Лебон не останавливается на признании неравенства между «верхними» и «нижними» слоями народа. Он утверждает, что и между народами ни о каком равенстве не может быть и речи. Первобытные и «низшие» расы, так же как и «низшие» слои отдельного народа, характеризуются утратой способности к рассуждению, сравнению и ассоциированию идей. В своих действиях они руководствуются иррациональными побуждениями, первыми впечатлениями и инстинктом подражания. Причем, как и в случае с отдельным народом, прогрессирующие цивилизации еще больше увеличивают пропасть неравенства между расами и народами.

Основной закон, который определяет отношения между народами, утверждает Лебон, — это закон силы, закон грубой борьбы. «Никакой народ, — пишет он, — не должен в настоящее время забывать, что границы его прав точно определены силами, имеющимися у него для их защиты… Право и справедливость никогда не играли никакой роли, как только дело шло об отношениях между народами неравной силы. Быть победителем или побежденным, охотником или добычей — таков всегда был закон»

Стремясь дискредитировать революционную борьбу масс, Лебон любое массовое движение квалифицирует как якобы иррациональное и патологическое. Он утверждает, что масса всегда характеризуется исчезновением сознательности личности и ориентацией чувств и идей в одном направлении. В толпе индивид якобы менее склонен обуздывать свои инстинкты, потому что толпа анонимна и якобы не несет на себе ответственности. Становясь частицей толпы, человек опускается на несколько этажей по лестнице цивилизации. В изолированном положении он может быть культурным человеком, в толпе же — это варвар, т. е. существо инстинктивное.

Поскольку человеку толпы, по Г. Лебону, всегда нужно верование для управления своей жизнью, постольку во избежание всяких усилий, сопряженных с размышлениями, все убеждения масс принимают характер «слепого подчинения, свирепой нетерпимости, потребности в самой неистовой пропаганде, которые присущи религиозному чувству…». Не способная к самостоятельным действиям, предоставленная сама себе, толпа инстинктивно стремится к рабству, всегда жаждет повиноваться, силе она подчиняется безропотно ².

Исходя из этих «свойств», якобы присущих массе, Г. Лебон формирует для правящего класса принципы управления массой, рекомендует методы и приемы воздействия на толпу. На толпу, заверяет он, можно воздействовать непосредственно словом. Самой главной обязанностью политиков, считает Г. Лебон, должно быть «переименование и наименование популярными или же нейтральными названиями тех вещей, которых толпа уже не выносит более под их прежними именами»³.

Причем основными аргументами, обращенными к толпе, должны быть утверждения, преувеличения, повторения, но никогда не доказательства в форме рассуждений. Частые, простые утверждения без обоснования и доказательств являются, по мнению Г. Лебона, более надежным средством вливать в массовую душу нужные идеи. Чем определеннее утверждение, чем свободнее оно от доказательств и доводов, тем большее оно пробуждает благоговение. Утверждение имеет действительное влияние только тогда, когда оно постоянно повторяется и по возможности в тех же самых выражениях. Если утверждение достаточно часто и одним и тем же голосом повторяется, то в результате образуется механизм внушения, заразы⁴.

Лучше всего управлять толпой, продолжает Г. Лебон, воздействуя на ее чувства, на ее воображение. Поэтому все идеи нужно облекать в форму образов, ибо в этом случае идея проникает в область бессознательного и становится чувством, которое, как известно, является главным стимулом поведения масс. Масса поклоняется даже заблуждению, если оно ей нравится. Тот, кто умеет вводить толпу в подобного вида заблуждения, легко становится ее повелителем. И наоборот, тот, кто пытается освободить толпу от заблуждения, кто хочет ее образумить, тот всегда бывает ее жертвой⁵. Толпа легко подчиняется лишь тому вожаку, который дает ей веру, все равно какую, ибо ощущение веры придает массе силы. Поэтому, вещает Лебон, тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться ¹.

Лебон чувствовал объективную тенденцию общественного развития и понимал, какую смертельную опасность для буржуазии несет в себе рабочее движение. И поэтому выразил это в форме, типичной для реакционного буржуазного идеолога: «… в настоящее время массы по своей организации и порядку стремятся стать всемогущими. Так как их ненависть к умственному превосходству очевидна, то весьма вероятно, что вся умственная аристократия предназначена к насильственному истреблению ее массами путем периодических революций… Когда социализм поработит какую-нибудь страну, то единственным его шансом для существования будет уничтожение всех до последнего индивидуумов, обладающих умственным превосходством»². А если так, то против социализма, против масс, против пролетариата необходимо постчянно и всеми средствами бороться, не останавливаясь перед крайностями, и прежде всего использовать против них изощренную тактику духовного подавления³. Таковы «рецепты» «убеждения» масс Г. Лебона, хорошо усвоенные фашистскими заправилами.

Фашистские идеологи для обоснования своих «идей» опирались и на «выводы» таких видных приверженцев теории «элит», как Вильфред Парето и Гаэтано Моска[11]. Как известно, Г. Моска, В. Парето и другие реакционные критики «массового общества» злобно отвергали принципы Великой Французской революции, противопоставляли им «реальность естественных законов природы», предполагающих неравенство людей. В этой связи с особым ожесточением они нападали на марксистскую теорию классовой борьбы, доказывали, что социальную эволюцию определяет избранное меньшинство — элита. Именно борьба элит, по их мнению, определяет ось социальной истории; масса же не в состоянии управлять сама собой и нуждается в руководстве; она не более как инструмент в руках элит.

На формирование фашистских идей, особенно на формирование взглядов Муссолини (это он сам признает), оказала большое воздействие и философия прагматизма, в первую очередь в трактовке Уильяма Джемса. Разумеется, фашистские интерпретации философии Джемса нельзя смешивать с самой этой философией. У. Джемс как известно, воспевал радикальный эмпиризм. Он отвергал всеобъемлющую единую теорию общественного развития, объективную детерминированность истории. Нельзя, утверждал он, охватить мир, все его разнообразные во времени и пространстве связи с одной-единственной точки зрения, невозможно все противоречивые стороны человеческой жизни свести к одной универсальной системе абстрактных понятий. Джемс полностью растворяет объективную реальность в опыте субъекта, в потоке его сознания, чувствований, эмоций, переживаний. Именно субъект усилием своей воли создает и организует реальность. В сущности, примат воли, действия — основополагающий принцип прагматизма. Мир таков, каким его создают, принимают субъекты, истинно все то, что полезно, что ведет субъекта к успеху¹.

Именно волюнтаризм, пронизывающий всю философию прагматизма, привлек к этому учению фашистских идеологов, которые, подвергнув предварительно тенденциозной переинтерпретации те или иные положения приверженцев прагматизма, затем использовали их для обоснования собственного волюнтаристского активизма.

Фашистские идеологи указывали, что на генезис их идей большое влияние оказали взгляды Ж. Сореля. Во всяком случае Муссолини любил подчеркивать свою связь с Сорелем². Что касается Сореля, то он также отмечал, что гордится тем, что смог оказать влияние на Муссолини ³.

Идеи Ж. Сореля отличались исключительной противоречивостью, эклектицизмом. Активизм, прямое действие, насилие во имя великой цели, не знающее при этом никаких моральных преград, — все это делало идеи Сореля привлекательными для всех, кто стремился и стремится к быстрым и радикальным средствам борьбы. Поэтому на его идеи опирались как крайние правые, так и левацкие элементы. Он оказал огромное влияние на формирование анархо-синдикалистской идеологии, особенно в романских странах; его «размышления о насилии» сыграли свою немалую роль и в процессе генезиса фашизма (прежде всего в романских странах). Бесспорно, мысли самого Сореля развивались прежде всего в направлении своеобразной активизации классовой борьбы пролетариата. Вовсе не обязательно, доказывал Сорель, ждать, пока переворот в производительных силах, в экономическом базисе производства повлечет за собой соответствующие изменения в надстройке, в идеологической, духовной сферах. Новая пролетарская мораль и идеология могут развиваться уже в недрах капитализма, внутри профсоюзов, этих чисто пролетарских классовых органов. На базе профсоюзов сформируется новое общество, которое заменит существующее капиталистическое. Кульминационный пункт борьбы профсоюзов — всеобщая стачка, перерастающая в революцию. Причем понятие «всеобщая стачка» было лишено у Сореля какого-либо реального смысла. Призывом к всеобщей стачке следовало, по мысли Сореля, просто привести в движение пролетарскую массу, побудить ее к прямым действиям.