Но два половецких хана — в соучастии, быть может, с одним из русских князей — решили этот вопрос иначе.

Зима 1091 года, столь тяжелая для византийской столицы, наконец миновала. Прошла грозная война стихий, смягчился гнев бурного моря, говорит Анна Комнина. Но страх двойного турецкого нашествия все еще стоял пред воротами Константинополя, хотя печенеги на некоторое время и отхлынули от стен столицы. Наступившая весна и утихшее море благоприятствовали грозным планам Чахи. Он готовил свой флот, чтобы сделать высадку на полуострове Галлиполи, соединиться с печенегами и потом двинуться с моря и суши на Константинополь. Печенежская орда, оставив предместья столицы, обратилась на запад, к долине реки Марицы. Было ясно, что она шла на соединение с турецкими силами, прибытие которых ожидалось; что степные дикари исполняли план, не ими составленный. Император Алексей, еще зимой, получивший сведение о замыслах Чахи, был способнее, чем кто-либо, понять всю опасность положения. Меры, им принятые для ее отвращения, были быстры и вполне разумны. Кесарь Никифор Мелиссин по приказанию императора произвел новый военный набор; все прежние наличные силы были размещены в разных важных пунктах Македонии и Фракии и не могли быть оттуда вызваны без крайней опасности как для них самих, так и для городов, ими охраняемых. Болгары, населявшие западную часть империи — долины рек Вардара и Струмы, скотоводы и пастухи, влахи, кочевавшие в Фессалии, жители других провинций, свободных от печенежского нашествия, были подняты для спасения Византии. Сборным пунктом для новой армии был назначен город Энос, близ устьев Марицы. Это был пункт, из которого можно было наблюдать за действиями врагов на суше и на море и воспрепятствовать движению Печенежской орды на соединение с морскими силами сельджуков. Сам император Алексей поспешил занять эту важную позицию. С последними силами, которые оставались в его распоряжении, вызвав из Никомидии 500 фландрских рыцарей, он сел на корабли и поплыл на запад. Небольшой флот, можно сказать, заключал в себе всю Византийскую империю и ее судьбы. Высадившись в Эносе, Алексей вслед за тем внимательно осмотрел течение Марицы и положение обоих берегов, чтоб отыскать удобное место для военного лагеря. Равнина, расстилавшаяся на правой стороне реки, прикрытая с одной стороны ее течением, с другой — топким, болотистым пространством, представляла большие выгоды для слабой числом греческой армии. Здесь, близ местечка Хирины, она и была помещена в ожидании тех подкреплений, которые должен был привести Никифор Мелиссин. Прикрытый с боков рекой и болотом, лагерь был огражден с других сторон глубоким рвом.

Император воротился в Энос и скоро получил известие о приближении к укрепленному лагерю несметной толпы печенегов. Он немедленно явился на место опасности. Убедившись в страшном неравенстве сил, Алексей смутился; боязнь проникла в его душу, привыкшую давно к самым трудным положениям. Судя по-человечески, говорит Анна, не было надежды на спасение. В то время как самые тяжелые и тревожные мысли волновали ум императора, на четвертый день после прибытия в лагерь показались новые массы степных наездников. Это были половцы: они пришли ордою в 40 тысяч человек. Никто не мог сказать, что несла с собою эта грозная орда: спасение или конечную гибель. Было не известно, явились ли половцы как союзники на зов императора вследствие его грамот, посланных еще зимою в приднепровские степи, или же они предпочтут вместе с своими единоплеменниками, печенегами, нанести последний и решительный удар Византийской империи, разнести и расхитить ее провинции и, быть может, ее столицу. Во главе половецких полчищ стояло несколько предводителей, но главными были двое: Тугоркан и Боняк, два хищника, так хорошо известные в русской истории[66]. В их руках находилась судьба христианского мира.

Император Алексей сам был проникнут таким убеждением, и его дочь, помнившая беседы отца в семейном кругу, сохранила это убеждение на страницах своей истории. Чтобы выйти из тяжелой неизвестности, чтобы склонить половецких ханов на сторону империи, Алексей поспешил пригласить их к себе для дружеской беседы. Он пережил еще несколько тяжелых минут, прежде чем они явились. Долее других заставил ожидать себя самый страшный и самый сильный — шелудивый Боняк: на первое приглашение он отвечал отказом. Богатая и роскошная трапеза была предложена гнусным сыроядцам. За столом византийский император старался быть как можно более любезным. После обеда, за которым варвары отлично и сытно угостились, Алексей расцеловался с ними и поднес каждому богатые подарки всякого рода. Сам суровый и мрачный Боняк не устоял против такого приема и такой ласки. Умягченные варвары готовы были сделать все угодное византийскому императору. Алексей потребовал от ханов, чтоб они дали клятву быть его друзьями и помогать ему против печенегов, и просил заложников. Половецкие ханы дали клятву, обещали прислать заложников. С кичливым панибратством они успокаивали императора насчет печенегов, обещали покончить с ними в три дня, пусть только император предоставит им на эти три дня полную свободу расправляться с печенегами, как они знают. С самонадеянной щедростью они делили добычу и целую половину обещали дать императору. Обрадованный Алексей с удовольствием давал не три, а целых десять дней для единоборства с печенегами, отказывался от добычи и всю уступал половцам. Союзники расстались довольные друг другом…

Тяжелая неизвестность положения еще не скоро миновала. Прошло три дня, и опасения относительно верности половецких обещаний снова стали осаждать ум Алексея. В страшной тревоге он несколько раз менял расположение своего лагеря, переходя с одной стороны Марицы на другую. Как настроена была небольшая византийская армия, достаточно показал один случай. Никифор Мелиссин, исполнив поручение императора, выслал на помощь к нему значительное количество новобранцев; крестьяне, превращенные в воинов, шли пешком, а пожитки и запасы их следовали за ними на телегах, запряженных волами. Греки увидели вдали этот ряд повозок, и смятение распространилось в лагере. Всем казалось, что это приближается печенежский табор, что еще новая орда кочевников идет с востока. Сам император смутился. Скоро, однако, оказалось, что весь страх был напрасен, что вместо печенегов идет подкрепление, которого давно следовало ожидать. После этого византийцы стали несколько смелее. При новом перемещении лагеря они встретились с отрядом настоящих печенегов и вступили с ним в схватку: император Алексей, сам управлявший движением, одержал победу.

Новым поводом к беспокойству послужили известия о сношениях между половцами и печенегами. Печенеги пытались переманить половцев на свою сторону и присылали послов к самому императору с мирными предложениями. Алексей угадывал злые намерения хитрых варваров и давал уклончивые и неопределенные ответы. Ему хотелось как можно долее протянуть время; несмотря на соглашение с Боняком и Тугорканом, он боялся решительной минуты. С лихорадочным нетерпением он ожидал известий с запада и рассчитывал на скорое прибытие вспомогательного войска из Италии.

Половцам первым наскучила праздная бездеятельность. Обещания печенегов не прельстили их, но и медленность императора им не нравилась. Половецкие ханы послали сказать Алексею: «До коих пор мы должны будем откладывать битву? Знай, что мы не будем ждать более; завтра с восходом солнца мы будем есть либо волчье мясо, либо баранье».

Дикая, кровожадная речь означала, что половцы на следующий день будут биться если не с печенегами, то с византийцами. Император Алексей хорошо понимал, как серьезна была эта речь в устах варваров, способных внезапно принять самое неожиданное решение. Он обещал им битву на следующий день. Но тревожные опасения не переставали его мучить. Половцы были так же страшны, как и печенеги; какая-нибудь внезапная вспышка могла превратить союзников в беспощадных врагов; на самом поле битвы обе единоплеменные орды могли примириться и сообща обратить свои стрелы на византийскую армию. Неожиданное счастливое событие было несколько ободрило смущенный дух императора. Накануне рокового дня, пред закатом солнечным, пятитысячный отряд отделился от половецкого стана и присоединился к греческому лагерю. Это были смелые и мужественные обитатели горных стран, то есть русские, пришедшие вместе с половцами из Карпатской Руси[67].