За прилавком в магазине стоял молоденький, хрупкий американский паренек, которого у нас прозвали Абдул-Хассан. «Абдул» означает «раб такого-то», затем обычно следует одно из девяноста девяти имен Аллаха — Господь миров, Милосердный и так далее. В случае с американцем ирония заключалась в том, что он буквально принадлежал Хассану; пожалуй, единственное, что не связывало его с хозяином — генетическое родство. Поговаривали, что Абдул-Хассан не родился мальчиком, точно так же как, скажем, Ясмин — девочкой, но, насколько мне известно, никто еще не потрудился проверить.

Он что-то спросил меня на своем родном языке. Любителей поглазеть на магазинные полки и прицениться, время от времени забредавших к Хассану, ждал настоящий сюрприз, потому что товар в его заведении попросту отсутствовал: Шиит торговал практически всем на свете, а значит незачем демонстрировать образцы покупателям. Я не говорил по-английски, поэтому просто указал большим пальцем в сторону грязного набивного занавеса. Мальчик кивнул и снова погрузился в блаженное самосозерцание, от которого я его оторвал.

Я прошел за занавес, пересек склад, вышел в проулок. Как только приблизился к стальным воротам, они почти бесшумно распахнулась. — Сезам, откройся! — не удержавшись, шепнул я. Потом шагнул внутрь скудно освещенной комнаты и осмотрелся. Наркотики заставили меня забыть, что такое страх. А также, к сожалению, осторожность и осмотрительность; но мое главное богатство и основное оружие — данный мне от рождения инстинкт исправно служит мне днем и ночью, одурманен я пилюльками или нет. Хассан возлежал на миниатюрной горе из подушек и не спеша курил кальян. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было негромкое бульканье; я уловил острый запах гашиша. На краю ковра в неудобной позе, с прямой как палка спиной, застыла до смерти напуганная Никки. Абдулла покоился на подушках рядом с Шиитом и шептал ему что-то на ухо. Тот сохранял абсолютно бесстрастный вид: его лицо казалось таким же пустым, как рука, поймавшая ветер. Сегодняшним приемом ведает он; я стоял и терпеливо ждал, когда хозяин соизволит заговорить.

— Ахлан ва сахлан! — произнес наконец Хассан, на мгновение растянув губы в улыбке. Это формальное приветствие, что-то вроде «добро пожаловать», а буквально «ты пришел к своей родне и нашел ровное место», должно задать тон всей нашей встрече. Я ответил такой же вежливой фразой, меня пригласили сесть. Я устроился рядом с Никки. В ее платиновых волосах, на самой макушке, я заметил одну-единственную училку. Наверняка языковая приставка: я знал, что без нее она ни слова не понимает по-арабски. Я принял маленькую чашечку щедро сдобренного кардамоном кофе, поднял ее в знак приветствия Шииту, потом сказал: «Да будет вечно обильным твой стол», и поднес к губам.

Воздев руки, Хассан в ответ произнес:

— Да продлит Аллах твою жизнь.

Мне передали следующую чашечку. Я украдкой толкнул Никки, которая до сих пор не притронулась к своему чаю. Деловой разговор не начинают сразу, нужно отведать по крайней мере три порции угощения. Раньше отказываться от добавки нельзя — рискуешь обидеть хозяина. Отхлебывая маленькими глотками дымящийся напиток, мы с Хассаном обменивались вопросами о здоровье наших родных и друзей, периодически взывали к Аллаху, моля благословить такого-то и такого-то, а также охранить нас и весь мусульманский мир от козней неверных.

Я тихонько пробормотал Никки на ухо, чтобы она продолжала поглощать чай, обладавший каким-то странным привкусом. Ее присутствие было неприятно Хассану по двум причинам: во-первых, она проститутка, во-вторых, не настоящая женщина. Мусульмане так и не сумели определить статус обрезков. Обращаясь с собственными женщинами как с существами второго сорта, они вставали в тупик, когда требовалось уяснить, какого отношения заслуживают мужчины, добровольно изменившие благородный пол на более «низкий». Естественно, Коран не содержит никаких указаний по этому поводу. То, что полномочный представитель такого существа, Марид Одран, известен своим, мягко говоря, непостоянством в соблюдении заветов Несомненного Писания[6], усугубляло положение.

Итак, мы с Хассаном пили чашку за чашкой, приветливо кивали друг другу, приятно улыбались, восхваляли Всевышнего и обменивались комплиментами, словно мячиками на теннисном корте. Самое употребительное выражение у мусульман — иншалла, «если Аллах пожелает». С людей снимается какая-либо вина, за случившееся отвечает Господь. Застали в постели с женой вашего брата — пожелал Аллах. Высыхает оазис и его заносит песком — тоже пожелал Аллах. Отрубили руку, голову или член в наказание за несоблюдение Его воли — ничего не поделаешь, так Он пожелал … Любое происшествие в Будайине сопровождается рассуждениями об отношении к этому событию Всемогущего и Всеведущего.

Прошел почти час, и обе стороны уже не могли скрыть, что хотят, наконец, перейти к делу. У меня самого дела шли прекрасно, а улыбка Хассана становилась все шире и шире: с каждой могучей затяжкой он наполнял легкие рекордным количеством гашиша.

Наконец Абдулла решил, что его терпение истощилось. Он пожелал, чтобы разговор наконец затронул финансовую сторону вопроса. То есть, сколько должна заплатить Никки за свою свободу.

Хассану явно пришлась не по душе такая спешка. Он воздел руки, удрученно оглядел потолок и продекламировал арабскую поговорку: «Жадность умаляет накопленное». Слышать подобное заявление из уст Шиита, принимая во внимание его собственные повадки, было по меньшей мере удивительно.

Он посмотрел на Абдуллу:

— Эта молодая женщина находится под вашей охраной и покровительством?[7]

В моем древнем языке существует множество выражений, обозначающих понятие «молодая женщина», и каждое отличается собственным оттенком и смыслом. Хассан мудро выбрал словосочетание «иль-махруса» — «ваша дочь», а в буквальном переводе «находящаяся под охраной, покровительством», так что оно прекрасно подходило к нашей ситуации. Вот каким образом Шиит стал одной из козырных карт Папы — безошибочно находя выход из конфликта между требованиями обычая и необходимостью, возникающей при решении конкретной проблемы.

— Да, о мудрейший, — ответил Абдулла. — Уже более двух лет.

— И вы недовольны ею?

Абдулла сморщил лоб:

— Нет, о мудрейший.

— И она не причиняла вам когда-либо неприятностей и ущерба?

— Нет.

Хассан повернулся ко мне: такая, как Никки, не заслуживала его внимания. — Находящаяся под покровительством желает жить в мире? Она не затаила обиду и не замышляет злое по отношению к Абдулле абу-Зайду?

— Клянусь, что нет.

Хассан прищурился:

— Твои клятвы ничего не значат здесь, неверный. Нам придется оставить в стороне честь достойных мужей и скрепить договор словами и серебром.

— Те, кто слышал тебя, живут в мире, — сказал я.

Хассан кивнул, довольный тем, что я по крайней мере умею себя вести.

— Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, — возгласил Шиит, воздев руки ладонями вперед, — я объявляю свое решение. Те, что присутствуют здесь, пусть слушают и повинуются. Находящаяся под покровительством возвратит все драгоценности и иные украшения, полученные ею от Абдуллы. Она вернет все дары, имеющие ценность. Она вернет все дорогие одеяния, оставив себе лишь такую одежду, которая подходит для ежедневного пользования. Со своей стороны, Абдулла абу-Зайд должен дать обещание, что позволит находящейся под покровительством беспрепятственно заниматься делом, которое она избрала. Если возникнет какой-либо спор, я рассужу его. — Нахмурившись, он посверлил взглядом обе стороны, убеждаясь, что они не доставят ему лишних хлопот. Абдулла кивнул, Никки выглядела подавленной. — Кроме этого, находящаяся под покровительством заплатит Абдулле абу-Зайду завтра до полуденной молитвы три тысячи киамов. Таково мое слово. Аллах велик.

Абдулла ухмыльнулся.

— Пусть не покидает тебя здоровье и счастье! — выкрикнул он.