- Хм… - Юрий Павлович помолчал, закурил новую сигарету. - Ну, есть у меня свое мнение, но толку-то что…

- А ты говори, говори… мне это, понимаешь, интересно. Я ведь, признаться, до самого последнего времени никогда не задумывался…

- Понимаешь, Ваня… первое, что, по-моему, надо сделать - это… пять, ну десять детишек, а к ним приставлены воспитатели и преподаватели… Вот когда будет индивидуальный подход, согласись! А когда их сорок обормотов на шее у молоденькой учительницы, ну, не анекдот ли рассуждать об индивидуальном подходе!

- Утопия, Юра, - вздохнул Иван. - Это бы люди только и гнули хребет, что на воспитание…

- Ах, как отлично бы! - воскликнул старший. - Ах, как выросло бы мое уважение к таким людям! Которые поумнели до того, что поняли бы: святая святых - это забота о будущем. Общество, помешавшееся на воспитании карапузов, - это, как я считаю, сверхразумное общество. Вот в каком обществе я бы стал оптимистом! Вот когда я, не жалея пота и нервов, потрудился бы! Я готов камни дробить, черт побери, отхожие места чистить, сжигать себя на работе в таком обществе!

"Удобная у тебя позиция, ничего не скажешь…" - подумал Иван. Вслух же спросил:

- Ну, хорошо, а как же быть с порочным кругом "невоспитанные воспитатели - невоспитанные дети"? Ведь воспитателей-то сто́ящих с божнички не снимешь?

- Во-от! В обществе, занятом, в первую очередь, воспитанием подрастающего поколения и это бы решалось разумно. Надо, чтобы цвет нации шел в детские садики, в интернаты, в школы, в пионерские организации воспитателями, учителями, преподавателями. Понимаешь? Цвет нации! Ведь главный фронт здесь, ведь здесь решается все! - Юра помолчал, разжигая потухшую сигарету, и продолжал хрипловатым голосом: - Пока же самые способные, самые умные идут в науку, занимаются физикой, математикой, биологией… А почему? Да потому, что они читают газеты, книги, слушают радио. А там то и дело сообщается о потрясающих открытиях, то и дело поются гимны в честь ученых. Ученым создают все условия, для них строят целые города. Хочет этого молодой человек или нет, а на него это действует, он принимает решение. И правильно делает, трезво рассуждает. Он откроет эффект, разработает принцип, уследит какую-нибудь элементарную частицу, станет известным, будет удовлетворен, обеспечен. А в системе воспитания? Да самое большее, чего он достигнет, это уйдет на пенсию заслуженным учителем республики. Кому они известны, заслуженные, кроме своих учеников? А вот мальчики, открывшие эффект, это да! О них во все трубы трубят. Так что ты прав, викинг, тысячу раз прав - иди в науку… только тогда не пытайся заряжать меня оптимизмом! Я смотрю на тебя и думаю - этот смог бы, у него бы наверное получилось… Но ведь уйдешь. И тем самым ты меня еще раз убеждаешь в моей правоте.."

- А знаешь, Юра, никуда я, пожалуй, не смогу уйти… Во всяком случае с университетом решил обождать. Выводы делать, конечно, рановато, но мне кажется… привязался я к пацанам, нравится мне с ними возиться, честное слово! И я полностью с тобой согласен, что главный фронт здесь. Вот они спят в палатках, сорок маленьких человечков… будущие мастера, хирурги, учителя, космонавты, командиры, будущие отцы, матери, будущие люди… и от нас с тобой зависит - какими они станут. Это страшно ответственно и страшно интересно… Да и вообще ты мне наговорил столько важного, серьезного, что я еще долго, наверное, буду осмысливать твои слова. Но я не могу с тобой согласиться в главном. По-твоему выходит: надо ждать, пока общество решит все проблемы воспитания. А сейчас? Бездельничать? "Я-то, мол, вижу, что плохо, знаю, как должно быть, но что я могу один? Отдельные, мол, личности прогресса не делают". Нет и нет, Юра! И еще раз - нет! Человек, по-моему, тогда человек, когда в любых условиях делает максимум возможного! Понимаешь? В любых условиях… Вот скажи откровенно, что ты думаешь о Князеве, что он за личность?

- Кто такой Вася?.. - Юрий Павлович помолчал, видимо колебался. Потом заговорил вполголоса: - Вася, он… неудачник. Все однокашники его обскакали: директора, главинжи, а он кто? Начальник заводской пожарной охраны. Сам понимаешь, небогато для пятидесяти-то лет… И вот лагерь… Здесь он хозяин, шишка, здесь он многое может себе позволить, здесь сбываются его мечты о шикарной жизни… И ведь на хорошем счету! Сколько комиссий было, все довольны, да и на заводе считают: лучше Князева начальника лагеря не найти. То есть лагерь - это за ним прочно. А лагерь, что же, запустил - и работает. Ну, иногда посмотреть, пройтись, нет ли каких отклонений, чтобы спокойнее, чтобы на душе не скребло. А ты, викинг, - помеха, опасная помеха в этой "машине"… Смотри. - И, перейдя на шепот: - Эдя, конечно, послан, чтобы все такое, за что можно зацепиться потом, примечать… Эдя, само собой, дуб, а Вася хитер и может при случае горло перегрызть. Это если его поглубже задеть.

- Вот, Юра, мы и добрались до главного… Все-то ты видишь, знаешь и разумеешь. И Васю ты презираешь. Осуждаешь и его самого, и его порядки. Но ведь сам-то водишься с Васей и с тем же Эдей. Как же так? А? Если ты с ними, тогда и ты такой же, тогда я тебя спрашиваю: а судьи кто? Почему ты до сих пор не взял Васю за горло? А вместе с ним и все его порядки?

- Легко сказать…

- Трудно, согласен, решиться на такое. Но иного выхода нет. Тут или - или. Или ты поступаешь по своим принципам и убеждениями, и пусть набьешь шишек, но будешь уважать себя. Или ты проживешь спокойно этаким безобидным пессимистом, критиком из-за угла… - Иван замолчал, почувствовав вдруг огромную усталость.

Молчал и Юра.

- Давай-ка поспим, - предложил Иван. - Завтра чуть свет на рыбалку.

- Давай поспим, - согласился старший, но долго еще после этого курил, думал.

Все стихло над белым лагерем. Лишь временами кричала спросонок лысуха в камышах да от реки доносило неясные всплески. У Ивана вдруг поплыло перед глазами, поплыло, сладкой пеленой стало заволакивать голову…

 Глава 28

Анна Петровна, красная от огня, сказала, что можно приступать к завтраку. Тотчас же горнист, толстощекий важный парнишка, вскинул горн, и над островом прозвучал самый желанный для всех сигнал. Табор оживился, зазвякали ложки, чашки; доставали сухари, спешили к костру, где стояли закопченные, дурманяще пахнущие ведра с ухой.

Первым попросил добавки Сева Цвелев. И потом просил еще два раза. Наконец, шумно вздохнув, он повалился на бок, и тотчас же сделался центром внимания.

- Боченька, жив?

- Уши, ребята, вроде теплые…

- Боча-бяшка, дать гольяшка?

- Лопнешь ведь?

- Не бойтесь, - подумав, возразил Боча. - Живот… он имеет такое свойство - растягивается…

Гена Муханов внимательно изучил кружку со смородиновым чаем.

- Девчо-онки, - тянет он и уморительно морщится. - Девчонки, что же вы божью-то коровку сварили?

- Ай, молчи ты, Мухолов! - сердится Люся-хиленькая, главповар по чаю. - Никакая там не коровка, это конопушка с твоего носа свалилась!

После завтрака бригады занялись всякая своим делом. Незадолго до обеда Иван пошел проверять, как продвигается работа.

- Ну, что ты намалевал опять! - тиранила бригадир Пинигина своего подчиненного художника Витю Небратова. - Там же одинокая сосна, а не телеграфный столб! Ой, горе мое…

Иван взглянул на карту, которую они вычерчивали, и остался доволен: на бумаге значилась уже речка Китим с омутами, мельница, разлив и окружающий лес.

Геодезисты в это время замеряли ширину и глубину Китима, скорость его течения, а результаты замеров приносили сюда, к Люде и Вите, картографам. Данные эти нужны были для предстоящего плавания на плотах. Какой величины строить плоты, какова должна быть их осадка, сколько строить плотов - все можно было рассчитать, имея под рукой эти данные.

Только что от геодезистов прибежал Гена Муханов.

- Иванлич, Иванлич, - возбужденно заговорил он. - Ох, и хитрые же утки…

Оказывается, пробираясь камышами вдоль Китима, геодезисты наткнулись на утиный выводок. Мама-утка подала знак тревоги, и утята, маленькие черно-желтые комочки, на глазах у пионеров мигом куда-то подевались. Пацаны переглянулись и затихли, пораженные чудом: вот только что был целый десяток головок, клювиков, хвостиков, было даже видно, как утята загребают лапками в воде, - и на тебе!