Утром пришел Кузьмич «на работу» к Марфе Петровне.

На всякий случай у ворот постоял — на следы кареты посмотрел. Видит, правая лошадь с одной ноги подкову потеряла. Стоит Кузьмич, на землю смотрит. Нагнулся, в травке пошарил, нет ли, мол, там чего. И что бы вы думали?… Публика собираться стала. Чиновница Авдотья Петровна Лысухина остановилась. Инвалид Сидорыч приковылял, тоже стал смотреть.

— Ты это что, Кузьмич? аль деньги оборонил? — спрашивают.

— Тьфу! ну и народ в Гавани! — Кузьмич даже обозлился.

— Пуговица от брюк отскочила, — говорит. — Ищу вот!

Еще кое-кто подполз, тоже стали смотреть. Инвалид даже в крапиву залез, шарит, — не верит, что пуговица.

Ушел Кузьмич во двор к Марфе Петровне. А там его уж ждали. Стал орудовать. Командует: «Стол тащите! Вот сюда его… на солнышко!» Притащили стол. Сундучок вытащили. Что в сундуке было, все на стол высыпали…

Начал с сундука. Вертел, вертел… Наконец, обратил внимание на то, что в одном углу нацарапана цифра 1, в другом — 8, в третьем — 1, в четвертом — 9. На крышке сундучка нашел еще рисунок: какой-то домик, будто на горке, и крест около.

В подкладке жилета нашел трубочку из бумаги. И на бумажке опять 1819. А в морских книгах буквы некоторые подчеркнуты словно.

Взял Кузьмич трубочку бумажную и две книги, домой их понес. Велел сундучок припрятать и все, что в нем, — тоже.

…Дня через два приходит Кузьмич, туча тучей.

— Ну, что? — спрашивает Илья.

— Ерунда вышла. Бился, бился, все подчеркнутые буквы выписал, под них цифру 1819 подставил так и эдак. И навыворот ставил: 9181. Чепуха выходит! Тарабарщина какая-то. И Кузьмич протянул Илье бумажку.

Илья прочел:

«Шестьдесят пять двенадцать девять сто пятьдесят сорок пять Юноа никханат норд крест сюд три».

— Счет какой-то, что ли цыганский? — говорит Кузьмич.

Ничего не сказал ему Илья, задумался над бумажкой. Потом вдруг вскочил, по лбу себя треснул. Побежал домой, карту Северной Америки притащил и по ней пальцем стал тыкать, долготу и широту искать.

— Или здесь, — говорит, а сам на других смотрит, — или здесь, или 45, или 40 и 5. Как читать?

Никто ничего не понимает. Во все глаза смотрят, куда палец Ильи уперт. А там, на карте, — место пустое: ни горы, ни города нет! Пусто, белая бумага! Вот оказия!

Кузьмич и говорит:

— Ну, верно, на энтом месте и найдете либо Павла Ефимыча, либо клад какой! Поезжайте, авось, что и найдете. Ну, а я насчет каретки отправлюсь.

Неделю пропадал Кузьмич. Явился наконец, даже с лица спал. Однако ухмыляется и радостно носом шмыгает.

— Узнал! Все кареты питерские пересмотрел, со всеми извозчиками знакомство свел. Потрудился, одно слово!.. Те, что деньги вам посылают и сундучок, живут на Сергиевской, в доме Љ 19, кв. 4, а по фамилии Неведомские… Сам-то был морской капитан в отставке…

— Капитан Неведомский! — воскликнула Марфа Петровна. — Да ведь это — командир моего мужа! «Тюленем» командовал.

— Может, и он, — сказал Кузьмич, — только он померши… недели две, как померши… А осталась супруга его и сын. Взрослый… служит уже… Ее звать Валентина Иванов на, а сына — Владимир Анатольевич.

— Ну да! так и есть! капитана-то звали Анатолием, кажись, Павловичем, что ли?

Наступило молчание. Первая заговорила Марфа Петровна:

— Ну, что ж теперь делать?

— А вот, что делать, — сказал Кузьмич. — По справкам, люди они душевные. Коли хотите спокойно свои деньги получить, сколько там вам назначено, сидите спокойно, молчком, будто ничего не знаете. А коли узнать что хотите (может, они и знают), то ехать надо для разговоров обязательно. Хотите, и я с вами поеду?…От меня не отвертятся! Потому я сам крючковат. Так прямо в лоб им и вдарить. Авось, что и узнаем. А вообче ехать вам одной не годится, потому здесь как хотите, а, — Кузьмич понизил голос, — уголовщиной пахнет. Носом чую, — добавил он и так при этом носом дернул, что Марфа Петровна даже вздрогнула.

…В ближайшее же воскресенье Марфа Петровна и Кузьмич стояли у дверей, на которых сверкала медная дощечка с надписью: «Анатолий Павлович Неведомский».

Кузьмич решительно дернул ручку звонка. Камердинер раскрыл дверь.

— Валентину Ивановну Неведомскую надобно видеть, — сказал важно Кузьмич. Он на этот торжественный случай даже у Петра Петровича его новый виц-мундир выпросил, в бане помылся, побрился, словом, вид имел авантажный.

— По какому делу? — сухо спросил камердинер. — Ежели по бедности…

— По делу личному и не терпящему отлагательства, — продолжал свою линию Кузьмич.

— Как доложить? — спросил камердинер.

— Доложите Аким Кузьмич Дерунов… с сродственницей. Так и скажите: Дерунов, мол.

Камердинер не ввел их в переднюю. Дверь перед носом захлопнул.

— Он? — спросил Кузьмич.

— Он самый, — заговорила Марфа Петровна. — И рост, и баки, и голос…

Камердинер открыл двери и ввел молча Марфу Петровну и Кузьмича в переднюю. Хотел Марфе Петровне помочь салоп снять, да она законфузилась, — не далась — сама из салопа вылезла, сама и на вешалку повесила… Вошли в гостиную. Не очень чтоб большая комната была, однако убрана великолепно. Мебель мягкая. Ковры на полу… На стенах картины. Вазы в углах наставлены китайские.

Сидит Марфа Петровна еле жива, на самом кончике кресла. А Кузьмич даже развалился этак вальяжно. Храбрость напускает.

Вошла седая дама, вся в черном, бледная; грустно так на вошедших посмотрела и спрашивает:

— Что угодно? Я — Валентина Ивановна Неведомская.

Кузьмич подскочил и рекомендуется:

— Дерунов Аким Кузьмич, а это — сродственница моя, — госпожа Мишурина. Вашего покойного супруга штурмана, без вести пропавшего, супруга, — говорит, а сам глазами хозяйку ест.

Как только дама фамилию Мишуриной услыхала, сразу в лице переменилась и даже обе руки вперед протянула, будто для самозащиты. Потом собой овладела, лицо приветливое сделала и даже улыбнулась будто.

— Чем могу вам служить? — спрашивает.

— Ну, Марфа Петровна, расскажите, в чем наше дело, — говорит Кузьмич.

— Дело наше в том, — говорит Марфа Петровна, — что я от вас, сударыня, недавно сундучок получила моего мужа.

Хозяйка опять смутилась и даже перебила Марфу Петровну:

— Позвольте!.. при чем же здесь я? Никакого сундучка я не посылала.

Растерялась Марфа Петровна, на Кузьмича смотрит — не знает, что дальше говорить.

Кузьмич видит, дело плохо, сам вмешался, говорит:

— Сударыня, мы доподлинно знаем, что и деньги, две тысячи, и сундук посланы вами. Да вы не беспокойтесь… Мы люди смирные, очень вам за все благодарны, а главное пришли узнать о судьбе мужа Марфы Петровны. В ваших письмах неоднократно вы утверждали, что он де жив. Теперь вещи его в ваших руках оказались. Ясно, что вы о супруге Марфы Петровны знаете больше, чем она сама… Сударыня, мы знаем, что вы потеряли супруга своего недели две назад. Войдите же в положение женщины — она перед вами, — Кузьмич показал на Марфу Петровну, — которая четыре года не знает ничего о муже! — И Кузьмич из кармана платок красный вытянул и к глазам приложил.

Во время речи Кузьмича хозяйка медленно подымалась, крепко держась за кресла обеими руками, словно, упасть боялась. Пока Кузьмич глаза вытирал, она уже стояла, без кровинки в лице, без движения, как статуя мраморная, смотрела куда-то поверх Кузьмича и Марфы Петровны.

Когда Кузьмич комедию с красным платком окончил и в карман его засунул, заговорила она, заговорила холодно, бесстрастно так:

— Тут есть тайна, — сказала она, — тайна, которую я не могу вам открыть… потому, что я сама ничего не знаю. Мой покойный муж унес ее с собой в могилу… Одно могу сказать, эта тайна, по-видимому, очень мучила моего мужа… может быть, ускорила его смерть!.. Почему-то мой муж считал себя в долгу перед вами и вашей семьей, и по его желанию я посылала вам деньги. Он считал, что этот долг равняется 6000 рублям. Я вам выслала 2000 — остается вам дополучить 4000. Если желаете, я могу внести эти 4000 в течение ближайшей недели, и тогда денежные отношения наши будут закончены.