Эхенуфер слушал его снисходительно-вежливо. Действительно, насколько поглупел его отец, став белым духом! Все перепутал. Не он танцевал тогда на огне, а Наниджава; и не он резал ножом их груди, а Наниджава. Но он не стал возражать: отца, даже если он стал белым духом, не перебивают.

А Крум все говорил и говорил, не останавливаясь. Он знал, что останавливаться нельзя, чтобы не прекратилось воздействие внушения.

— Героем ты был, Баданга! Не издав ни звука, выковырнул ножом свой зуб. И стал настоящим мужчиной!

Эхенуфер невольно подбоченился и усмехнулся, показывая выбитый зуб, свидетельство мужской твердости.

— Ты ведь знаешь, — продолжал Крум, приступая наконец после долгой подготовки к своей цели, — что приснится, то и сбудется!

— Верно! — подтвердил его мнимый сын. — Мне снилось, что ты жив.

— Вот видишь! И вот я перед тобой! А мне снилось, что я лежу связанный. А душа моя хочет вернуться в Бибулмун — Страну материнской груди, где зарыты чуринги племени, где обитают души тотемов. Снилось мне, что сын мой, Баданга, освобождает меня и позволяет вернуться в страну тотемов.

Эхенуфер смотрел на него, смущенный и нерешительный.

— Чего ты еще ждешь! — подстегнул его Крум. — Почему не развяжешь своего отца? Или хочешь, чтобы я тебя мучил во сне всю твою жизнь?

Словно очнувшись, чернокожий наклонился и дрожащими руками развязал тугие узлы. Снял веревки и помог Круму встать.

— Выведи меня, сын мой! — произнес Крум. — Покажи мне дорогу в Бибулмун.

Эхенуфер открыл дверь и послушно повел его, освещая путь догорающим факелом.

— Сейчас мы пойдем к белой женщине! — приказал ему Крум.

Чернокожий отпрянул в сторону.

— Нельзя! Фараон лишит меня блаженства!

— Ты должен слушаться своего отца! Отведи меня к Нефертити!

— Нет, нет! Фараон лишит меня…

— Черт бы его побрал, твоего фараона! — взорвался Крум. — О каком блаженстве ты бредишь?

— Он дает нам божественное питье, которое пьют только «ир-мунен», боги с головами животных. Поэтому они бессмертны и всемогущи.

— А что это за питье?

— Выпив его, человек может летать, становится легче духа. А неповиновение грозит гибелью тела и души, утратой блаженства.

Крум быстро соображал. Чем подчинил их себе этот черный маньяк? Может, морфием или опиумом? Опиум добывать лег;е.

— Я — дух! — настойчиво повторил он. — Сильнее вашего фараона.

По понятиям аборигенов, он не преувеличивал. Эхенуфер смотрел на него доверчиво, зная, что существуют такие всесильные волшебники. Одним взглядом они могут лишить тебя сознания. Он затрепетал. Что из того, что Крум был ему «отцом»? Колдун, даже если он отец, требует послушания.

— Веди меня к белой женщине! — приказал Крум. И несчастный, посерев от страха, пошел впереди.

Вдруг из темноты раздался голос:

— Ни шагу вперед! Буду стрелять!

Еще не видя того, кто кричал, Крум узнал его.

— Буду стрелять! — повторил Том Риджер.

Не отвечая, Крум прижался к стене и погасил факел.

Опершись спиной о каменную плиту, перегородившую коридор, Том быстро заговорил:

— Димов, мы всегда были с тобой друзьями!

Крум не отвечал. Он боялся голосом вызвать на себя огонь. Инспектор был способен на такое коварство.

— Я сохранил чек, — продолжал Том. — Не выдал тебя. Если бы не проклятый случай! Этот идиот Скорпиончик от страха выстрелил в меня!

Крум не отзывался.

— Давай договоримся! Что для тебя Скорпиончик? Вдвоем с тобой мы разгоним этот черный сброд, захватим опалы.

Том замолчал. Решил выждать, чтобы узнать, чего он достиг своими доводами и своей искренностью.

Крум Димов с отвращением произнес:

— Я поклялся надеть на тебя наручники и сделаю это. Не зря я ношу их в кармане.

В то же мгновение он отскочил в сторону, зная, что за этим последует. Раздался выстрел. Как обычно, Том Риджер промахнулся. Но Эхенуфер не выдержал. Он взревел и бросился бежать.

Крум всегда был медлительным. Прежде чем он сообразил, что ему делать, Том уже бежал к выходу из коридора, где слабый лучик освещал крутую каменную лестницу. Но уже на первой ступеньке лестницы на него набросились чернокожие, повалили на пол и быстро связали.

Изумленный всем, что произошло, неожиданным провалом так хорошо подготовленного плана, Крум прижался к стене в самом темном углу. И замер.

Опустив каменную плиту, преградившую путь Тому Риджеру, Эхнатон понял, что так ему не удастся уберечь свой дворец от разрушения. Постройка была старой, залы и коридоры были выдолблены в выветрившейся скале, потрескавшейся, разрушавшейся от времени, холода и жары, ветров и землетрясений. Если взорвется порох, содрогнется вся гора. И нельзя заранее сказать, что будет разрушено, а что уцелеет.

А прямо под сокровищницей находилась комната, где заперта Нефертити! Он принял решение мгновенно. Бросился вниз, столкнулся с бегущим Гурмалулу, даже не заметив. Он хотел оборвать фитиль. Но искра уже скользнула в ящичек. Каждое мгновение смерть могла вырваться, уничтожить все, засыпать камнями и пылью.

А в нижнем зале находилась Нефертити!

Ни одной другой мысли не осталось в его больном сознании — ни о Белой гибели, ни о насекомых, ни о его «великом благоденствии», ни о дворце, ни о рабах, ни о собственной жизни.

Не раздумывая, он схватил страшный груз и помчался с ним прямо к площадке над каньоном. С каждым его шагом смерть отдалялась от Нефертити!

Вот и выход! Он бросил в пропасть смертоносный груз. Взрывом фараона отбросило в тоннель и ударило о каменную стену. Страшная боль пронзила его. Эхнатон попробовал встать, цепляясь за стену.

А весь дворец, словно ожидавший этого толчка, начал рушиться. В пяти шагах перед ним пол разошелся и отколовшиеся огромные куски с грохотом обрушились в бездну. Изнемогая, Эхнатон пробился вперед. Внизу была Нефертити, запертая в ловушке! Последним усилием Эхнатон отодвинул засов и рухнул на пороге. Мария стояла посреди комнаты.

— Нефертити! — прошептал окровавленными губами Эхнатон.

— Беги!

Девушка в смятении смотрела на него. Это был преступник, угрожавший существованию жизни. Но сейчас она видела перед собой умирающего человека, глаза которого смотрели на нее с неожиданной нежностью и кротостью!

— Нефертити, беги!

Невольно, подчиняясь необъяснимой жалости, порыву всепрощения, она присела и, приподняв его голову, положила себе на колени.

— Вы ранены? Я перевяжу вас!

В проеме двери появился Крум Димов, все-таки пробравшийся по коридорам рушащегося здания к камере своей сестры.

— Быстро за мной! — крикнул он ей.

Девушка обернулась.

— Подлоги мне его вынести!

Ничего не спрашивая, Крум подхватил Эхнатона под мышку и потащил.

— Оставьте меня! — чуть слышно прошептал раненый. — Нет смысла!

Но в глазах его светилось теплое чувство, прежняя величавая неприступность растаяла.

— Сейчас куда? — вместо ответа спросила Мария.

Эхнатон указал взглядом.

— Направо! Толкните плиту!

Коленом Крум легко отодвинул преграду. Открылась крутая лестница. Тут из заполненного пылью тоннеля вылетел попугай Кенатон, уселся на плечо Марии. Она склонила голову и потерлась о него лбом. Они снова двинулись наверх, унося стонущего фараона. Преодолев лабиринт, они оказались на поверхности.

— Скорее на юг, — торопил Эхнатон. — Внизу все обваливается. Надо выйти на прочную скалу!

И они снова заспешили. Наконец, почувствовав прочную опору под ногами, опустили его на землю. Мария положила голову фараона себе на колени. Крум разодрал драгоценные одежды. На теле не было ни единой раны. Лишь несколько синяков. Может, от удара или от взрывной волны. Брат с сестрой переглянулись. Медицинские познания на этом исчерпались.

Из отверстия над лестницей показался Гурмалулу. Он хотел было вернуться назад, но грохот за спиной подтолкнул его вперед.

— Где Бурамара? — спросил Крум.