Тогда, в силу того, что холодный и расчётливый разум всегда отступает перед великим и безрассудным чувством любви, я не мог отдавать тогда себя отчёт о возможных негативных последствиях сего действа, о которых вы несомненно догадываетесь, тем не менее - ни на йоту не жалею об этом. Более того, я искренне благодарен Судьбе за то, что она забросила меня с вами на окраину Вселенной, где на маленькой планете со странным именем Земля, я, наконец, встретил свою половинку – Надежду и Счастье в одном изумительно красивом лице. Клянусь Святой Бесконечностью, что только ради одного этого стоило родиться, постоянно претерпевать трудности и невзгоды, которые по жизни так щедро сыплются мне на окаянную голову…

Что-то я снова чрезмерно расчувствовался…. Капните, дружище, пожалуйста, ещё немного леивки…Спасибо…что бы я без вас делал…

XI

Только перед самым рассветом обессиленные, но безмерно счастливые мы вернулись домой, при этом, стараясь быть никем незамеченными; и не от того, что мы опасались жалких пересудов, а скорее подсознательно, по давно заведённой традиции, смысл которой русский народ сформулировал следующим образом: «Не буди лихо пока оно тихо» …ну или что-то в этом роде.

В горнице, я счастливейший из смертных, как щука в нерест, нырнул под стёганое одеяло и впервые с момента посещения Земли забылся безмятежным сном, наконец-то увенчанным фантастическим сновидением, в котором вся Вселенная предстала в виде необыкновенной красоты сферы, пульсирующей, словно живое сердце, на наших с Наденькой ладонях. И не смотря на то, что спустя всего два часа Кузьмич, вежливо откашлявшись, разбудил меня, этого с лихвой хватило для полного восстановления истраченных ночью сил и эмоций и предало мне такой импульс вдохновляющей энергии, что я, как легендарный герой, готов был горы свернуть ради любви и поставленной цели.

- Итиху…твою мать…это где ж ты, так Федь, погулял, – удивился егерь, с пристрастием разглядывая мой лилово-пурпурный, пугающий чудовищными размерами, бланш, - не иначе повздорил с кем?!

- Да, нет…что ты, - весело и не принужденно отвечал я, - хочешь - верь, а хочешь – нет, - об пенёк у речки приложился в перелеске, у вас там темень - хоть глаз выколи, одним словом по собственному недоразумению и невнимательности оконфузился.

- Ну-ну…- скептически покачал головой Кузьмич, традиционно прищуриваясь сквозь густые брови и ресницы, как сквозь щель прицела пулемёта, - ты, Фёдор Фомич, хоть замажь чем твоё недоразумение или как-нибудь очками прикрой, а то перед людьми неловко – всё ж начальник, а не пацан какой безусый.

- Спасибо за совет, дружище, так и сделаю - только вот чем…замазать-то? - заёрзал я на кровати, как уж на сковородке, озираясь по сторонам в поисках чего-нибудь эдакого.

- Ладно, не бери в голову, сейчас у Надьки спрошу – у неё всяких кремов и мазей, что у дурака махорки, а ты покамест умойся по-тихому, и жди тут - не высовывайся, будем тебя в божеский вид приводить, - таинственно хихикнул дед, мгновенно растворившись за дверью, тихо буркнув в конце, - Дон Жуан залётный…

Но я уже не удивлялся необъяснимой с точки зрения здравого смысла, страшной проницательности Кузьмича, окончательно решив для себя, что это такой врождённый природный дар и, как мартовский кот, тихо ступая по скрипучим половицам, осматриваясь, но безмерно счастливый, пошел смывать с себя следы волшебной, но, увы, канувшей безвозвратно в прошлое ночи. Вернувшись без приключений в горницу, я всецело доверился опыту и мастерству Кузьмича, который как профессиональный врач-косметолог и гримёр в одном лице, всего лишь за четверть часа скрыл с бедной моей физиономии ужасные остатки вчерашней безалаберности, даже сумев придать физиономии некоторые элементы мужества и шарма.

- Ну что: ни дать, не взять - вылитый Джеймс Бонд – забодай его комар? – многозначительно подмигнул Наденьке Кузьмич, когда вывел меня из горницы и подвёл к зеркалу, на ходу нацепив на меня огромные солнцезащитные очки, видимо, также взятые у дочери.

- Похож, только лучше…- не стесняясь своих чувств, согласилась Наденька, улыбаясь и внимательно оглядывая меня с ног до головы, безуспешно пытаясь найти ещё какой-нибудь внешний изъян, что бы тут же его и устранить. Но после Кузьмича славно потрудившимся над моим внешним видом придраться было не к чему: и мы, позавтракав, пошли к кузнице творить неведомое нам будущее, оставив у калитки Надежду, чью нежность и любовь я вот уже как пять часов бережно хранил в своём сердце и также уносил в призрачный лабиринт грядущего. Я невольно обернулся, что бы ещё раз взглянуть в её чарующие глаза, но она как мимолётное виденье уже исчезла в густых яблонях палисадника. Кузьмич, как всегда, заметил мои волнительный взгляд и чрезмерное движение шеи вокруг своей оси, но толи из вежливости толи по иной не ведомой для меня причине не подал виду, лишь по обыкновению хитро прищурив брови и еле заметно, по-старчески нравоучительно, качая седой головой.

А тем временем мы подошли к кузнице, где нас уже ждал Ломакин, который, как знаменитый маятник Фуко, нервно ходил из стороны в сторону, отсчитывая большими шагами примерно равные промежутки пространства и времени.

- Ты чего это Петь, как заводной маешься - случилось чего? – попытался прервать Кузьмич, упругую поступь Ломакина простым, не навязчивым вопросом.

- Да нет, просто извёлся весь…у меня уже всё к испытаниям готово, а вас всё нет и нет: меня всего аж колотит от нетерпения! – продолжал обильно нервничать гениальный кузнец, тем не менее, остановившись.

- Петь, а ты на часы-то смотрел? - ещё даже восьми нет, а ты уже пыль поднимаешь, - продолжал егерь аргументировано охлаждать чрезмерный пыл Ломакина.

- Да?.. Хм…действительно: говорю же – распирает всего, даже на часы не посмотрел,- понемногу успокаивался кузнец.

- Да не переживай ты так, Петь, всё будет в лучшем виде - это я тебе как инженер-конструктор со стажем говорю, без всякой ложной скромности – авторитетно, - наконец и я вставил свои пять копеек в импровизированный сеанс психотерапии по приведению возбуждённого лишними эмоциями гения в рабочее состояние.

- Я всё понял, Фёдор Фомич, извините – нервы и всё такое, понимаете ли, но можете за меня не беспокоиться, я полностью взял себя в руки и контролирую ситуацию, - подчёркнуто строго ответил Ломакин, наконец, остановившись.

- Ну, раз так - тогда вы тут летайте, голуби, а я лес проведаю - почитай двое суток не был, а заодно к вечеру братьев приведу, как условились, для уточнения плана.

- Лады, Иван Кузьмич, как управишься, так и приходи с орлами, всё ещё раз обмозгуем, и Бог даст, завтра перекинем, наконец, «малютку» в кузницу на ремонт; ну, а мы с будущим профессором Ломакиным пойдём испытывать чудо техники, которое, несомненно, войдёт в анналы истории Земли, как яркий образчик несомненного таланта его создателя!

Последняя фраза, непроизвольно получившаяся несколько пафосной, вынудила моих друзей обменяться меж собой весьма красноречивыми взглядами, в которых явно читалась гордость за причастность к чему-то очень важному и крайне нужному, хотя по известным причинам реальную подоплёку инициированных мною свершений они не могли знать по определению.

И мы разошлись каждый по своим делам преисполненные вышеупомянутым чувством: Кузьмич – тут же исчез в утренней зелени леса, а я с Петром - в кузнице, где, не смотря на ранее оговоренные секретность операции, меня ожидал очередной «сюрприз», который впрочем, с учётом местных традиций, оказался пустяшным. Но поначалу, я признаться был крайне возмущён увиденным хоть и не показывал этого явно, что бы сгоряча не наломать дров и тем самым испортить отношения с Ломакиным, без помощи которого я бы в итоге не справился в столь сжатые сроки с поставленной задачей. Судите сами, Мудриус, вы как грамотный и опытный руководитель поймете меня, как, пожалуй, никто в радиусе сотню-другую парсек.

Итак, как говорят в Одессе: «картина маслом». Открыв ворота, я с ужасом узрел, что на большой лавке во дворе кузницы, напротив предполагаемого места испытательной площадки вертолёта, как в театре, предвкушая давно анонсируемую премьеру, плотно в ряд сидело ровно 12 человек словно, прости Господи, апостолы. Правда возраст и пол почитателей таланта Ломакина был крайне пёстр: если на глаз, то, примерно от 3-х до 15 лет у девчонок и мальчишек, и, наверное, от 70 и едва ли не до 100 – у седовласых бабушек и дедушек, причём средний возраст отсутствовал напрочь, видимо, по причине начинающегося рабочего дня. Публика, завидев нас, заметно оживилась и принялась ещё с большим рвением лузгать семечки, но, тем не менее, робея, как-либо иначе выразить своё искреннее к нам почтение. Петр, почувствовав, мой тёплый, дружеский, переходящий в испепеляющий и недоумённо-вопросительный взгляд на своей плоти, сконфуженно опустив глаза, отвёл меня в сторонку, где сбиваясь и краснея, тихо объяснил тайный смысл происходящего, который заключался в том, что, дескать, так издавна повелось – показывать самым родным и близким ему людям финальные плоды своего творчества; мало того – всякий раз, когда происходило завершающее испытание того или иного аппарата прилюдно оно со 100 % вероятностью завершалось успехом, убеждал меня мастер, который, накануне едва не клялся, что абсолютно несуеверен.