И вот какая на днях приключилась у них история. Прилетел из дальних краев голубок. А тот, другой, тоже не хочет расставаться с Шу-шу, прикипел душой, стало быть, на старости лет.

Казалось бы, плюнь на старика, возвращайся к любимому! Но не тут-то было. У злобного старикашки хранятся некие письма Шу-шу, где она клянется ему в верности, а молодого голубя кроет последними словами. (Вот тут, услышав про любовные письма, я окончательно перестала ей верить. Путана, выступающая в эпистолярном жанре! Но дурочка-медсестричка должна была слушать все это, открыв рот. И она слушала.) Старик же шантажирует ее этими письмами, грозит отдать их голубю, а голубь, если только увидит их, тут же непременно Шу-шу пришьет.

Жуткая история. Шекспир, Шиллер и Куприн, собравшись вместе, не придумали бы ничего подобного.

Как же предполагает моя Шу-шу выскочить из этой трагической ситуации? Самым романтическим образом: похитить письма. (Здесь к перечисленным классикам присоединяется приплывший из туманного детства зачитанный до дыр Конан Дойл.) И в этом месте Шу-шу наконец-то переходит к делу.

В воскресенье она со стариком должна идти в кинотеатр “Россия” на фестиваль. Начало сеанса в три часа дня. Предварительно Шу-шу вымоет голову от краски, пострижется и причешется под меня, сделает ногти, как у меня. У нее случайно (сик!) есть два одинаковых платья, она по случаю купила две одинаковые летние сумки, две пары одинаковых туфель нам по размеру она завтра же купит в “Березке”.

От меня вообще ничего не требуется. Шу-шу даст мне билет на тот же сеанс, я должна буду прийти пораньше и до самого начала находиться в дамском туалете, а ровно за пять минут до фильма запереться в самой дальней от входа кабинке. В последний момент спустится Шу-шу, отдаст мне свой билет, и я уже в темноте проберусь на ее место рядом со стариком. Когда кончится первый фильм и зажжется свет, я вытащу из сумки и надену темные очки, которых у нас тоже будет две пары. Разговаривать со стариком ни о чем не надо – еще перед началом сеанса Шу-шу найдет, за что на него обидеться. Надо молча встать и снова спуститься в туалет. Там меня снова будет ждать Шу-шу. После начала следующего фильма я свободна. Неужели я не готова оказать подруге эту небольшую услугу?

Я, конечно, была готова. Но чтобы узнать побольше, не мешало немного покочевряжиться.

– А как ты попадешь в его квартиру? – спрашиваю я – дура дурой.

Шу-шу досадливо морщится, но терпеливо объясняет:

– Я уже сделала копию с его ключей.

– А почему нельзя просто прийти туда, когда его нет дома?

– Ты детективы читаешь? – вопросом на вопрос отвечает Шу-шу. – Что такое алиби, знаешь? Мне даже подумать страшно, что он со мной сделает, если узнает, что я к нему влезла!

Шу-шу зябко передергивает плечами. Вот тут я ей верю! Но настырно продолжаю:

– А если кого-нибудь попросить сходить туда, пока вы будете в кино?

– Хрен-то! – торжествующе отвечает она. – У него в доме такой пес, что загрызет любого незнакомого. А меня он, слава Богу, знает...

И тут я сдаюсь. Все-таки подруга!

Вот и все. Сегодня утром Шу-шу передала мне все шмотки, сумки, очки. Завтра, в воскресенье, мы еще раз встречаемся с ней утром, уточняем, так сказать, детали. Завтра я постараюсь узнать, что она задумала на самом деле. Вернее, что они задумали. Не сомневаюсь, что эту аферу она никогда в жизни не смогла бы придумать одна – или я ничего не смыслю в людях. С кем в паре она работает? С тем хорьком? С Кроликом, у которого в голове тараканы? С обоими? С кем-то третьим?

Завтра, быть может, я узнаю, как в мире Шу-шу поступают с идиотками вроде меня. После того, как нужда в них проходит. Что это будет? Смертельная доза кайфа? Или просто дадут по голове в темном переулке? Впрочем, может, я фантазирую, наслушавшись Тарасыча...

Все равно мне страшно. Хотя отступать я не намерена. Еще чего! Мне почему-то жалко Шу-шу. У нее мое лицо. Только ли она одна виновата, что стала путаной и наркоманкой? Когда все кончится, удастся ли ее вытащить из этой грязи? Скоро я все узнаю. Завтра”.

– Три богатыря, – усмехнулся одними губами Комаров, оглядывая Северина, меня и только что подъехавшего Балакина. – Сейчас будем с вами решать, в какую сторону ехать. Но сначала отпустим товарища.

Лично я приободрился. Если Комаров усмехается, значит, наши дела не так уж плохи. Значит, и он считает, что розыск больше не в тупике. Мы все повернулись в сторону двери, где в уголке скромненько сидел Толя Жабин, зам. по розыску из отделения, к которому относится дом Салиной. На его круглом веснушчатом лице незамысловато отражалась вся гамма наличных чувств: сейчас я вам расскажу все, что знаю, а потом вы меня отпустите, не путайте в это дело. Чем смогу – помогу, только, Бога ради, не вешайте на меня по территориальному признаку похищение, наркоманку и прочий букет.

Заметив, что все на него смотрят. Толя враз посуровел, даже попытался нахмурить свои несерьезные рыжие брови:

– Собственно, выдающихся достижений нет, – обнадеживающе начал он. – Ребята еще отрабатывают жилой сектор, но пока нашли только соседку по подъезду, которая в среду вечером, около двадцати трех часов, видела Салину. Говорит, ее вели под руки двое мужчин. Салина как будто еле держалась на ногах. Ну в этой картинке ничего необычного для соседки не было, она особого внимания не обратила.

– Вели в дом или из дома? – быстро спросил Балакин.

– Из дома.

– Приметы мужчин дает? – без особой надежды в голосе поинтересовался Северин.

– Смутные. Один вроде высокий, крепкий. Второй среднего роста, пожилой, с седыми волосами. Больше никаких деталей.

– Опознать при случае берется?

– Вряд ли. Темно было. Да она и видела их мельком.

– Никакой машины перед подъездом не было?

– Вы ж видели: там всегда полно машин, особенно вечером. Они выходили из подъезда, она входила. Куда они потом делись, не знает. Все, – огорченно развел Толя руками.

Мы молчали. Он поднялся, спросил у Комарова:

– Разрешите идти?

Когда дверь за ним закрылась, заместитель начальника МУРа снова обвел нас глазами и остановил взор на Северине.

– Давайте по очереди.

– Я думаю, теперь с учетом рукописи Троепольской и показаний Овсова можно восстановить весь ход событий, предшествующих убийству, – бодренько откликнулся Стас. – Судя по всему, у Шу-шу дело шло гладко и по плану...

– Вопрос, – подняв руку, перебил его Балакин. – Если, как ты говоришь, все шло по плану, то почему следы морфина мы нашли в кармане плаща Троепольской, а не Салиной?

– Ответ, – тонко улыбнулся Северин. – Можно, конечно, официально запросить метеорологов, но я и так помню: в воскресенье с утра шел мелкий гнусный дождик, распогодилось только часам к четырем. Этого наши девочки не предусмотрели, двух одинаковых плащей у них запасено не было. Поэтому в туалете им пришлось переодеваться...

– Дважды, – вставил я.

– Не факт, – возразил Северин, – поскольку следы морфина обнаружены только в плаще Троепольской. Я, например, представляю себе, что это было так. Шу-шу едет домой к “старику” в плаще Ольги, похищает наркотики, автоматически сует их – в карман плаща... Кстати, – неожиданно запнувшись, перебил он сам себя, – наличие следов морфина именно в плаще Троепольской подтверждает ее гениальную догадку, что Шу-шу интересовали никакие не письма, а наркотики, и более позднюю, но не менее гениальную догадку Балакина, что из-за наркотиков Шу-шу и пристукнули... Да, так вот, – продолжал он, профессорско-преподавательским жестом воздев указательный палец, – сует их в карман плаща. Мы с вами знаем, что первый фильм заканчивается около половины пятого, а в это время дождик уже прекратился, светило солнце. Шу-шу только что пришла с улицы и знала об этом, следовательно, она могла сообразить, что ей не придется больше надевать плащ, когда они со “стариком” выйдут из кино. К тому же у нее должно было быть еще одно очень важное соображение, чтобы не меняться второй раз плащами: ей ужасно не хотелось перекладывать наркотики на глазах у Ольги. Поэтому она могла предложить Троепольской ее плащ пока не снимать – ну, например, мотивировав это нежеланием обращать внимание публики на два одинаковых платья – а свой, вернее, Ольгин, сняла, свернула вместе с наркотиками и сунула в сумку. Но перепутала и взяла сумку Троепольской!