Эксперимент с тремя звуками подтверждает идею о том, что нам не нужен специальный централизованный механизм для измерения времени – мы отмериваем время, исходя из активности нейронов, которые в это время заняты совсем другими делами. Добровольцам проигрывали три звука, предлагая оценить временной интервал между вторым и третьим, игнорируя первый. Если мозг обладает собственным «секундомером», такое задание не составит для него труда – после первого звука нужно всего-навсего обнулить показания перед оценкой длительности интервала между вторым и третьим звуками. Но события развиваются иначе. Первый тон сбивает испытуемых с толку, не позволяя адекватно воспринять второй и третий. Это позволяет сделать следующий вывод: время оценивается посредством нейронной активности, вовсе не предназначенной исключительно для такой цели. Именно поэтому введение в эксперимент дополнительных звуков приводит к сбою системы. Выходит, система эта далека от совершенства. Но ее плюс в том, что она отличается гибкостью. Теоретически система способна отмеривать время любого события, независимо от того, какими органами оно воспринимается. И вот что важно: первый звук не отвлекает, если по высоте отличается от последующих двух. Это наводит на мысль: что, если при оценивании времени звучания разных нот используются разные группы нейронов?

У все того же Дэвида Иглмена, который сбрасывал испытуемых с высотных зданий, возникла другая идея. Она, как и теория Буономано, опирается на предположение, что наши мозговые клетки обладают врожденной способностью воспринимать время. Когда вы смотрите на картинку, нейроны в вашем головном мозге затрачивают определенное количество энергии, чтобы распознать ее. Вспомните о задании с жирафами и манго: испытуемым показывали серию одинаковых картинок с жирафами, а в середине неожиданно появлялось изображение манго. Испытуемые утверждали, что манго им показывали дольше, чем любого жирафа. Когда испытуемый видел картинку с жирафом впервые, его нейроны затрачивали на обработку изображения определенное количество энергии. Но при повторном появлении жирафа нейронам уже не требовалось расходовать на обработку столько же энергии. Идея Иглмена заключалась в следующем: наше ощущение длительности времени основывается на количестве затраченной нейронами энергии. Испытуемому казалось, что первую картинку с жирафом ему показывали дольше – на ее восприятие ушло больше энергии, чем на последующие, ведь мозг затрачивал на них меньше энергии. И вдруг у него перед глазами возникала картинка с манго. Благодаря своей новизне она требовала большего количества энергии на обработку, поэтому испытуемому казалось, что он видит ее дольше. Итак, идея Иглмена подтвердилась опытным путем: частота нервных импульсов повышается при показе испытуемому новой картинки и понижается при повторном показе одного и того же изображения. Так ли происходит оценка длительности времени – еще неизвестно, однако идея вполне правдоподобная. Мы уже знаем, что в восприятии времени фактор новизны играет свою роль, причем это касается и длительных периодов времени. Вы приезжаете в город, где никогда не были, и идете от гостиницы до ресторана пешком. На обработку всех новых образов и звуков, которые встречаются вам по пути, у нейронов уходит значительное количество энергии – у вас возникает ощущение, что прогулка заняла приличное время. Однако та же прогулка в обратном направлении, когда маршрут вам уже известен, покажется короче.

Предположение, что сама нейронная активность служит измерителем времени, может объяснить проблемы восприятия времени, которые возникают у больных шизофренией. В отличие от слуховых галлюцинаций и бреда, эти симптомы менее известны, однако некоторые больные шизофренией жалуются на то, что больше не в состоянии воспринимать настоящее и в то же время вспоминать прошлое, размышлять о будущем. Философ Эдмунд Гуссерль считал, что способность держать в уме все три временны\'е категории крайне важна для сознания, она утверждает нас в реальности бытия. При шизофрении данная способность может быть нарушена – больным время кажется нереальным. Им трудно исключить неоднородный предмет из ряда однородных, сложно заметить мигающую лампочку. Реакция их нейронов такова, что все для них внове, они все видят впервые. У обычного человека, которому показывают одного жирафа за другим, нейронная активность понижается, но у больных шизофрений ничего подобного не происходит. [39]

Мы можем определить временны\'е рамки любого движения: от колебания маятника в часах до захлопывания дверцы машины, чтобы та не прищемила нам пальцы. Мы даем сотни таких оценок на дню, сами того не замечая. Однако только представьте, насколько усложнится наша жизнь, если оценивающий механизм даст сбой. Прибавьте к этому еще и тревожные мысли. Вообразите, что вы потеряли всякую связь с временно\'й реальностью и не в состоянии выстроить мысли в хронологической последовательности, путая воспоминания о прошлом, мечты о будущем и реальность, которая «здесь и сейчас». Неудивительно, что психотический эпизод страшно сбивает с толку. Философ и нейробиолог Дэн Ллойд высказывает довольно смелое предположение: нарушения в восприятии времени могут служить причиной проявления целого ряда симптомов, характерных для шизофрении. И предположение это не безосновательно. Я уже упоминала о влиянии на восприятие времени дофамина, а также о дофаминовой гипотезе, согласно которой в возникновении шизофрении участвует этот нейротрансмиттер. Возможно, дофамин действительно запускает «часы» в мозгу, устанавливая ритм сигналов, и некоторые симптомы при шизофрении могут быть проявлением сбоя этих «часов».

Теория Иглмена также объясняет иллюзию с часами, которые якобы останавливаются. Первый интервал движения секундной стрелки кажется более длительным, потому что мозг обрабатывает информацию о движении впервые. Зато потом частота нервных импульсов и объем затрачиваемой при этом энергии понижается – изменяется и восприятие времени, за которое секундная стрелка проходит одно деление. То же – с ярким светом, который на мгновение включают: кажется, что яркая лампочка горит дольше, чем лампочка тусклая. Временной интервал, заполненный сложным музыкальным произведением, кажется длиннее, чем точно такой же интервал с музыкой попроще. Может, это происходит потому, что мы оцениваем длительность временны\'х отрезков по количеству затраченной в момент восприятия событий энергии?

Итак, вы познакомились с самыми разными теориями. Лично я, исходя из полученных современной наукой данных, считаю: сигналы в нашем мозгу, помимо выполнения своих основных функций, еще и отмеривают время. Неважно, в какой форме эти сигналы существуют – в виде «ряби» или «порций» энергии, – важно, что они ускоряются. И это ускорение – мы говорили о нем, приводя в пример устремляющихся в ворота загона овец, – создает впечатление растягивающегося времени. Так же, как и крайняя степень тревоги – пока Чак Берри отчаянно борется за свою жизнь, сигналы ускоряются, а время замедляется. В оценке длительности времени участвует дофамин, а также четыре зоны мозга – мозжечок, базальные ганглии, передняя часть лобной доли и передняя часть островковой доли, – которые задействуются в зависимости от длительности оцениваемого временно\'го интервала.

Возвращаясь к основной теме книги, подведем итог: у каждого из нас свое восприятие времени, основанное на нейронной активности головного мозга и физиологических реакциях тела. Такая трактовка времени – как результата химических реакций, возникающего благодаря нейронной активности с участием дофамина, – может показаться слишком упрощенной. Но не стоит сбрасывать со счетов наше субъективное ощущение времени. Для Чака Берри, Алана Джонстона или даже мерзнущего в ледяной пещере Мишеля Сифра сигналы нейронов не имели никакого значения – значение имело их собственное восприятие времени. И как раз эта сфера нам подвластна. Оказывается, в области восприятия времени мы весьма одарены. Мы можем мысленно перенестись вперед или назад во времени. Можем представить себе в будущем события, свидетелями которых никогда не были, можем выстроить события в хронологической последовательности, распознать в музыке ритм, говорить, поймать мяч, догнать уходящий поезд, перейти дорогу. И все это – без осознанного контроля за теми процессами, которые протекают в головном мозге.