователь, удивленная тем, что в таком обычно флегматичном человеке проявилась неприкрытая злоба.

– Попил нашей кровушки,– ответил задержанный, явно взволнованный неприятными воспоминаниями.– Были у него с Моржом в рабах.

– В каком смысле – в рабах?

– Если вас держат ночью на цепи, травят собаками, как это назвать?

Молотков встал со стула, расстегнул брюки и без всякого стеснения спустил до пола. Под самой ягодицей левой ноги зиял безобразный шрам. Такой же, но поменьше был на икре. Видимо, следы собачьих укусов.

– Для чего же вас держали на цепи? – поразилась услышанному Гранская.

– Для чего? Для того, чтоб не сбежали. Голенищев за каждого дает купцу штуку…

– Тысячу рублей? – уточнила следователь.

– Ну да. А выжимает десять, а то и больше.– Догадываясь, что следователь все еще не понимает о чем речь, Молотков пояснил: – Видите ли, он взял овцеводческую ферму в аренду. Ну, якобы на семейный подряд. На самом же деле овечек у Голенищева пасут пять-шесть таких вот рабов, каким был я.

– Неужели?

– Факт,– кивнул Баобаб, подтягивая и застегивая брюки.

– Но как же вы согласились, чтобы вас продали?– все еще не могла поверить ему Инга Казимировна.

– Господи, да мы были рады! Ведь жили как бездомные псы на свалке. Пробавлялись отбросами. А тут предложили постоянную работу, харч пообещали клевый. Свежий воздух, на сто километров вокруг ни одного милиционера. Для нашего брата это самое главное. Вот Голенищев и пользуется. Знает, сука, что за все зверства ему ничего не будет. Какой бомж пойдет жаловаться к ментам? Да и не сбежишь.– Он похлопал себя по изуродованной ноге.– Я еще легко отделался. Ребята рассказывали, что этот фашист забил одного мужика насмерть, а мясом убитого кормил собак.

– А как же вам удалось избавиться от Голенищева?

– Бабухин выручил. Вернее, выкупил. Меня и Моржа…

– Вы давно знаете Руслана Яковлевича?

– С ним Морж давно был знаком…

– Ну, за здорово живешь Бабухин не стал бы раскошеливаться, так я понимаю?

– Надо думать,– усмехнулся Баобаб.

– В чем же была его выгода?

– Это уж вы сами спросите у Моржа,– хмыкнул Молотков.– Что же касается… Думаю, что мои картинки Бабухину нужны были. Товар, так сказать. А мне жрать надо. Куда беспаспортному ткнуться со своими работами? Л Руслана не интересовало, имею ли я прописку.