А взрослая утка вдруг забила, забила линялыми крыльями, будто совсем не может подняться и улететь.

- Раненая, поди, - прошептал кто-то из ребят. - Может, вылечим?

И, по пояс в воде, стали подходить к несчастной птице. Шли, шли… а до нее все еще оставалось шагов двадцать. Не заметили, как оказались на каком-то озерке. И тогда-то утка легко поднялась на крыло и, оставив пионеров с открытыми ртами, возвратилась к своим детенышам.

- Как же это, Иванлич? - радостно возмущался Гена Муханов. - Выходит, она провела нас?

- Выходит, - согласился Иван и рассмеялся, так хорошо стало на душе.

У кораблестроителей произошел скандал. Двое парнишек из новичков испортили жердь, за что получили от Юрки Ширяева по затрещине и вдобавок звание тунеядцев.

- Вы хоть бы глядели, как надо тесать! - негодовал бригадир. - Не руки, у вас, а… ноги!

Мальчишки надуто сопели. Иван подумал, что правильно, пожалуй, сделал, что включил этих новичков в дружную мастеровую Юркину бригаду. Оба были неряхами из нерях: ногти с синими каемками, рубахи вечно не заправлены, штаны не застегнуты, галстук веревкой, сами какие-то несобранные, вялые. Вот и достается им от Юрки на каждом шагу…

Здесь, в небольшой бухточке, из жердей и бревен, взятых с мельницы, сколачивались щиты-настилы для будущих плотов. Иван попробовал на прочность один из двух готовых щитов и прикинул, что если поднажать, то к вечеру все будет закончено.

Рыбаки шарили в котце сачком и подносили поварам рыбешку, повара же во главе с Анной Петровной и Ириной чистили ее, над длинным валом огня уже висели четыре ведра.

- Боча! Ты можешь скорее или нет? - сердилась Люся-хиленькая на подсобного по кухне Севу Цвелева. - Тебя за смертью посылать?

- Скорее! - басил подсобный по кухне, расплескивая воду сразу из обоих котелков. - Организм переутомится - что тогда?

Глава 29

Порывшись в своем рюкзаке, Ирина достала сверток и направилась в ближайший тальник. Шла и любовалась лагерем: восемь палаток напружинили свои белые крылья; казалось, перережь шнуры, и палатки взлетят. Она даже пощелкала пальцем об одну из них, вспомнила утверждение Ивана, что если палатку натянуть как следует, то полотно будет звенеть. "Придумал", - решила она.

Зайдя за кусты, разделась, сложила в кучку одежду и вдруг подумала: а что, если бы кто-нибудь сейчас… если бы Иван сейчас…

- Ой, нельзя! - крикнула она, инстинктивно прикрылась руками и присела.

Но это был всего лишь ветерок, качнувший куст.

"Ну и дуреха же!" - засмеялась Ирина, чувствуя, что щекам стало жарко.

И все-таки медлила, не надевала купальник. Было стыдно и в то же время хорошо. Хорошо оттого, что припекает солнце, что тело обвевает ветерок, что над головой голубое небо, что все в порядке: руки, ноги, талия. Стыдно же было оттого, что ведь нехорошо это - смотреть на себя со стороны, как бы его глазами.

Из лагеря донеслось восторженное: "Ур-ра-а! Купаться, ур-ра-а!"

Быстро натянув упругий купальник, Ирина легким уверенным шагом пошла к омуту.

Там собралась уже вся орда. Иван обследовал дно, нет ли коряг, вяжущей травы, холодных ключей, и, убедившись, что ничего такого нет, махнул рукой - пошли! И тотчас лее мальчишки, облепившие обрыв, стали прыгать вниз, брызги метнулись взрывами.

- Жили черти тихо-мирно, - кричала с берега Мария Стюарт, - а мы пришли и взбаламутили весь омут!

Выпрямилась, руки по швам, и столбиком полетела в хохот, плеск, в веселую неразбериху.

- Ирина Дмитриевна, вы что, боитесь? - донеслось снизу.

"Прыгнуть?" - мелькнуло.

Но, мысленно пролетев трехметровое пространство, она поежилась от страха. И, независимо тряхнув головой, спустилась к воде, сделала шаг, не почувствовала под ногами дна, ойкнула и поплыла, стараясь красиво, без брызг, выбрасывать руки.

Накупавшись до пупырышек на коже, оставив в воде усталость и грязь, мальчишки выбирались на берег и поводили носами в сторону костра.

Иван подал Ирине мокрую твердую руку.

- Куда тебе! - улыбнулась она: - Я ведь тяжелая, почти шестьдесят килогра…

Не договорила. В глазах перевернулся берег, омут, небо, и через мгновение она была у него на руках. Он поднял ее на обрыв и осторожно поставил на ноги, так что не успела она испугаться, не успела возмутиться. Он крепко держал ее за плечи и смотрел на нее.

- Не надо, - еле слышно сказала она и попыталась высвободиться. Он не отпускал, и она повторила: - Не надо, ты с ума сошел, ребята же…

Руки его разжались.

Ирина медленно пошла к кустам, чтобы переодеться; сердце билось часто-часто, ноги были какие-то…

"Обиделся, наверное, - думала она, переодеваясь и перебирая в уме только что случившееся. - Что-то он хотел, видно, сказать, а я…"

И вдруг ей стало весело. "Все хорошо! - подумала она. - Чудесно просто!"

Тело, освеженное водой, согревалось на солнце, пахучий ветерок обвевал лицо, голова слегка кружилась, и очень хотелось петь или танцевать.

- Я прямо как пьяная! - сказала она вслух и засмеялась.

А потом покачала головой: "Что-то с нами будет, Ирка! Ох, что-то будет! Увидела бы нас с тобой мама…"

Глава 30

Постепенно дальний лес, камыши, тальники вокруг омутов, развалины мельницы становятся неразличимыми, у костра же делается уютнее, теплее. Вот прокричала выпь - царица камышей, всполошились где-то дикие утки, звезды стали заступать в свой вечный дозор.

Боря Анохин скребет яйцевидный затылок и, хитро щурясь, начинает задавать вожатому вопросы. Первые пришедшие на ум: о звездах, о кометах, о луне. Ребята в предчувствии традиционного разговора у костра усаживаются и укладываются поудобнее, а минуту спустя становится так тихо, что закрой глаза - и нет никого, только костер потрескивает, да свой голос слышишь.

Иван любил эти минуты, ему нравилось рассказывать о солнце, о кометах, о звездах. Рассказывай и показывай - вот оно, ночное небо, вот оно, созвездие Кассиопеи… И головы запрокидываются - где, где Кассиопея, покажите, покажите! И снова слушают, а глаза, в которых на сотни ладов отражается костер, устремлены на тебя, рты полуоткрыты, у Гены Муханова вон и язык высунулся; ни движения, ни шороха; да как тут не охватит нежность к этому неистовому любопытству, которое, кажись, взял бы и потрогал!

Но вот в них копится желание говорить, фантазировать, уже внимание неустойчиво, уже каждому хочется самому так же вот, как вожатый, ну не так пусть, но - самому! Этот момент надо почувствовать, не упустить…

- Давайте, - предлагает Иван, - рассказывать невероятные истории? Каждый пусть придумает самую невероятную… Что хотите. Десять минут на размышление и - кто первый?

 Вначале было несвязное бормотание, потом все смелее и смелее стали рассказываться фантастические истории. О выходящих из моды, а потому бледноватых колдуньях, русалках и домовых; о космонавтах, попавших на Венеру и встретивших там паукообразных человечков… А вблизи деревни Огрызково приземлился странный аппарат. Он вращал глазами, будто изучал деревню, поле и людей, прибежавших посмотреть. Один старик не вытерпел, прикоснулся к аппарату и сразу же исчез, как испарился. В аппарате же при этом что-то зажужжало и послышалось "хэ-хэ-хэ!", как будто Фантомас… И аппарат поднялся в воздух, и все увидели, что место, на котором он сидел, сгорело. Тогда все поняли, что корабль - из антивещества…

Гена Муханов предлагал использовать для дальних полетов хвостатые кометы, художник Небратов мечтал писать картины не красками и карандашами, а тем, из чего радуга. Юрка же Ширяев прокопал тоннель через ядро земли насквозь. Чем добираться самолетами и пароходами, не лучше ли - метро? Наикратчайший путь, ни ветра, ни дождя… Фантазия Севы Цвелева не поднялась выше какаопровода.

- Просыпаюсь это я, - бубнил невозмутимый Боча, - открываю краник над кроватью, и - пожалуйста.

- У, обжора!