Запущенный под облака,

Бумажный Змей, приметя свысока

В долине мотылька,

«Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя

мне видно;

Признайся, что тебе завидно

Смотреть на мой высокий столь полёт». —

«Завидно? Право, нет!

Напрасно о себе ты много так мечтаешь!

Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.

Такая жизнь, мой свет,

От счастия весьма далёко;

А я, хоть, правда, невысоко,

Зато лечу,

Куда хочу;

Да я же так, как ты, в забаву для другого,

Пустого,

Век целый не трещу».

Лебедь, Щука и Рак

Когда в товарищах согласья нет,

На лад их дело не пойдёт,

И выйдет из него не дело, только мука.

___

Однажды Лебедь, Рак да Щука

Везти с поклажей воз взялись,

И вместе трое все в него впряглись;

Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!

Поклажа бы для них казалась и легка:

Да Лебедь рвётся в облака,

Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.

Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам;

Да только воз и ныне там.

Скворец

У всякого талант есть свой:

Но часто, на успех прельщаяся чужой,

Хватается за то иной,

В чём он совсем не годен.

А мой совет такой:

Берись за то, к чему ты сроден,

Коль хочешь, чтоб в делах успешный был конец.

___

Какой-то смолоду Скворец

Так петь щеглёнком научился,

Как будто бы щеглёнком сам родился.

Игривым голоском весь лес он веселил,

И всякий Скворушку хвалил.

Иной бы был такой доволен частью;

Но Скворушка услышь, что хвалят соловья, —

А Скворушка завистлив был, к несчастью, —

И думает: «Постойте же, друзья,

Спою не хуже я

И соловьиным ладом».

И подлинно запел;

Да только лишь совсем особым складом:

То он пищал, то он хрипел,

То верещал козлёнком,

То не путём

Мяукал он котёнком;

И, словом, разогнал всех птиц своим пеньём.

Мой милый Скворушка, ну, что за прибыль

в том?

Пой лучше хорошо щеглёнком,

Чем дурно соловьём.

Пруд и Река

«Что это», говорил Реке соседний Пруд:

«Как на тебя ни взглянешь,

А воды всё твои текут!

Неужли-таки ты, сестрица, не устанешь?

Притом же, вижу я почти всегда,

То с грузом тяжкие суда,

То долговязые плоты ты носишь,

Уж я не говорю про лодки, челноки:

Им счёту нет! Когда такую жизнь ты бросишь?

Я, право, высох бы с тоски.

В сравнении с твоим, как жребий мой приятен!

Конечно, я не знатен,

По карте не тянусь я через целый лист,

Мне не бренчит похвал какой-нибудь гуслист:

Да это, право, всё пустое!

За то я в илистых и мягких берегах,

Как барыня в пуховиках,

Лежу и в неге, и в покое;

Не только что судов

Или плотов,

Мне здесь не для чего страшиться:

Не знаю даже я, каков тяжёл челнок;

И много, ежели случится,

Что по воде моей чуть зыблется листок,

Когда его ко мне забросит ветерок.

Что беззаботную заменит жизнь такую?

За ветрами со всех сторон,

Не движась, я смотрю на суету мирскую

И философствую сквозь сон». —

«А, философствуя, ты помнишь ли закон?»

Река на это отвечает:

«Что свежесть лишь вода движеньем сохраняет?

И если стала я великою рекой,

Так это от того, что, кинувши покой,

Последую сему уставу.

Зато по всякий год,

Обилием и чистотою вод

И пользу приношу, и в честь вхожу и в славу.

И буду, может быть, ещё я веки течь,

Когда уже тебя не будет и в-помине,

И о тебе совсем исчезнет речь».

Слова её сбылись: она течёт поныне;

А бедный Пруд год от году всё глох,

Заволочён весь тиною глубокой,

Зацвёл, зарос осокой,

И, наконец, совсем иссох.

___

Так дарование без пользы свету вянет,

Слабея всякий день,

Когда им овладеет лень

И оживлять его деятельность не станет.

Тришкин кафтан

У Тришки на локтях кафтан продрался.

Что́ долго думать тут? Он за иглу принялся:

По четверти обрезал рукавов —

И локти заплатил. Кафтан опять готов;

Лишь на четверть голее руки стали.

Да что́ до этого печали?

Однако же смеётся Тришке всяк,

А Тришка говорит: «Так я же не дурак,

И ту беду поправлю:

Длиннее прежнего я рукава наставлю».

О, Тришка малый не простой!

Обрезал фалды он и полы,

Наставил рукава, и весел Тришка мой,

Хоть носит он кафтан такой,

Которого длиннее и камзолы.

___

Таким же образом, видал я, иногда

Иные господа,

Запутавши дела, их поправляют,

Посмотришь: в Тришкином кафтане щеголяют.

Механик

Какой-то молодец купил огромный дом,

Дом, правда, дедовский, но строенный на-славу:

И прочность, и уют, всё было в доме том,

И дом бы всем пришёл ему по нраву,

Да только то беды —

Немножко далеко стоял он от воды.

«Ну, что ж», он думает: «в своём добре я властен;

Так дом мой, как он есть,

Велю машинами к реке я перевесть

(Как видно, молодец механикой был страстен!),

Лишь сани под него подвесть,

Подрывшись наперёд ему под основанье,

А там уже, изладя на катках,

Я во́ротом, куда хочу, всё зданье

Поставлю, будто на руках.

И что ещё, чего не видано на свете:

Когда перевозить туда мой будут дом,

Тогда под музыкой с приятелями в нём,

Пируя за большим столом,

На новоселье я поеду, как в карете».

Пленяся глупостью такой.

И к делу приступил тотчас Механик мой.

Рабочих подрядил, под домом рылся, рылся,

Ни денег, ни забот нимало не берёг;

Однако ж дома он перетащить не мог

И только до того добился,

Что дом его свалился.

___

Как много у людей

Затей,

Которые ещё опасней и глупей!

Пожар и Алмаз

Из малой искры став пожаром,

Огонь, в стремленьи яром,

По зданьям разлился в глухой полночный час.

При общей той тревоге,

Потерянный Алмаз

Едва сквозь пыль мелькал, валяясь по дороге.

«Как ты, со всей своей игрой»,

Сказал Огонь: «ничтожен предо мной!

И сколь навычное потребно зренье,

Чтоб различить тебя, при малом отдаленьи,

Или с простым стеклом, иль с каплею воды,

Когда в них луч иль мой, иль солнечный играет!

Уж я не говорю, что всё тебе беды,

Что на тебя ни попадает:

Безделка — ленты лоскуток;

Как часто блеск твой затмевает,

Вокруг тебя один обвившись, волосок!

Не так легко затмить моё сиянье,

Когда я, в ярости моей,

Охватываю зданье.

Смотри, как все усилия людей

Против себя я презираю;

Как с треском, всё, что встречу, пожираю —

И зарево моё, играя в облаках,

Окрестностям наводит страх!» —

«Хоть против твоего мой блеск и беден»,

Алмаз ответствует: «но я безвреден:

Не укорит меня никто ничьей бедой,

И луч досаден мой

Лишь зависти одной;

А ты блестишь лишь тем, что разрушаешь;

Зато, всей силой съединясь,

Смотри, как рвутся все, чтоб ты скорей погас.

И чем ты яростней пылаешь,

Тем ближе, может быть, к концу».

Тут силой всей народ тушить Пожар принялся;

На утро дым один и смрад по нём остался:

Алмаз же вскоре отыскался

И лучшею красой стал царскому венцу.

Пустынник и Медведь

Хотя услуга нам при нужде дорога,

Но за неё не всяк умеет взяться:

Не дай бог с дураком связаться!