Вера Михайловна всхлипнула от радости, схватила Владимира Васильевича за плечи, чмокнула в переносицу, так, что очки у него свалились, и побежала вниз, к Никите. Откуда только силы взялись.
Никита привстал ей навстречу. Выражение лица у него было, как тогда перед кабинетом врача, — детской растерянности и беспомощности.
— Благополучно, — выдохнула Вера Михайловна, спеша успокоить его. — Мне Владимир Васильевич…
Наш доктор из Медвежьего… Он на операции был.
Они сидели, взявшись за руки, и молчали. Надо было пережить этот момент, это потрясение, с духом собраться.
— Ты вот что, Никитушка, — первой пришла в себя Вера Михайловна. — Ты съезди-ка на квартиру. Старичкам скажи… Они тоже волнуются. И еще вот что. Телеграмму бы надо…
— Может, рано? — неуверенно возразил Никита.
— Так ведь тоже сердце болит. Поди, все Выселки не спали.
— Подожди, — Никита еще не верил в счастье, словно боялся вспугнуть его.
— Так мы ж ничего особого. Несколько слов: «Операция прошла благополучно. Ждем окончательных результатов». Иди, Никитушка.
Она поцеловала его в небритую щеку и заторопилась наверх.
Но узнать в этот день больше ничего не удалось.
Профессор куда-то исчез, появился поздним вечером и сразу прошел в послеоперационную палату. Лечащий врач выглянул на минутку, сказал ей то, что она уже и сама знала:
— Операция прошла нормально.
И снова удалился.
Вера Михайловна попробовала было обратиться к Алексею Тимофеевичу, но тот почему-то шарахнулся от нее, как от огня.
Возле Сережи — она видела по теням на стекле — все время были люди. Они приходили и уходили. Но суеты не наблюдалось, и это успокаивало ее.
Никита вернулся быстро, сообщил:
— А я с твоим дядей свиделся. Он из Вырицы приезжал.
Вера Михайловна не придала значения этому сообщению, не о том думала.
— Ты бы отдохнул, Никитушка.
— А ты?
— Я наверху побуду.
— А я здесь.
Среди ночи что-то стряслось. За стеклянными перегородками зажегся яркий свет и задвигались тени.
Вера Михайловна прикорнула в дежурке, но вдруг ее будто кто-то подтолкнул, она вздрогнула, сразу встала на ноги, вышла в коридор и тотчас заметила свет и тени за перегородками. И тут же у нее зашлось сердце. Подобное ощущение уже возникало, когда она ожидала результатов операции, но тогда это длилось секунды. А сейчас надолго. Вера Михайловна подошла к форточке, глотнула студеного воздуха. Не помогло. Она постаралась не обращать внимания на свое сердце, потому что то, что происходило там, было поважнее. И это ей удалось.
Мимо нее прошли какие-то незнакомые врачи. Один из них произнес неизвестное ей слово: гемолиз. Она тотчас догадалась, что оно относится к Сереже. И поскольку она не знала его значения, оно показалось ей страшным. Собственно, это отметило ее сознание. Сердце ничего не чувствовало. Вера Михайловна не забила тревогу, просто отметила в своем сознании: «Гемолиз — это, вероятно, плохо».
Появился лечащий врач, какой-то отрешенный, не замечающий ее.
— Аркадий Павлович! — окликнула его Вера Михайловна.
Он остановился неохотно, взглянул на нее недоуменно, не сразу узнал.
— Небольшое осложнение. Почки. — И прошел вперед.
Но по тому, как он спешил, как был необычно отрешен, она догадалась, что говорит он неправду.
Аркадий Павлович, очевидно, и сам понял, что поступил жестко по отношению к матери ребенка, вернулся с полдороги, заговорил помягче:
— Там много врачей. Вадим Николаевич там. Уже дважды прямое переливание делали. — Он помолчал. — Нужна «искусственная почка». — Опять — помолчал. — А вам здесь не надо быть.
Вера Михайловна поспешила к Никите.
— Почка нужна.
— Так я… — решительно отозвался Никита.
— Искусственная. Аппарат такой.
Они опять сидели молча, взявшись за руки.
Потом Вера Михайловна поднималась наверх, снова спускалась к Никите и вновь поднималась на отделение, Один раз ее заметил профессор. Он опять двигался своей падающей, чрезвычайно усталой походкой.
— Увести, — приказал он кому-то.
Чьи-то руки подхватили Веру Михайловну и отвели в дежурку. Другие руки дали понюхать нашатыря. Ничто не помогало. Сердце не отпускало. Она была похожа на лунатика, ходила, что-то улавливала, спускалась к мужу и снова шла в отделение. Однажды она сообщила Никите:
— Наша Нюшка кровь давала.
Второй раз сказала:
— Третьи сутки пошли, а профессор не уходит.
— Стараются, — подтвердил Никита.
Неожиданно кто-то позвал Веру Михайловну:
— Вас просят.
Ее провели за стеклянные перегородки, прямо в послеоперационную палату. Еще по дороге она поняла, что это означает, но не заплакала, не закричала, потому что у нее зашлось сердце, а без сердца не получалось слез.
В послеоперационной пахло лекарствами и было так светло, что она невольно зажмурилась. А когда открыла глаза, то первым заметила лечащего врача, Аркадия Павловича. Он стоял у окна, в профиль к ней, и по щеке у него катилась слезинка.
А потом она увидела Сережу. Он вздрагивал, точно через все его худенькое тельце проходила судорога. Вера Михайловна опустилась на колени, припала лбом к его личику, и судорога эта прошла через нее, через ее сердце, и будто возбудила его. Сердце заныло и затрепетало в груди.
— Уведите, — произнес знакомый голос.
Кто-то поднял ее, подхватил под руки.
В коридоре Вера Михайловна увидела много людей.
Она не различала их в отдельности, просто заметила, что их много. Они смотрели на нее и молчали. Так молчали, будто их не было.
— Люди… — почти бессознательно произнесла Вера Михайловна и хотела добавить с упреком: «Что ж вытакие большие, так вас много, и не уберегли моего сыночка…» Но у нее не хватило сил на такую длинную фразу, и вместо этого она выкрикнула: — Люди! — и зарыдала, повиснув на руках сопровождающих ее сестер.
Секретарша Леночка вскочила, но было уже поздно.
Нежданный посетитель вошел в кабинет профессора. Она не могла окликнуть его, остановить, потому что это был главный врач клинической больницы, для нее самый большой начальник.
Доцент Рязанов поздоровался и без приглашения сел в кресло. Крылов кивнул и не удивился, точно ждал его прихода. Он сидел над какими-то бумагами, уставив взгляд в одну точку. Вид у него был усталый. Цвет лица бледно-желтый. Под глазами мешки.
— Ты бы о своем сердце подумал, — посочувствовал Рязанов.
— О чем? — не понял Крылов.
— О здоровье, говорю, своем.
Крылов пропустил совет мимо ушей, произнес после паузы:
— Видишь ли, мы на этот раз ни при чем. Операция прошла безупречно. Вот акт патологоанатомов. К нам нет претензий.
Его это взволновало, и он оживился:
— Причина смерти, видишь ли, необычная. Мы травмировали кровь. Да, вот и такое может быть. АИК еще не совершенен. Кровь, проходя по нему, портится. Происходит разрушение эритроцитов, гемолиз. А затем — осложнение на почки. От этого он и погиб… Если бы была «искусственная почка»… Он вскинул голову, уперся взглядом в Рязанова. — Нужна «искусственная почка». Нам не по профилю, но… вот… нужна. Бывают и такие случаи.
Он умолк, ожидая ответа.
— Пока не нужна, — сказал Рязанов.
— Ах, вам, видите ли, не нужна! — вспылил Крылов. — Так нам необходима. Мы должны иметь под рукой все, чтобы гарантировать человеку жизнь.
Рязанов не стал спорить, неторопливо открыл папку, достал бумагу и протянул ее Крылову.
— Что это? — спросил Крылов, не собираясь брать бумагу.
— Приказ начальства, — сказал Рязанов и положил бумагу на стол. — О запрещении принимать с тетрадой Фалло.
Крылов схватил приказ, пробежал глазами и небрежно отложил в сторону. Он долго молчал, поглядывая в окно, где на покрытой ледком ветке беззаботно попрыгивал воробьишка.
— Тогда пусть они и меня запретят, — наконец произнес Крылов. — Я не шарлатан и не авантюрист. И не сапоги крою. Я не могу отказать матери, если она умоляет спасти ее ребенка. Я не могу сказать: «Нет. Пусть умирает». Если есть хоть один шанс из десяти, я буду оперировать, буду всеми силами стараться не упустить единственный шанс. Отберете клинику — в сарае разверну операционную. С нуля начну, но не брошу. В этом моя роль на земле — помогать страждущим людям.