Я думал обо всем об этом, пока шел к машине. И вдруг как из ниоткуда вынырнула местная бездомная кошка, Мисси. Эта маленькая дрянь прыгнула ко мне, напугав до смерти. Подскочила и остановилась около моей машины.
— Привет, Мисси, — сказал я ей и погладил по голове. — Береги себя, слышишь?
Она, бедолага, жалобно мяукнула. Потом я запрыгнул в свою «хонду». Сумку бросил на переднее сиденье.
Мама все еще стояла на лестнице — печальная и несчастная. Я крикнул ей, чтобы шла наверх и что позвоню. Когда я наконец-то завел мотор, с моей нью-йоркской жизнью было покончено раз и навсегда.
В глазах стояли слезы, пока я дожидался, чтобы мама перестала махать и зашла в дом. Прежде чем включить передачу, я взглянул на свое отражение в зеркало заднего вида, и как бы странно это ни показалось, могу поклясться, что видел сердитое лицо в очках «Рэй-Бэн» рядом с собой.
Вздохнув поглубже, я покатил по Шестьдесят восьмой аллее. Я представлял, будто все, кого я знаю, стоят и смотрят мне вслед. На самом деле никого, конечно, не было. Все спали. Только двое провожали меня — мама в окне и кошка Мисси на тротуаре. Лиц не было видно, но силуэты — отчетливо. Миновав квартал, я пожелал, чтобы из-под моих колес поднялось облако пыли, но эта мечта, к сожалению, не материализовалась. Мостовые слишком чистые. Я покидал город, как настоящий Джон Уэйн, только на «хонде» вместо лошади.
6
Отлично помню: когда я был еще маленький и мы ночью отъезжали в путешествие, родители всегда советовали мне смотреть в заднее стекло на исчезающие вдали огни Нью-Йорка. Когда Эмпайр-стэйт-билдинг скроется за горизонтом, учили они, можно считать, что мы выехали за пределы Нью-Йорка. Как только огни города исчезали за горизонтом и небо чернело, я чувствовал счастье, словно поросенок в навозе. И минут через десять обычно засыпал. Шуршание колес по асфальту всегда будет меня усыплять. Когда я пересек мост Джорджа Вашингтона и свернул на запад — на межштатное шоссе 80, — это оказалось серьезной проблемой. Я был на подъеме и все такое, поймите правильно, но в то же время вымотался и устал до предела. Никак не мог выкинуть из головы, как мама стоит в дверях и шлет мне воздушные поцелуи. Не лучше было представлять, как она в полном одиночестве возвращается в нашу опустевшую квартирку. Я никак не мог перестать прокручивать картинку — вот она, должно быть, поднялась наверх, села на диван, такая одинокая, вся в слезах. Первый час пути я только о маме и думал. Если честно, даже чуть не повернул обратно, но пересилил себя. Вместо этого гнал и гнал, пока не оказался уже далеко от Нью-Йорка. Оглянуться не успел, как уже мчался по Пенсильвании. На шоссе было темно и ветрено, к этому моменту мне уже полегчало. Мне представлялось, что как только я обоснуюсь на новом месте, мама успокоится, поймет, как здорово иметь в своем распоряжении целую квартиру, начнет по выходным собирать друзей и даже время от времени приглашать на ужин соседей. Может, это утренние холмы Пенсильвании так на меня подействовали, но я неожиданно почувствовал себя гораздо лучше; то, что Нью-Йорк со всеми его ненормальными жителями позади, радовало меня несказанно. Я был счастлив, что наконец-то избавился от их общества.
Я провел в дороге четырнадцать часов. С утра до самого вечера. Пересек холмистую Пенсильванию, равнину Огайо и кукурузные поля Индианы. Останавливался только на заправку. Ощущение счастья от обретенной свободы не давало мне остановиться. Стоило только представить, как все эти убогие, страдающие от безысходности горожане встают и тащатся на работу или учебу, как на душе становилось хорошо и приятно. А эти идиоты из Квинз-колледжа, наверняка, голову ломают, куда это я запропастился? Я представлял, что долдоны с отделения английского языка слушают сейчас заупокойные лекции голимого профессора-зануды. Это чрезвычайно меня забавляло. Настроение улучшалось, и я хохотал до упаду в своей машине. Боже, как же стало хорошо на душе.
Почувствовал усталость я только на выезде из Индианы. Поскольку надрываться было незачем, да и до Иллинойса оставалось еще несколько часов езды, я решил сойти с трассы и заночевать в отеле. Там я мог бы обмозговать дальнейшие планы, подумать, чем конкретно заняться по приезде в Чикаго. Гостиничные номера отлично подходят для таких целей.
Сказано — сделано. Где-то в дебрях Индианы я ясно видел вывеску «Гостиница Хэмптон». Я свернул на съезд с магистрали и к своему ужасу обнаружил, что пересек границу и теперь нахожусь в городе Старгис, штат Мичиган. И вот качу я по какой-то захолустной дороге, а по обе стороны задрипанные отели, мотели и стоянки для трейлеров. Заехав в эту дыру, с курса я, мягко говоря, немного сбился, но не суть. В конце концов я увидел этот «Хэмптон» по правую руку, а поскольку это было единственное мало-мальски приемлемое место в округе, решил, что там и тормознусь. Хотя и не сомневался, что кошелек мой там выпотрошат до последнего цента, но на это я забил, ведь мне только на одну ночь.
Я припарковался прямо у входа. Внутри было совсем пусто, но потом я различил двух существ на ресепшене. Я пошарил в сумке на переднем сиденье и достал свой кожан. Решил, что в нем на меня никто не посмеет наехать. Вам, наверное, смешно, а вот в Нью-Йорке этот трюк проходит на ура. Называется — отпугни гадов кожей.
Если не считать двух женщин за стойкой, в фойе было совсем тихо и безлюдно. И очень даже ничего. Под очень ничего я подразумеваю только то, что заведение было современным. Больше и добавить-то нечего.
Накинув свою байкерскую куртку, я вошел и сказал страхолюдине за стойкой, что мне нужен одноместный номер на ночь. Только я это произнес, она тут же начала ржать как свинья. Даже не ржать, а хрюкать.
— В такое время к нам может заглянуть только тот, кто откуда-то бежит, — обронила она. Абсолютный штамп. Я ничуть не удивился, что какая-то деревенщина из Старгиса, штат Мичиган, выдала такое. После таких слов я был просто вынужден поставить ее на место.
— Нет, дорогуша, я не в бегах. Я еду в Лос-Анджелес по делам, — отрезал я. Я тащился, вешая этой идиотке лапшу на уши. Люблю иногда поиздеваться над провинциальными лохами.
После этого она заткнулась и занялась делом, подыскивая мне комнату. Пока она все оформляла, я пытался угадать ее возраст. Наверное, около тридцати, но выглядела она жутко. Огромная и ужас какая неопрятная. Это-то всегда и бесит меня в отелях. Ни разу в жизни не видел, чтобы за ресепшеном сидела красавица. Меня всегда оформляли какие-то ничтожные твари. А волновало это меня потому, что Голливуд вытравил в моем сознании стереотип, мол, существуют в этом мире умницы-красавицы, сидящие в гостинице на ресепшене, и когда-нибудь я попаду как раз к такой, она перегнется через стойку и пообещает через двадцать минут зайти ко мне в номер. И через полчаса, слегка задержавшись и извинившись за опоздание, входит она ко мне в длинном пальто, накинутом прямо на голое тело. В реальности, к сожалению, такого не бывает, во всяком случае, со мной.
Ну вот, значит, кроме того, что персонал в отеле не оправдал моих надежд, меня там в придачу еще и ограбили. Подлые твари отважились запросить с меня девяносто долларов за ночь в этом клоповнике. Но больше всего меня поразила невозмутимость, с которой хрюкающая свинья заломила эту цену. Я поинтересовался, не перепутала ли она доллары с песо, но юмор мой оценен не был. Скорее всего она даже не врубилась, что я имею в виду. Эти деревенщины ни во что не въезжают. Однажды я ходил на свидание с одной провинциалкой, так по сравнению с ее глупостью мыльные оперы просто отдыхают.
Но не суть, заплатил я им новенькой стодолларовой банкнотой и отправился к себе. Номер комнаты точно не вспомню, но признаю, комната была и вправду очень хорошей. Конечно, стольника не стоила, но там было совсем неплохо. Две большие кровати и огромное окно. По мне, так самое классное в номере было то, что на деревянной тумбочке у кровати лежал блокнотик. В моем представлении это признак нормальной гостиницы. Там лежал не только отличный блокнотик, но еще и ручка с нормальным стержнем. Я был от нее в таком восторге, будто всю жизнь искал такую вот классную и во всех отношениях совершенную ручку. Не сказал бы, что эта гостиничная ручка была лучше всех, какими я когда-либо писал, но она была просто прекрасна, и я не постеснялся ее присвоить, тут же закинув в сумку.