— Теперь не закроется, товарищ майор. — весело объявил он, — будьте покойны! Я эту игрушку изучил.

Рожков засветил электрический фонарь, вынул из кобуры пистолет и направился к потайному выходу. Хрулев пошел за ним. Луч фонаря осветил низенький свод и крутые ступени лестницы, спирально поднимающейся вверх. Оба осторожно вступили на нее. Их шаги по каменным ступеням становились все глуше и глуше. Но вот я услыхал далекий голос майора:

— Эй, кто там? Выходи! Вылезай оттуда! Да ну, скорее!..

Никакого ответа. Все тихо. Майор повторил приказание. Опять тихо. Так прошла минута, другая... Мы ждали, молча глядя в черную щель, не смея ни шелохнуться, ни двинуться с места. Но вот послышались торопливые шаги возвращающихся. Луч фонаря блеснул на камне. Майор вылез из-под свода, весь в пыли, погасил фонарь и спрятал пистолет. Лицо его было бледно и взволнованно, на губах играла странная улыбка.

— Застрелился, — сказал он негромко. — Забился в самый конец тупика, в самую щель, и застрелился. Не выдержал ожидания взрыва.

Пораженные всем случившимся, мы молчали, столпившись в середине кабинета. Рожков подошел к все еще сидевшему на полу фашисту.

— Господин Римше, — сказал он громко, — вы продолжаете отказываться выдать нам тетрадь инженера Пасько?

— Их хабе кайн... Я не имею никакой тетради инженера Пасько... Нет, не имею... — с трудом выговорил тот.

— Что ж, попробуем обойтись без вас... Товарищ техник-лейтенант, прошу вас, как следует осмотрите ногу статуи. Только осторожнее, чтобы не попасть под удар.

— Будьте покойны, товарищ майор, рука этого чудища парализована.

Он лег на пол и тщательно осмотрел ногу истукана, потом постучал по ней отверткой. Звук был пустой.

— И в самом деле, здесь какой-то фокус, — сказал техник. — Нога эта пустая и не припаяна к подставке. Постойте, мы ее сейчас...

Он стучал, смотрел, старался повернуть бронзовую ступню во все стороны, нажимал в разных местах — и все без толку.

— Разрешите, товарищ майор, я ее отрежу: металл не толстый. А то секрет этот не скоро отыщешь.

— Валяйте!

Техник взял зубило и молоток и несколькими ударами отсек ступню. Она отвалилась, и из ноги выпал сверток бумаги.

Рожков нагнулся, схватил его и обернулся к нам. В его высоко поднятой руке была тетрадь Пасько. Он широко улыбался и, обводя нас глазами, не мог скрыть радостного волнения.

— Вот! — воскликнул он. — Римше сам показал нам, куда он ее спрятал! 

На другой же день, вечером, в своем кабинете Андрей Матвеевич рассказал мне содержание нескольких первых страниц тетради Пасько, разумеется, только то, с чем я, как он выразился, «имел полное право и основание познакомиться». Некоторые места тетради он даже прочел вслух.

Эти страницы, являясь как бы вступлением, были написаны по-русски лично Пасько. Дальнейшее — научная часть тетради была записана им под диктовку профессора Хиссингера по-немецки, только с примечаниями и пояснениями на русском языке. Эту главную часть труда я никогда не видел и ничего о ней не могу сказать. Впрочем, Рожков, отлично владеющий немецким языком, просмотрев ее, пришел к выводу, что без основательного знания высших разделов теоретической физики разобраться в написанном невозможно.

Рожков достал из стола несколько листков, напечатанных на машинке. Это было начало тетради Пасько, разумеется, в копии, так как подлинник ее был послан в Москву. Читатели, вероятно, помнят, что первая ее страница была вырвана и валялась на полу карцера, где мы обнаружили тела несчастных. С содержанием страницы мы ознакомились в одной из предшествующих глав, и я здесь не буду его повторять.

Вот что следовало дальше:

«Но обратимся к делу. В марте 1941 года к нам из Москвы приехал молодой геолог Рябинкин. Целью его командировки были поиски полиметаллических свинцово-цинковых руд. Целыми днями он бродил по горам, часто ночевал под открытым небом, возвращаясь в гостиницу только для того, чтобы уложить в чемодан образцы минералов. Особенно его заинтересовала Серая скала, которая теперь стала нашей тюрьмой и скоро станет нашей могилой. Несколько дней он лазил по ее крутым обрывам с молотком и компасом в руках и мешком за плечами. Потом достал у нас на заводе станок для алмазного бурения с нефтяным двигателем, нанял рабочих и втащил его на скалу, чтобы продолжать разведку бурением. Война застала его за этой работой.

Фашисты нагрянули к нам совершенно неожиданно. Рябинкину предоставили место в одном из последних отлетающих самолетов.

Он приехал в аэропорт с двумя громадными чемоданами, полными камней, и его, конечно, не посадили. Расставаться со своей коллекцией он не захотел и застрял в нашем городе.

Помню, вечером сидели мы в лаборатории. Настроение было подавленное. В городе властвовали фашисты. Ходили тревожные слухи, что приехало гестапо, что составляются черные списки, что заводскую гостиницу переделывают на тюрьму и скоро начнутся аресты. Рябинкин прервал молчание и сказал:

— Виктор Иванович, вы знаете, эта Серая скала, которую я сверлил целый месяц, своего рода чудо природы. Ее доломитовый массив пересекают две мощные жилы, с поверхности без рудные, но на глубине становящиеся рудоносными. Я пробил сверху шурф и знаете, на что наткнулся?.. Вот взгляните!

Он достал из кармана пестрый камешек и протянул его мне...»

Рожков прервал чтение и перелистал несколько страниц.

— Дальше подробно описывается, — пояснил он, — какая это была руда, каковы ее запасы, каков характер залегания рудного тела и прочее. Указывается, какое громадное значение для нашей страны должно иметь открытие этого месторождения. Так... Теперь, Сережа, "слушайте дальше... Пасько спрашивает у Рябинкина:

«— Вы говорили об этом кому-нибудь?

— Никому. Ни одной душе. Вам — первому... Шурф я засыпал, скважины забил, образцы руды закопал в землю и все записи сжег.

— Тогда чего же беспокоиться?

— А все-таки тревожусь. Сегодня видел, как эсэсовцы с лопатами шли к тому месту, где я зарыл образцы. Кто-нибудь мог выдать.

— Ну вот еще! Кто же?

— Вы моего десятника Лизогуба знаете?

— Видел.

— Парень он шустрый и хорошо грамотный. Был очень полезен. Но не лежит у меня к нему душа! Сегодня он был до того со мной любезен, все вертелся, в глаза глядел, улыбался, поддакивал... Страшно стало. Боюсь!

— Будет вам!

— Боюсь его, боюсь! Слишком много я ему рассказал... Виктор Иванович, если что случится, если вдруг, не ровен час, меня заберут, вам завещаю это дело. Не выдавайте секрета фашистам! Сохраните!

Я дал слово...

Предчувствия Рябинкина оправдались. Его забрали в гестапо в ту же ночь, и я не ведаю, что с ним стало. Меня тогда не тронули.

Но вот в начале 1942 года к нам из Берлина приехала комиссия и сразу же развила бешеную деятельность. Тогда многих в нашем городе арестовали, и в том числе меня. Потом меня долго допрашивали в присутствии нескольких ученых-специалистов, среди которых был и Хиссингер, мой теперешний товарищ по заточению. Дело шло о месторождении Серой скалы. Я заявил, что ничего не знаю и не понимаю, что Рябинкин мне ничего не говорил и что руду вижу в первый раз. Мне поверили, и это отсрочило мою гибель. Около года я провел в концентрационном лагере. Примерно месяца три тому назад ночью меня неожиданно разбудили, велели привести себя в порядок, накормили, одели в новый костюм и увезли неизвестно куда. Потом долго водили с завязанными глазами по каменным коридорам, переходам и лестницам. Очутился я перед самим оберштурмбанфюрером фон Римше. Он объявил мне, совершенно не спрашивая моего согласия, что я назначен химиком-аналитиком при профессоре Хиссингере. На мой недоуменный вопрос, почему я, русский, получил такую ответственную должность, когда в Германии много отличных химиков, он ответил, ехидно улыбаясь:

— О, вы тоже очень хороший химик, мы знаем. Если будете честно здесь трудиться, то получите хороший барыш и даже, может быть, железный крест... Это будет иметь очень большое значение, когда Германия завоюет весь мир.