Свекровь занимала западную мансарду - чтобы любоваться закатом, к тому же ее мансарда была увенчана причудливым балконом, обставленным плетеной мебелью, где когда-то дедушка-профессор показывал внуку Сереже луну в телескоп.

Отец Сергий обитал с южной стороны, там он ложился на старом горбатом диване, подле окна, сплошь увитого диким виноградом, прихватив с собой бутылочку прохладного пива, читал да спал в перерывах между чтением. Это у него называлось отходить от трудов праведных. Потом он вспоминал, что у него есть дети, выходил к ним и устраивал какую-нибудь безумную игру с щекоткой, кувырками, визгами и криками.

Два выходных дня проносились незаметно, и рано утром супруг отбывал на первой электричке, когда все еще спали. Настя выходила провожать его до калитки, получала свой прощальный поцелуй, такой же холодный, как раннее туманное утро. Потом она стояла еще некоторое время, ежась от пронизывающей утренней свежести, наслаждаясь разгоравшимся летним рассветом.

Теперь она ехала в электричке и радовалась, что у нее заболел зуб и появился законный и науважительнейший повод съездить в Москву и самой немного отдохнуть от трудов праведных.

Стоматолог Веры Борисовны действительно оказался редкостным профессионалом, можно сказать виртуозом своего дела, и уже в первом часу Настя освободилась, получив вылеченный зуб и несколько часов свободного времени в придачу.

Настя решила съездить к отцу. Она не видела его с момента отъезда на дачу и очень соскучилась. Отец для нее последнее время стал самым близким человеком: с матерью Алена прервала всякое общение, с мужем отношения были более чем напряженными. Муж стремительно отдалялся и жил как бы своей жизнью, делиться которой он ни с кем не желал, в том числе с женой, за исключением некоторых светлых моментов - таких, как тогда в бане. Он был занят своими делами, приходом и прихожанами, и об этих делах Насте знать не полагалось. И когда Настя пыталась расспрашивать его о том, как у него прошел день, он только отмахивался с раздражением: «Я слишком устал от всех дел и забот, чтобы еще раз пересказывать все это тебе, когда просто хочется отдохнуть и помолчать». Вначале Настя обижалась, потом привыкла. Наверное, это была его манера общаться - наследственность или еще что-то, какие-то личностные особенности, как выражались психологи в своих умных книжках. Впрочем, в этом он был очень похож на свою мать Веру Борисовну, которая всегда усложняла жизнь себе и другим какими-то постоянными секретами и многозначительным молчанием.

Все равно было немного обидно, что муж не посвящает ее в свои дела, а о его планах она узнает преимущественно из его же телефонных разговоров с друзьями или из общения со знакомыми, зачастую попадая в неловкое положение из-за своей неосведомленности.

Настя доехала до знакомого с детства так называемого «Дома быта», где ее отец много лет проработал часовым мастером. Сколько она себя помнила, столько отец там работал, в обычной часовой мастерской. В детстве она любила сидеть в его мастерской, сплошь заваленной и уставленной самыми разными часами, которые, как живые, тикали и такали дружным хором, выводя свою собственную, особую, неповторимую музыкальную симфонию времени. В такие моменты она погружалась в особый мир созерцания, представляя себя в сказочном замке времени.

Отец был очень рад ее внезапному появлению.

- Доченька, - он встал со своего места и устремился ей навстречу, - какими судьбами, ты что же отца не предупредила, я бы тортик купил или пирожное.

- Ничего не надо, пап, я случайно в Москву приехала, зуб лечила, - ответила Настя, целуя его в мягкую, всегда идеально выбритую щеку.

Настя заметила, как он постарел, как много новой седины появилось в его некогда пышных и черных волосах. Она унаследовала его волосы, такие же кудрявые и черные.

- Дочка, садись, садись, я чайку сейчас заварю, - засуетился отец, насыпая дешевый черный чай в две большие эмалированные кружки. Настя ненавидела этот чай и терпеть не могла, когда его заваривают именно таким способом, но промолчала, чтобы не обижать отца.

- Садись вот здесь, сейчас чайку попьем, - заботливо суетился вокруг нее отец, - хорошо, что ты приехала, я хотел тебе сказать одну вещь, думаю, ты обрадуешься, ты ведь все меня в свою религию приглашаешь.

- Ну ты скажешь, пап, ну как можно в религию приглашать, прям смешно, - усмехнулась Настя.

- Ну так и есть, приглашаешь или агитируешь, - засмеялся отец.

- Пап, никого я не агитирую. Ну и что ты мне хотел сказать?

- Знаешь, дочка, я тут много размышлял и пришел к следующему, очень любопытному выводу, что наши все- таки были неправы, - и Илья Давидович многозначительно поднял указательный палец.

- В смысле, кто - наши? - спросила Настя, отпивая противный горький чай.

- Кто? Евреи, кто же еще. Не правы насчет Иисуса.

Настя замерла, от отца она еще ничего подобного не слышала.

- И в чем они не правы насчет Иисуса? - осторожно спросила Настя, отставляя в сторону кружку.

- Прочитав много книг, в том числе и Библию, я нашел очень интересную вещь. Пророчества в Библии, да и в Торе тоже, говорят об одном человеке - Машиахе. Евреи сейчас считают, что он еще не пришел и что его пришествие впереди, но в этом-то они и ошибаются. Мессией как раз и был Иисус. Вот к какому выводу я пришел.

Отец посмотрел на дочь с лукавой хитринкой в глазах и многозначительно подмигнул, словно приглашая присоединиться к только что сделанному открытию. Он всегда так делал, когда делился свежими мыслями.

- Ты и Библию прочитал? Я не знала, что... Пап, так тебе, может, креститься? - робко спросила Настя.

- Э нет, погоди, не торопи, вот ты меня опять и приглашаешь в свою религию, я далеко не все еще обдумал, я пока только сказал, что понял, что Мессия - это и есть Иисус, - отец потер ладони и опять лукаво подмигнул, глаза его радостно сияли.

Настя не знала, что и ответить. Отец всегда отличался нестандартным, оригинальным мышлением, и его умозаключения подчас ставили Настю в тупик. Она давно хотела, чтобы родители пришли к Богу, но этот вопрос был закрыт в их семье. Особенно мать не любила всех этих разговоров. И вот теперь отец сам поднимает эту тему, можно сказать, извечный вопрос. К тому же до недавнего времени он убеждал ее в нелепости веры в Богочеловека и даже говорил, что мусульмане правы, что не верят в это: мол, у иудеев и мусульман это общее, можно сказать объединяющее начало. Они с отцом почти повздорили тогда, и Настя уезжала от него с очень тяжелыми чувствами на душе. И вот теперь отец говорит прямо противоположные вещи и практически признает главный христианский догмат. Настю это и радовало, и пугало одновременно. Пугало то, что отец в своих размышлениях может опять куда-нибудь уйти и в следующий раз она может от него услышать что-либо противоположное.

«Может, папа придет к вере, - думала Настя, спеша на электричку. - Может быть. Как бы я хотела этого! Господи, помоги ему прийти к вере».

- Привет, Настена! Кормить будешь? - бросила Алена, проходя, прихрамывая, в прихожую.

- Аленка, ты почему хромаешь?

- Я поскользнулась на какой-то дряни возле вашей помойки.

- А что ты делала возле нашей помойки?

- Настюха, не доставай глупыми допросами, машину я там парковала, больше негде. Кормить-то будешь? Вначале накорми, напои, баню истопи, а потом и расспрашивай, - проворчала Алена, проходя в ванную.

Алена обладала уникальным организмом, способным потреблять огромное количество самой разнообразной и высококалорийной пищи, при этом совершенно не толстея. Ела Алена всегда очень много, но оставалась стройной и худощавой. Любая другая на ее месте с подобным аппетитом давно превратилась бы в слона, а про Алену говорили: не в коня корм. Настя ей в этом просто завидовала. После родов она вынуждена была очень сильно ограничивать себя, особенно в сладком, тем не менее фигура ее начала стремительно портиться, и она набрала уже килограммов десять лишнего веса.