- Да какие там обиды, Фёдя, н е что что мы не понимаем: сами служили, - видимо почувствовав моё волнение и колебания, как всегда, вовремя и точно подобрал нужные слова мудрый Кузьмич.

- Вот и ладно, спасибо за понимание, друзья, ни секунды не сомневался в вас, - чувственно поблагодарил я свою команду.

- Это вам спасибо, Фёдор Фомич, - то, что вы нам рассказали, и так в голове еле укладывается, просто, сами знаете, всегда хочется побольше узнать…

- Согласен, Петь, но, как говорится, всему своё время, - окончательно утешил я молодой и ненасытный до знаний талант.

- Ну, тогда по домам, ребятушки, сил набираться, - подытожил Кузьмич и мы, распрощавшись с Ломакиным, вышли за ворота кузницы, где во всю земную красоту благоухал чудесным вечером август - самый щедрый на сияние, столь дорогих мне, но временно не досягаемых звёзд месяц в России.

Я невольно обратился взглядом к темнеющему небу, где мириадами всею палитрой цветов спектра проступали огоньки божественных, светил от бесконечного и величественного масштаба которых захватывало дух, и стыла кровь.

- И не говори… - как-то обречённо вздохнул Кузьмич, откликнувшись на моё красноречивое молчание, также задрав голову в безуспешной попытке взглядом объять необъятное, - страсть сколько всего Господь наворотил…

- Факт, Иван Кузьмич, - вышел я из оцепенения бесконечной красоты и с волнением поглядел на часы, боясь опоздать к своей земной тайной мечте.

- Ну, пойдём, что ли к дому…на звёзды хоть всю жизнь смотри - один чёрт ничего не выглядишь в такой бездне, лучше по стопочке харловки с устатку тяпнем и то пользы больше, – по-отцовски, утешил меня практичный егерь.

- Нет, Кузьмич, извини, я - пас, а, то что-то привыкать начал, надо от греха паузу взять…да и кое-чего обдумать надо, у вас тут такая благодать, что новые идеи, как на дрожжах попёрли, - пытался я мягко и без особых подозрений увильнуть от ставшего уже традиционным маршрута: кузница – дом Кузьмича – ужин под рюмочку – пустой сон –похмелье – кузница.

- Хозяин-барин, - несколько расстроился егерь, - а то оставайся насовсем коли так хорошо у нас мысли родятся: хочешь у меня живи, а нет – свой дом ставь – всем миром поможем.

- Спасибо, дружище, я обязательно подумаю, - неуверенно топтался я на месте, торопливо формулируя главный для себя вопрос.

- Думай, Фёдор Иванович, думай, не пожалеешь…

- Слушай, Кузьмич, - наконец решился я, - а как мне до пристани пройти? - как бы невзначай спросил я.

- Чего это ты, вдруг, да ещё на ночь глядя, - удивился он.

- Я ж говорю: подумать надо, ну, и заодно места оглядеть, а то даже Волги не видел.

- Так не видать не рожна, на зорьке-то всяко лучше…

- Не скажи… глянь звезды как разгораются, да и Луна как прожектор светит – так даже сюрреалистичней будет, - ляпнул я не к селу ни к городу.

- А…, - махнул он рукой, - вас городских не поймешь …и вообще странный ты нынче, вон с часов глаз не сводишь - небось свидание…, а то сю..р..ризм какой-то выдумал…и когда только успевают? - пробурчал по-стариковски егерь, по привычке хитро прищуриваясь.

- Да нет…, что ты…просто…природа…вода, всё такое… - невразумительно замямлил я, краснея, как школьник, которого учитель застукал со шпаргалкой, благо, что в наступающих сумерках изменяющийся цвет моего лица было не разглядеть.

- Ну-ну, - покровительственно усмехнулся он, - ладно…не тушуйся - дело молодое, - и подробно рассказал, как дойти до вожделенной пристани.

Сердечно поблагодарив Кузьмича и простившись с ним, мы разошлись в противоположные стороны, как в море корабли. Я уже не стал мучить и угнетать себя безответным вопросом: откуда егерь всё насквозь видит и знает, так как любовь вновь наполняла мои паруса надежды, и я нёсся по упругим волнам настоящего в неведомое, но столь страстно алкаемое мною будущее.

- Федь! - вдруг, как шрапнель раздался прокуренный голос Кузьмича.

-Что?! - вздрогнул я и настороженно обернулся, предвкушая какую-нибудь неприятность.

- Нагуляешься, ключ от крыльца под половицей! – назидательно прокричал предусмотрительный егерь.

- Ладно! – с облегчением крикнул я ему в ответ и как мальчишка рванул по заволакивающей хрустальной росой тропинке к реке, в мгновение, исчезнув с его прищуренных, добрых глаз.

X

Не чуя под собой ног и, невзирая на сгустившиеся сумерки и не знакомую местность, я едва не летел над тропинкой, сквозь густой перелесок к Волге навстречу своей любви, и, как и следовало ожидать, в очередной раз поплатился за свою беспечность. На одном из поворотов я зацепился за какой-то предательски торчащий корешок, и, описав в воздухе что-то вроде мёртвой петли, точнёхонько спикировал в пенёк и, обняв оного, как случайно встреченного в тёмной подворотне друга пролежал, по-видимому, с минут пять, приходя в сознание. Очнувшись, я ошарашено взглянул на единственный видимые для меня в мироздании источники света – луну и звёзды и тотчас же ощутил, как мой левый глаз буквально заплывает сочной гематомой, границы которой грозили расползтись на вторую половину лица.

Густо внутренне обматерив себя, что случилось со мной впервые, за приобретённую на Земле безалаберность, я привстал и как одноглазый пират, налетевший в ясную погоду судном на скалы со злостью на всё и вся внимательно осмотрелся. По счастью, если к этой не вынужденной травме зрака можно придать смысл этого слова, остальные члены моего бедного тела были целы, если не считать нудящую боль в правом колене, которое через разодранную над ним штанину отсвечивало как свежее надкусанное яблоко. Вопреки фундаментальным принципам уважения к окружающей природе свойственным культурному индивидууму и привитым мне цивилизацией с детства, я плюнул с досады на пень и, стиснув зубы, один из которых безнадёжно шатался, похромал дальше, к пристани аккуратно ступая по извилистой тропинке. Покинув, наконец, оказавшийся для меня фактически прифронтовой полосой перелесок, я с облегчением восхищённо вздохнул, так как передо мной предстала воистину фантастически красивая картина, чувства наслаждения от которой во многом компенсировали мне физические увечья и моральные страдания, так глупо приобретённые с четверть часа назад.

Хоть это, на мой скромный взгляд и не передаваемо адекватно литературным словом, но попробуйте себе представить Мудриус нижеследующий пейзаж. Абсолютно чёрная ночь….такая, что аж глазам больно! – в моём случае это было буквально как минимум на одно око. И вот в этом бездонном мраке всеми цветами радуги искрятся бесчисленные звёзды, отражаются планеты и спутники, фейерверком сгорают в земной атмосфере кометы и прочие, как искусственные, так и естественные тела. А внизу, неспешно переливаясь, словно чистым серебром, еле слышно плескаясь о едва ли не малиновые берега, течёт молчаливая и величавая Волга, в которой это великолепие как в чудесном зеркале отражается. Где-то в камышах чуть шевелится какая-то невидимая живность, а невесть откуда хрусталём сыплется волшебная трель соловьёв. И всё это под невообразимым углом необыкновенно подсвечивается Луной, которая выступала что-то вроде софита во Вселенском театре гармонии смысла и бессмыслицы, красоты и уродства, света и тьмы, добра и зла, начала и конца, жизни и смерти. У берега же, на воде, как некий Ноев ковчег, – это по-местному приданию, что-то вроде нашего Неприкасаемого Куба Будущих Поколений – цепями прикованная к земле, словно символ разума в мироздании хаоса и порядка пришвартовалась пристань, у которой Наденькой мне было назначено долгожданное свидание…

В очередной раз клянусь Святой Бесконечностью, что даже неописуемые вечерние излучины Элиды - ничто по сравнению с увиденным мною! Хотя, как вы, надеюсь, помните, после установления официального цивилизационного контакта с местными гуманоидами, мы, пользуясь заслуженным отпуском после тяжелейшей командировки, взахлёб упившись тамошними красотами, посчитали их самыми совершенными в видимой части трети Вселенной. Ну, ладно, что было - то было, а то я опять кувырнусь в безвозвратный штопор рассуждений и сравнений, бессмысленных хотя бы с той точки зрения, что как говорят древние: «о вкусах не спорят», а между тем время, как асфальтовый каток, неотвратимо накатывалось к вожделенной мною цифре - 23 часам вечера. Очарованный столь удивительным видом природы, я несколько потерялся во времени и пространстве; и только пронзительное верещание будильника предусмотрительно заведённого на ручном атомном хронометре вырвали меня из этого чудесного «плена» миросозерцания, в котором будь моя воля, при прочих равных условиях можно было оставаться добровольным арестантом до конца дней своих.