Горбачев встал, вышел из-за стола, поправил на окне одеяло.

Все, что он говорил далее, прохаживаясь взад-вперед, принадлежало тайнам инструкций, и Тучин, надо думать, понял это, понял и расценил не иначе, как полное и безоговорочное доверие. Павел уловил его вздох — аж спина расширилась, увидел, как торопливо потянулась к сигарете рука, как весь он откинулся на стуле с какой-то радостной усталостью.

«Рановато ты расстегнулся, Дмитрий Михайлович, рановато. Не успел порог перешагнуть»…

Павел снял с груди автомат, ощупал в карманах бугры лимонок. Вспомнил, как Тучин отклонил его попытку остаться у ворот дома Горбачева, присмотреть подходы: «Не надо. Где сторож, там воруют». Горбачев почему-то согласился с ним. Может, потому, что шел домой. Или было ведомо Горбачеву нечто, что он не смог рассказать там, в выеме скалы между Залесьем и Ропручьем?

Сонно тикали ходики. Прохаживался взад-вперед Горбачев, и его тень то настороженно липла к стене, то, изломившись, лезла на потолок.

Староста баюкал руку. И в том, как он укачивал свою боль, было что-то необманное. Павел встал на одну свою раненую ногу, а в ней ничего не ныло. И тогда ему вспомнилось, как непохож был Тучин в половине двенадцатого ночи на того, который пришел в пять вечера. Без слов, запыхавшись, бросился к Горбачеву и обнял его. И долго не отпускал, держал в охапке, будто нашел то, что всю жизнь искал, и боялся будто, что все это возьмет и исчезнет…

Горбачев говорил, как диктовал. В Петрозаводске провалы, провалы, провалы… Дрожал под закопченным стеклом оранжевый клинышек фитиля. На дворе продрал глотку петух. Шло утро.

— Наверное, риск в чем-то перечеркивает опыт. — Горбачев вдруг резко, словно муху прихлопнул, ударил ладонью по столу. Встал, прошел к двери, обратно, снова к двери. — И с этим ничего не поделаешь. — Голос у Горбачева придавленно тихий. У него всегда такой голос, когда он жестко берет себя в руки. Он остановился у стола, засунул руки в карманы пиджака и не мигая смотрел на лампу.

— Без риска, понятно, нельзя. Но если при этом не срабатывает опыт, что же остается? Удача? Мало. Мало! Брать эту слепую стерву в поводыри… Нужно что-то новое, из ряда вон новое… Не молчи, говори, Тучин…

— Ответь мне на один вопрос, — откликнулся Тучин.

Ни тоном, ни жестом он не разделил, не поддержал тревоги Горбачева, его мучительного поиска пути меж крестов над неудачами предшественников. Казалось, вся его внимательность в течение этих многих минут была терпеливостью, под которой билось и дозревало давно найденное решение.

Ответив вопросом на вопрос, он невольно дал понять, что это решение есть, существует, оно, если хотите, — открытая дверь, к которой не надо ключа, но в которую постучать, извините, надо.

— Мне нужно знать, почему ты пришел именно ко мне. Мне нужно также знать, что думают обо мне в Центре. Ты должен сказать мне, какие получил в отношении меня указания… Я хочу игры с открытыми картами.

— Понимаю, — Горбачев присел к столу, устало, с напряженным усилием потер ладонью лоб. — Во-первых, знай, что я не заблудился, в лесу не аукал, абы кто откликнулся. На этот огонек, — он кивнул в сторону лампы, — пришел не случайно… Встреча с тобой предусмотрена оперативным заданием. Более того, она основа всей операции… Что знают о тебе в Центре? Думаю, все. Во всяком случае, об осторожности меня предупреждали — да, и довольно настойчиво… Для засланного в тыл разведчика ты сделал слишком блестящую карьеру… Что еще?.. Если б я не знал, что тебе важнее всего правда, не сказал бы, что тебя предложено ликвидировать, если… в общем, сам понимаешь… Сомнения в тебе сильные. Но еще больше нужда в тебе… Все. Что же касается лично меня…

— О себе не надо.

Тучин встал. Незабытым солдатским жестом одернул серенький, из грубой финской ткани пиджак:

— Мне жаль тех людей… Крепости, Дмитрий, открываются изнутри… Но это так, к слову… Я готов действовать… Дай мне неделю, и я скажу тебе, что снится начальнику штаба управления Восточной Карелии Котилайнену…

Утром 18 августа у дома горне-шелтозерского полицейского участка стремительно развернулась немецкая «БМВ». Старший сержант Туоминен, подтягивая на ходу сапог, скатился с лестницы — перед ним стоял Лаури Ориспяя. Взгляд капитана нетерпеливо вытянул сержанта в струнку. Понял, отрапортовал:

— Господин капитан! В районе предполагаемого появления партизан никого обнаружить не удалось. Дороги перекрыты, посты на вероятных подходах размещены в соответствии с вашим приказом.

Ориспяя молча прошел в управление.

— Собачку обещали, господин капитан, — напомнил Туоминен. Капитан не ответил…

Тучина привели в тот момент, когда Ориспяя зачитывал расшифрованные экспертами радиограммы убитого в районе Таржеполки радиста Николая Морозова. В них всплыло новое имя — Дуся. Имя радистки, которая лежит в Кашканах и у которой слова, как пули в спине: у живой не вытащишь.

Как видно, Ориспяя упорно шел по следу группы, выброшенной под Педасельгой. И Тучин понимал, чем это может кончиться, если даже Горбачев никакого отношения к этим следам не имеет. А ясности тут — никакой. Вчера, гордыня-дура, душил в себе вопросы — ждал, что сами скажут. Сообщил только: «Радистку тут схватили. Пять пуль, а она живая, лет семнадцати». И глаз не повернул, не вгляделся в лицо Горбачева, руку качал, думал, не заподозрили бы в чем неладном. Одно засек: горбачевскую тень словно гвоздями к стене пришило. «Где, как звать? Одну схватили или с кем?» Как звать ее, не знал. А при имени Морозова тень шелохнулась и осела — то ли облегченно, то ли придавленно. На этом разговор и осекся.

И вот — Дуся. Саастомойнен — в привычной позе: коленки в стороны, на коленках — локти, подбородок на кулаках. Туоминен слушает с раскрытым ртом. У Туоминена розовые щеки и усталые старческие глаза. Ориспяя — без парадности, голос усталый, раздумчивый:

— «Летчик выбросил неправильно. Два дня ищу своих. Продукты кончаются завтра. Дуси нет. Нахожусь на месте выброски. Прошу помощи. Николай».

В тот же день, 30 июля, — ответ Центра: «Принимаем меры для оказания помощи. Работайте по расписанию. Находитесь на месте. Подготовьтесь к приему продуктов».

31 июля: «Понял. Нужны батареи, кепка. Сообщите Дусе, пусть работает. Где ребята?»

2 августа: «Продукты получил, двигаюсь на север».

4 августа: «В назначенном месте никого нет. Что делать?»

Немедленный ответ: «Соединяйтесь с Дусей на западном берегу реки Таржеполка, в квадрате 12—62, на просеке, у устья ручья. Ждите ее прихода 5—6 августа».

6 августа: «Нахожусь в квадрате 12—62, устье ручья реки Таржеполка. Дуси нет…»

— Дуси нет, — повторил Ориспяя. — Мы знаем, что Дуся пришла лишь двенадцатого августа в четыре часа дня. Сегодня утром в Кашканах ее впервые назовут по имени, и, надо думать, девчонка вспомнит, с кем ее забросили, с каким заданием. Независимо от этого, господа, нам самим нужно принять меры. Мы обязаны ответить на вопрос покойника: «Где ребята?» Мы. И никто нам не простит ротозейства, сержант Туоминен… Думайте, думайте.

А думать Ориспяя никому не дал. Встал, одернул китель. Туоминену: «Поедете со мной, сержант». Саастомойнену и Тучину: «Займитесь этим, прошу без вопросов». Выложил на стол пачку бланков размером в тетрадный лист.

Машина ушла в сторону Погоста.

В Погосте родился Николай Морозов.