Именно в это время в рамках немецкой идеологии возникают концепции «упадка культуры», «деградации человечества», якобы возрастающей «деспотии» масс, в которых немецкая буржуазия пытается изобразить себя единственной защитницей западной культуры и «обосновать» особую миссию немецкой нации среди других наций и немецкой буржуазии среди собственного народа.

В этом отношении наиболее типичны взгляды немецкого философа Освальда Шпенглера (1880–1936), книга которого «Закат Европы» в известной мере отражала настроения растерянности и подавленности, царившие в среде немецкой буржуазии после разгрома империалистической Германии; вместе с тем эта книга была идейным реваншем германского империализма над победившими врагами: вместе с нами погибнет весь мир!

Однако в решающей степени подобные взгляды явились отражением всеобщего страха всей европейской буржуазии перед революционным движением трудящихся масс. Появление так называемого четвертого сословия, массы (т. е. появление на исторической арене рабочего класса) О. Шпенглер считает решающим свидетельством гибели культуры, так как масса принципиально отвергает культуру.

Проблема массы у Шпенглера совпадает с проблемой пролетариата и социализма. Именно пролетариат — та бесформенная масса, которая разрушает культуру. Шпенглер стремится дискредитировать научный социализм и с помощью националистических паролей, раздувая национальные особенности и различия в международном движении пролетариата. Счастье всех людей — бессмысленная идея, нападает он на социализм. Мировое гражданство— жалкая формула.

Принадлежность к определенной общности является, по Шпенглеру, необходимым условием, при котором жизнь приобретает «смысл и глубину». Чем полнее ощущение, например, национальной ограниченности, тем большее значение и ценность приобретает «жизнь». Социализм так же национален, как искусство, математика и философия. «В каждой стране свой социализм. Рабочих движений существует столько же, сколько имеется сегодня отдельно живущих рас» ¹. Они, клеветнически утверждает О. Шпенглер, относятся друг к другу с такой же ненавистью, как и соответствующие народы. Доказательство этому он видит в том, что в первую мировую войну против Германии вместе с буржуазией якобы выступал и пролетариат всех стран Антанты.

О. Шпенглер и здесь фальсифицирует факты. Он отождествляет с рабочим классом лидеров социал-демократии, которые своей поддержкой буржуазных правительств предали интересы как трудящихся собственной страны, так и международного пролетариата. О. Шпенглер еще больше фальсифицирует суть социализма, когда заявляет, что подлинный социализм совпадает с «пруссачеством» что будто бы немецкий капитализм давно уже проникся социалистическим духом и что, собственно, кроме прусского социализма нет никакого другого социализма. В этой связи Шпенглер ожесточенно нападает на марксизм, на научный социализм, которые якобы мешают развитию подлинного, прусского социализма, стремясь одну часть немецкого народа якобы искусственно противопоставить другой. И хотя Шпенглер уверяет, что никакого рабочего класса не существует, что есть только одно целое — нация, народ, тем не менее его истинное убеждение состоит в том, что первым и настоящим сословием является аристократия.

Для подтверждения своего тезиса о разделении общества на творческую элиту и массу О. Шпенглер ссылается на «цивилизацию», технический и научный прогресс. В книге «Человек и техника» он пишет, что техника разделила людей на две части. С одной стороны, на заводах, фабриках, шахтах «собирается человеческая масса гигантских размеров, которая пасется машинной техникой, для нее работает и живет». С другой стороны, «массам противостоит и массой руководит элита — небольшое число творческих голов, организаторов, открывателей, пионеров». И разумеется, Шпенглер на стороне тех, кто принадлежит к элите, на стороне сильного, свободного человека, не признающего стадного «мы»².

Все же Шпенглер советует правящим классам, элите считаться с трудящимися, этим «придающим себе значение» сословием. Он увещевает господствующие круги «освободиться» от классового эгоизма, предостерегает их не выступать открыто против демократии, поскольку демократия — это «политическая форма нашей эпохи, признаем мы это или нет». Если «высшее» сословие не хочет погибнуть, оно должно «сознательно» встать на сторону «социализма», разумеется, социализма прусского, ибо существует только он.

Шпенглер был, пожалуй, первым из самых ярых врагов социализма, который взял на вооружение псевдосоциалистическую фразеологию. Защищая немецкий капитализм, он уверял трудящихся, что это как раз тот «социализм», какой им нужен. Шпенглер надеялся, что правящий класс с помощью «авторитарного социализма» сумеет спастись от революции, от «деспотии» масс, сумеет навязать рабочему классу идеологию империализма и тем самым сохранить свое господство над трудящимися.

Все эти «идеи» фашисты почти без изменения включили в свою идеологию. Конечно, у фашистов были определенные разногласия со Шпенглером (в частности, у Гитлера была стычка со Шпенглером в связи с неприятием последним фашистского антисемитизма). Тем не менее совершенно очевидно: генезис фашистских идей во многом идет от идей Шпенглера. Фашисты восприняли от Шпенглера отказ от разума, отрицание причинных связей и законов[10], подмену их мистическим учением о «душе», которой якобы наделена каждая культура, каждая «раса», о непреодолимости «судьбы» и т. п. Шпенглер пришелся по вкусу фашистам потому, что проповедовал общественное неравенство, деление на избранных, «имеющих врожденное право повелевать», и подчиненных, «дистанцию ранга» и т. п. Они восприняли его ненависть к революционному рабочему движению, к марксизму и интернационализму («никакой речи о мировом гражданстве»), его проповедь особого национального «прусского социализма». Фашистам импонировал призыв Шпенглера к жестокости, крови и войне как «вечной форме высшего человеческого бытия», его требование обуздать рабочих, его апелляция к «воинственности» «северной расы» — избранной расы, якобы создавшей и единственно способной защитить западную культуру².

Большое воздействие на формирование принципов фашистской идеологии оказали также взгляды Г. Лебона, В. Парето, Г. Моски и других «основоположников» теории элиты, т. е. господства избранного меньшинства над подчиненным большинством. Особенно сильное влияние на фашистских идеологов оказал реакционный французский философ и социолог Густав Лебон (1841–1937), которым, как это они признают сами, зачитывались Гитлер и Муссолини. Г. Лебон исходил из принципа, что всякое общество неизбежно делится от природы на «высших» и «низших» людей. Это природное неравенство составляет «известную долю тех несправедливостей, которых так много в природе и которым волей-неволей человек должен подчиняться»³. Народ с точки зрения умственного развития, говорит Г. Лебон, можно рассматривать как здание вроде пирамиды с уступами, большая часть которых образуется широкими массами населения, «низшими» людьми, лишенными развитых интеллектуальных способностей, не умеющих мыслить и рассуждать. Из этого вытекает их «большая доверчивость и полное отсутствие критического духа», их отличительная особенность — склонность к подражанию, а единственным руководителем для них является, по выражению Г. Лебона, «инстинкт момента»⁴.

Верхние уступы пирамиды — это немногочисленная верхушка, «аристократы духа», которые составляют одну из главных основ цивилизации, именно они строят ее «здание».

По всем этим причинам, вещает Г. Лебон, всякое равенство — это только химера. Оно лишь слепая надежда обыкновенных посредственностей. Больше того, утверждает Лебон, неравенство между индивидуумами, между «высшими» и «низшими» слоями по мере развития цивилизации все более и более углубляется. Условия современной промышленной эволюции обрекают «низшие» слои народов на весьма специализированный труд, который приводит к «понижению» их умственного уровня. Сто лет тому назад, отмечает Г. Лебон, рабочий был истинным виртуозом, способным выполнить все подробности какого-нибудь механизма. В начале XX в. он выполняет лишь одну какую-либо функцию механизма. Мало-помалу ум его совершенно атрофируется. Напротив, промышленник или инженер, «подталкиваемый открытиями и конкуренцией», вынужден, по Г. Лебону, накоплять в себе несравненно больше познаний, духа инициативы и изобретательности, чем тот же промышленник и тот же инженер сто лет тому назад. Как видим, Г. Лебон уловил объективные тенденции развития капиталистического промышленного производства, которое низводит работника до простого придатка к машине. Однако, он, предвосхищая аргументацию современных буржуазных идеологов, пытается связать упадок, деградацию капиталистического общества непосредственно с научно-техническим прогрессом, способствующим, по его мнению, становлению «одномерного, массового человека».