Я поймал взгляд Чири.

— Бвана Марид, — негромко сказала она мне, — положи деньги в карман и возвращайся к своему столику.

Я осознал, что размахиваю купюрами, как маленькими флажками. Засунул бумажки в джинсы и подошел к Богатыреву. Пока вокруг царила паника, он ни разу не шевельнулся. Какой-то дурак с заряженным пистолетом — недостаточный повод для того, чтобы заставить подобных типов со стальными нервами выйти из себя.

Я опустился на стул:

— Извините, что вынужден был прервать наш разговор.

Подвинул к себе стакан с выпивкой и взглянул на Богатырева. Он молчал. На груди, на белой шелковой ткани традиционной крестьянской рубахи медленно расползалось темное пятно. Целую вечность я сидел и просто смотрел на него, машинально потягивая напиток, сознавая, что следующие несколько дней станут кошмаром. Наконец поднялся и повернулся к бару. Но Чири уже стояла рядом с телефоном в руке. Не говоря ни слова, я взял его и пробормотал код лейтенанта Оккинга.

На рассвете меня разбудил звонок. Я едва разлепил веки, чувствуя, что за ночь состарился лет на сто. Лежал и слушал, надеясь, что телефон наконец заткнется, но он не унимался. Тогда я повернулся на бок и постарался забыть о его существовании. Дзинь-дзинь-дзинь… десять, двадцать, тридцать раз! Я шепотом выругался, перегнулся через крепко спящую Ясмин и стал шарить в груде нашей одежды, разбросанной по полу. — Да, что такое? — прошипел я, выудив наконец телефон. Кто бы это ни был, я заранее его не любил.

— Мне пришлось встать еще раньше, Одран, — раздался голос лейтенанта Оккинга. — Я у себя в кабинете.

— Теперь мы можем забыть о тревогах, зная, что ты бережешь наш покой, о меч справедливости! — Я до сих пор не отошел от того, что он устроил мне несколько часов назад. После допроса по всем правилам пришлось отдать пакет, переданный Богатыревым перед смертью. Мне даже не разрешили заглянуть в него.

— Когда решишь сострить в следующий раз, напомни, чтобы я рассмеялся дважды, сейчас мне не до шуток, — отозвался Оккинг. — Слушай, я в долгу перед тобой за твое хорошее поведение…

Одной рукой я прижал телефон к уху, другой потянулся к заветной коробочке с пилюльками. На ощупь открыл ее и вытащил два маленьких голубых треугольничка. Они меня живо разбудят! Проглотил без воды и стал терпеливо ждать, когда лейтенант кинет мне кусочек информации за верную службу. — Ну?

— Твоему другу Богатыреву следовало просто-напросто прийти к нам. Мы довольно быстро сопоставили его сведения с нашими старыми файлами. Его пропавший сын погиб в результате несчастного случая почти три года назад. Тело так и не опознали.

Несколько секунд я молчал, переваривая услышанное.

— Значит, наша встреча с самого начала была напрасной затеей. Если бы бедняга не пошел в клуб, не лежал бы сейчас с дыркой в шикарной рубахе.

— Судьба играет человеком, да, Одран?

— Угу. Когда состришь в следующий раз, напомни, чтобы я хмыкнул дважды. Расскажи, что ты знаешь о нем.

— О ком? О Богатыреве или его отпрыске?

— Неважно, можешь обо всем их семействе. Какой-то коротышка попросил найти его сына. Сегодня просыпаюсь, а они оба мертвы. Больше я о них ничего не знаю.

— Ему следовало обратиться к нам.

— Там, откуда он родом, есть вековая традиция — не иметь дела с полицейскими. Я имею в виду — добровольно.

Оккинг подумал и решил воздержаться от комментариев.

— Сочувствую: потерял возможность заработать, — сказал он наконец, симулируя соболезнование. — Богатырев, похоже, служил политическим представителем царя Вячеслава, правителя Белорусско-Украинской державы. Его сынок ставил в неловкое положение их дипломатию. Эти суетливые русы из кожи вон лезут, чтобы убедить мир в своей надежности, а мальчик вечно попадал в скандальные истории. Папе следовало держать его дома, и тогда оба остались бы живыми и здоровыми.

— Возможно. Как умер парень?

Оккинг замешкался; наверное, выводил данные на дисплей, чтобы ничего не пропустить.

— Тут только отмечено, что он разбился в автокатастрофе. Повернул в неположенном месте, столкнулся с грузовиком; тому водителю обвинение не предъявлялось. Никакого удостоверения личности у погибшего не обнаружено, он сидел за рулем угнанной машины. Тело год продержали в нашем морге, но за ним никто не пришел. Потом…

— …Потом его потроха продали за гроши.

— Я вижу, ты считаешь себя причастным к расследованию, Марид. Напрасно. Найти этого маньяка Бонда — дело полиции.

— Ясно. — Я поморщился: во рту чувствовался привкус мокрой шерсти.

— Буду иметь тебя в виду, — пообещал Оккинг. — Может, найдется еще какая-нибудь работа.

— Если увижу того модика, упакую его как следует и подкину к дверям твоего кабинета.

— Само собой, малыш. — Резкий щелчок. Оккинг повесил трубку.

— Мы все — большая дружная семья, это ты верно сказал, — произнес я тихо. Потом осторожно опустил голову на подушку, хотя знал, что заснуть уже не получится. Просто валялся и созерцал отслоившуюся краску на потолке. Надеюсь, хотя бы на этой неделе она не свалится мне на голову.

— Кто звонил? Оккинг? — пробормотала Ясмин. Она еще лежала спиной ко мне, свернувшись калачиком, зажав руки между колен.

— Ага. Спи.

Но она и так уже мерно посапывала. Я раскинулся на простыне, время от времени скреб в затылке, лелея надежду, что мои треугольные пилюльки подействуют раньше, чем я окончательно сдамся и начну, наконец, чувствовать себя так погано, как должен после вчерашнего. В конце концов скатился с кровати и встал. В висках здорово стучало; только что этого не было. После дружеской вивисекции, устроенной мне Оккингом в участке, я отправился странствовать по Улице, опустошая запасы спиртного в каждом заведении по пути. На каком-то этапе ночного похода, очевидно, натолкнулся на Ясмин, потому что, проснувшись сегодня, обнаружил ее рядом в постели. С таким аргументом не поспоришь.

Я направил свое исстрадавшееся тело в ванную. Стоял под душем, пока не иссякла горячая вода. Пилюльки еще не начали действовать. Потом наскоро вытерся, ломая голову, как лучше поступить: то ли проглотить еще один треугольничек, то ли смириться с потерянным днем, плюнуть на все и залечь в кровать. Взглянул в зеркало: ужасный вид, но мое отражение всегда отвратно выглядит, так что ничего необычного. Меня поддерживает лишь тайная вера в то, что настоящий я гораздо симпатичнее, чем физиономия в стекле. Я почистил зубы и избавился от отвратительного привкуса во рту. Ободренный, даже начал причесываться, но на это сил уже не хватило. В конце концов отправился в комнату, натянул джинсы и выбрал свежую рубашку.

На розыски ботинок ушло минут десять. Они почему-то нашлись под тряпками Ясмин. Так, теперь я одет. Еще бы начали отрабатывать затраченные на них деньги проклятые треугольники, и я готов выйти в мир. Только не говорите при мне о еде. Я уже покушал. Позавчера.

Я оставил Ясмин записку, просил запереть за собой дверь, когда решит уйти. Она одна из немногих, кому я доверял мое жилище. Нам всегда было хорошо вместе, и, по-моему, с самого начала нас соединила какая-то хрупкая ниточка, невысказанная потребность друг в друге. Мы оба старались не испытывать на прочность чувство общности, но знали, что оно существует. Думаю, причина в том, что Ясмин не родилась девочкой. Возможно, если ты прожил полжизни существом одного пола, полжизни — другого, поневоле воспринимаешь все по-иному, приобретаешь особую чуткость. Правда, я знаю множество обрезков и бывших женщин — первов, с которыми просто невозможно ладить. Когда принимаешься за обобщения, вечно так получается.

Ясмин модифицировалась с ног до головы — и плоть, и мозги. У нее было одно из идеальных тел, которые заказывают по каталогу. Садишься рядом с дядей из клиники, и он демонстрирует тебе картинки. Спрашиваешь, скажем: «А вот эти сиськи — дорого стоят?» — и он называет цену; интересуешься: «А такая талия?» — и он подсчитывает, во сколько станет сначала сломать, а потом переделать тазовые кости. Тебе состругивают адамово яблоко; выбираешь новые черты лица, задницу, ноги. Иногда можно даже поменять цвет глаз. В клинике помогут с шевелюрой, а проблема бороды решается с помощью таблеток и одного-единственного сеанса медицинской магии. В результате получаешь себя в обновленном виде, вроде восстановленного газолинового авто.