Шум, доносившийся из лагеря, усиливался. То там, то здесь раздавались вопли и ругань старателей, обнаруживших пропажу своих сокровищ.

— Я уже не сомневаюсь в том, что это вирус, — тяжело вздохнула Мария. — Это он уничтожает хлоропласты. А хлоропласты, лейкопласты и хромопласты — это, в сущности, одно и то же — мы называем их пластидами.

Не обращая внимания на нарастающий шум в лагере, захваченная своими рассуждениями, Мария продолжала:

— Эта болезнь распространяется, как степной пожар. Скоро она опустошит оазис возле гор Радужной Змеи, доберется до Алис-Спрингс…

— Там она должна остановиться — отозвался Крум. — Вокруг простираются пустыни: на юго-востоке пустыня Симпсона, на северо-западе — Гипсовая.

Девушка неуверенно продолжила:

— Сомневаюсь я. У тли бывают и крылатые сородичи, в этот раз спинифекс, покоритель пустыни, сыграет эту роль. По нему, как по мосту, вирусы пересекут пустыню. Нужно действовать быстро.

Крум сочувственно покачал головой.

— Теперь я начинаю понимать. Ясно, что уезжать надо немедленно! — Но он тут же поправил себя:

— Я отвезу тебя, а сам снова вернусь.

Из центра «Сити» вновь донесся гвалт, раздались выстрелы.

Мария побежала туда.

— У многих украдены опалы, — сказала она, вернувшись. — Некоторые нашли их в соседних хижинах. И сейчас вцепились друг другу в глотки.

Крум поднялся.

— Я должен во всем этом разобраться!

В это время вернулся из разведки Бурамара.

— Верно! — тихо сказал он. — Следы показывают, что это чернокожие. Те самые, которые столкнули глыбу. Они выпустили змей в «Сити». Пока искатели расправлялись со змеями, чернокожие побывали в лагере.

Крум задумался.

— Я не слышал, чтобы они раньше так делали. Не окажется ли прав Том Риджер, убеждавший нас в существовании новой секты «курунгура»?

Он встал. Может быть, благодаря эвкалиптовым листьям, может — антибиотикам, или здоровый организм сам преодолел приступы лихорадки, но силы быстро возвращались к нему.

— Попробуем, Бурамара? — сказал он. — Раскроем и эту тайну.

Крум застал искателей разъяренными. Пастор был ранен в ногу, и никто не думал помочь ему.

— Как это произошло, Пастор? — спросил Крум.

— Не виноват я, инспектор! — заговорил раненый. — Кенгуру нашел свои камешки у меня под подушкой. Сразу же и выстрелил…

Тут вмешались и другие. Кто-то кого-то обвинял, кто-то смущенно оправдывался. Озлобленные люди сейчас быстро свели бы счеты, но было здесь что-то смущавшее их, нечто не совсем ясное. И Крум высказал это:

— Вор не прячет добычу у себя под подушкой.

Это была истина. И все почувствовали это. Позеленевший от злости Джонни Кенгуру закричал:

— Ты, что ли, будешь вершить здесь правосудие? Ты, сам, возможно, убивший человека?

Задохнувшись от обиды, Крум обернулся к нему, схватился за оружие.

Но в этот момент донесся тревожный крик Бурамары:

— Марию похитили!

Крум оставил гудевшую, словно рой разъяренных oc, толпу и побежал на крик. Бурамара ждал возле рухнувшей во время борьбы хижины.

— Чернокожие! — задыхаясь, сказал он. — Те же самые! Пока мы здесь разбирались…

Племя Гурмалулу пробуждалось. Женщины разжигали огонь в главном очаге. Мужчины и дети еще потягивались на теплом пепле.

Джубунджава подошел к огню, закашлялся от дыма, отдышавшись, сказал:

— Пусть женщины принесут женскую пищу. Мы объелись мясом.

Он был прав. Растительности мало, а они не привыкли есть так много мяса.

— Плохие дни ожидают нас. Злые духи покинули пещеры Радужной Змеи. Их огненное дыхание выжгло листву, трава выгорела повсюду. И только у нас она еще держится. А вы знаете, что это означает?

— Это значит, что мы должны перейти на другое место! — высказался молодой мужчина. Мысль о путешествии, видимо, доставляла ему удовольствие.

— А знаете ли вы, через сколько дней мы найдем пищу? Может, и там трава побелела, как моя борода?

Пока мужчины разговаривали, женщины двинулись в поле. Малыши сидели у них на плечах, ухватившись ручонками за волосы матерей. За спинами у женщин висели сетки, сплетенные из собственных волос, куда складывали луковицы и коренья. Вечером они придавят их тяжелыми камнями, чтобы вышла вся влага, сплющат их, слепят в комки, которые можно хранить долго и легко переносить.

В противоположном направлении вышли мужчины со своими плетенками, подвешенными к поясу. В левой руке они держали дротики, а в правой — лангуро, приспособление для того, чтобы удобнее их метать. В лангуро собирают кровь и перья птиц, которыми чернокожие украшают себя для танцев.

Неподалеку от стоянки охотники встретили несколько одичавших коз. Однако не тронули их. По привычке они избегали убивать любое животное, появившееся в их стране вместе с белыми пришельцами: козу, осла, верблюда, буйвола, корову, овцу. Они помнили, как еще совсем недавно белые фермеры устраивали облавы, истребляя целые племена из-за одной убитой овцы. Добычей чернокожих были кенгуру, эму, вомбата, опоссум, змеи, ящерицы и птицы. Скот белых людей стал для них табу.

В селении остался только Джубунджава, поддерживавший огонь, и одна больная старуха, которая, даже если сегодня-завтра не умрет, должна будет остаться здесь, когда племя двинется дальше. Такова участь каждого, кто доживает до старости.

И никто не взглянул на лежащего за пределами стана Гурмалулу. Даже Руби прошла мимо него. И дети не обращали на него внимания. Джубунджава запретил им это, чтобы не пробуждать в осужденном желание жить.

Гурмалулу лежал на том же месте, истощенный, как скелет. Безучастно он ждал кукабурры, чтобы оборвать последнюю нить с жизнью. А бессмертный мальчик Табала молчал. Издевается он, что ли, над ним. Может вина его столь велика, что надо выдержать до конца и эту муку?

Гурмалулу должен умереть. Во что же превратится Гурмалулу? Во что угодно — в камень, в животное, только не в чернокожего! Нет. Он еще не мертвец. Кожа его все еще была черной. А духи — белые. Он узнает, что умер, когда побелеет.

Руби! Когда-то на вчерашнем следе своей ноги он увидел ее след. А если женщина наступает на след мужчины, это значит, что он ей нравится. Он тоже наступил на ее след. Она должна и сейчас понимать его чувства.

Воспоминания метались в голове, словно летучие мыши. Вот праздник «коробори». Гурмалулу танцует неистово, до головокружения. Чужое племя выкрало у них девушку. Они должны настигнуть похитителей и наказать. Во главе отряда — Гурмалулу. Вот они догоняют врагов. Воины выстраиваются друг против друга и мечут копья, а Гурмалулу ловко их ловит и переламывает. Один из врагов убит. Гурмалулу отрезает палец его правой руки, чтобы душа не могла метать копья, не могла мстить… Сейчас ему не хочется ни любить, ни петь, ни танцевать, ни пить виски. Ему хочется только умереть.

Почему же не смеется Табала?

Гурмалулу услышал, как Джубунджава прокричал и наклонился к огню, бросил в костер свежую листву и землю. Над костром поднялся дым. Старик взял циновку, сплетенную из травы, и накрыл костер. Гурмалулу увидел клуб дыма. Старик дважды повторил движение.

С помощью дыма Джубунджава говорил, а на западе, за далекими дюнами, ему отвечали так же.

Дым Джубунджавы велэл:

— Несите сюда белого человека!

— Несем! — отвечал дым за дюнами.

Вскоре на носилках из веток воины принесли белокожего. За группой медленно вышагивали три верблюда. В человеке Гурмалулу с удивлением узнал мистера Тома. Сердце Гурмалулу, слабевшее с каждой минутой, вновь застучало быстрее. Что здесь нужно было этому человеку, из-за которого Гурмалулу должен теперь умереть?

Даингумбо рассказывал — словами, восклицаниями, мимикой, всем телом, — как они нашли трех верблюдов, а рядом с ними — полузасыпанного песком человека. А сейчас Джубунджава должен решить, что с ним делать.

Тем временем Том Риджер пришел в себя. Раньше он бы и не прикоснулся к посудине дикаря, а сейчас жадно выпил и вторую раковину воды, которую подал ему Даингумбо. Силы возвращались к нему, хотелось есть. Джубунджава дал знак, чтобы его накормили. Ему предложили хвост жареного кенгуру, зная, что белые считают его лакомством.