Итак. Вернувшись в реальность, я взволнованно осмотрелся единственным функционировавшим глазом и, памятуя о глупых причинах такого неудобства, крайне аккуратно, словно по заминированному полю, опираясь на какой-то сук, как столетний дед с клюкой медленно побрёл от перелеска к пристани. Достигнув цели с очевидным антирекордом, я, тем не менее, отбросил палку, служившей мне дополнительной точкой опоры, как лишнюю улику собственной неуклюжести и беспечности в глазах Наденьки. Порванную брючину я кое-как скрепил репейником, который с трудом отыскал в береговой крапиве, ощутив на себе все прелести жгучей флора терапии. С вопиющим же по размерам фингалом дело обстояло куда как сложнее, ибо даже наши достижения в медицине бессильны перед естественностью живой материи, которой для восстановления необходимо время, которого мне катастрофически не хватало. Сами понимаете, шеф, что предстать на первом же свидании в столь непрезентабельном виде значит было вызвать кучу ненужных вопросов и даже усмешек, хотя я ни на секунду не сомневался в добропорядочности Наденьки. И, тем не менее, мой закипающий от напряжения мозг лихорадочно, но безуспешно перебирал варианты минимизации видимой части гематомы, так как мыслительный процесс был прерван донёсшимися со стороны пролеска едва слышными звуками лёгкой поступи и шуршанием платья. Сердце моё раскочегаренное вновь нахлынувшим чувством любви, периодически прерываемое неожиданными несуразными обстоятельствами, неистово заколотилось, как всегда заглушая остатки рассудка.

- Это вы, Наденька …? – робко спросил я ночь, безуспешно вглядываясь одним глазом в чарующую темноту, от волнения опять перейдя с оговорённого ранее «Вы», на «Ты».

- Я…- нежнейшим тембром ответила мне полночь, - извините что опоздала, также, по-видимому, от волнения сбившись на «Вы».

- Да что вы… ты, - спохватился я, - ерунда, подумаешь полчаса – разве это срок, я бы до рассвета тебя ждал…и даже до конца… - в страшном смущении замялся я, не подобрав, а скорее не решившись озвучить достойного поэтического продолжения великолепно начавшейся фразы.

- Как романтично, - вдохнула она полной молодой грудью свежий ночной воздух с такой силой и жаждой, что меня как пылинку перед пылесосом едва не засосало, как мне тогда показалось, в её пока ещё тщательно скрываемое, но искреннее желание быть рядом со мною. Но в тот момент, я гнал от себя эту вожделенную мысль, как невозможный сценарий и, тем не менее, в самых закоулках души, как заядлый любитель бесперспективных с точки зрения выигрыша лотерей, надеясь на его воплощение в реальность.

- Именно так, Наденька, - подхватил я её лирическое настроение, - у вас тут такая красотища кругом, что созерцая её, невольно становишься в душе художником…

- А ты, Федя, действительно редкий человек, - наконец, как звёздочка на небе, появилась она из тьмы подсвеченная золотом Луны, - никогда таких не встречала.

- Возможно…- смутился я, чуть было не вставив в ответе по причине моего вне земного происхождения - «разумеется», при этом старательно пряча от её пронзительного взгляда свой заплывший гематомой несчастный левый глаз. - А я…, - мой голос вновь дрогнул, - никогда, нигде и никого в мире не видел прекраснее тебя, Наденька…

- Скажешь тоже…- скромно улыбнулась она, ослепительно сверкнув белоснежным жемчугом зубов и одарив меня взглядом такой нежности и, возможно, - о Небеса! - ответной Любви, что я, потеряв на мгновение контроль, не мог её в ответ не улыбнуться нахлынувшим счастьем, тем самым полностью обнажив свой расписанный случайным треклятым лесным пнём портрет.

- Ой, что это!? - ужаснулась она суровому реализму «кисти» самой природы, столь мастерски отразившемуся на моей физиономии.

- Где? – глупо спросил я, рассеянно оборачиваясь по сторонам, словно она обращалась не ко мне.

- Синяк под глазом…это Бориска тебя так?! – страдальчески разглядывала она мою гематому.

- Какой ещё Бориска? - удивился я по-настоящему.

- Известно какой – председатель, который сегодня в кусты с велосипедом угодил, помнишь…

- Ну, помню, конечно, но какая связь? – продолжал я искренне не понимать женскую земную логику.

- Прямая, - очаровательно нахмурилась Наденька, - это я из-за него к тебе опоздала: только вышла из дома, а он, проклятый, тут как тут с букетом цветов дожидается…

- Зачем это? - насторожился я, чувствуя как внутри меня, начинают возбуждаться первые нейроны, отвечающие за слепое чувство ревности, которое мне было практически не знакомо.

- Да всё в женихи набивается, еле отбилась, вот я и подумала – может это он тебя так раскрасил или кого подослал из ревности, - сокрушалась моя любовь, жалостливо разглядывая моё заплывшее опухолью око.

- Да нет, Наденька, всё гораздо проще, ты, может быть, не поверишь, но, буквально с час назад я тут в лесочке по собственной неосторожности споткнулся и в темноте об пень приложился - черт бы его задрал: вон - ещё и брючина порвалась, - признался я ей, испытав при этом внутреннее, словно после исповеди, облегчение.

- Ну и, слава Богу… - обрадовалась она, - ой…то есть хорошо что не драка я имела ввиду, - всматриваясь в репейники, хаотично облепившие мою брючину, посредством которых я кое-как скрыл ушибленную голень.

- Да какая Надь к лешему драка, обыкновенная беспечность…расслабился на природе, вот и результат на лице, - как можно спокойней ответил я.

- Я верю тебе, Федя, верю, другому, может быть, не поверила бы, а тебе – сама не знаю отчего – верю, только надо срочно к доктору идти, - едва не простонала она, сочувственно всматриваясь, то в торчащее из под колючек разодранное колено, то в подбитый глаз, - бедненький…

«Бедненький» - произнесла она так тепло и жалостливо, что я едва сдержал слезы умиления и, несмотря на все свои нудящие увечья благодаря искренним чувствам человеческой сочувствия и, возможно, её Любви буквально всею плотью ощущал, что на мне, как на побитой, но ласкаемой заботливым хозяином собаке, неспешно, но неумолимо затягиваются раны.

- Ерунда, пройдёт – это я тебя как в некотором смысле практикующий врач говорю, - успокаивал я Наденьку, взбодрённый происходящим.

- Ну, пойдём тогда хотя бы к реке раны промоем, - не унималась она.

- А вот это можно и даже нужно, - согласился я и она, как больного ребёнка нежно обхватив меня, аккуратно повела к воде.

Промыв целительной водой верхней Волги искалеченные превратностью судьбы глаз и колено, наложив на них подорожники, мы неспешно пошли вдоль берега, восхищаясь окружающим нас волшебным миром. Поначалу мы робко и бессвязно говорили о всяких пустяках, но затем по мере нахождения общих для нас ценностных точек диалог перерос в нечто большее. Фонтан схожих мыслей и эмоций, в котором мы едва не захлёбывались, стараясь наперебой донести друг другу то, что давно копилась в каждом из нас, но до поры сдерживался, вырвался наружу с невероятной энергией. Так неистово спорят между собой учёные, когда сквозь тернии бесчисленных размышлений и исследований вплотную приближаются к алкаемой ими истине, ровно также не могут наговориться и влюблённые всех времён и цивилизаций когда они вот-вот с головой готовы кинуться в объятия друг друга и там навечно слиться в единое целое.

Не скажу определенно, когда это произошло в ту ночь и с нами, ибо мы фактически рухнули в пропасть божественной неги Любви. Лишь крайне смутно помню, что за мгновение до этого сладостного, ни с чем несравнимого чуда проникновения друг в друга, мы подошли к невероятно душистому стогу сена, аромата которого окончательно развеял невидимые препятствия между нами и над которым ещё сиял всегда узнаваемый Сириус в уже тускнеющих лучах Луны.

Но одно, уважаемый Мудриус, скажу точно: после той ночи, я до последнего атома своей сути осознал, прочувствовал, если хотите, что, не смотря на относительно молодой возраст, жизнь уже прожил не зря, так как постиг одну из её можно сказать фундаментальных основ, заложенных сами Провидением.